Павлин представил себе, как Лепида заливается смехом на дне ямы, кишащей ядовитыми змеями.

— Что же случилось?

— Мы были на прошлой неделе на обеде во дворце. Мне не следовало бы брать ее с собой, но она так мило меня просила, так умоляла…

— И?..

— Она попалась на глаза императору, — просто ответил Марк. Возникла короткая пауза.

Павлин невольно охнул.

— Сначала я не придал этому значения. Но в прошлом месяце Лепида получила от императора приглашение прийти на обед во дворце. Ее пригласили одну. Без меня.

— И что же ты сделал?

Марк пожал плечами.

— Сообщил во дворец, что она захворала, и мы уезжаем к морю, чтобы поправить ее здоровье. В тот же вечер мы уехали в Брундизий.

Павлин задумался.

— Как она это восприняла?

— Рассердилась и немного поплакала. — Марк опустился на край фонтана и сел рядом с сыном. — Думаю, она не вполне понимала, что стоит за этим приглашением. В некоторых отношениях она совершенно невинна. Лепида считает, что я увез ее от развлечений и веселого времяпрепровождения. Впрочем, в последние несколько недель она, похоже, немного успокоилась.

— Но, отец, надеюсь, ты не затаил обиду на императора? За то, что он пытался отнять у тебя жен?

— Домициан был бы не против забрать себе абсолютно всех жен империи. Ибо питает к женщинам слабость, и немалую. Правда, в отличие от предыдущих императоров он не слишком переживает, если женщина — или ее муж — говорят «нет». Ибо в этом мире женщин для него хватит с лихвой. Сейчас он отправился в Германию, чтобы покорить племя хаттов, и, скорее всего, на время забыл о существовании Лепиды.

— Я не понимаю его.

— А кто, скажи, способен понять императора? Император, мой сын, это человек, привыкший к абсолютной, почти божественной власти. Человек, который готов делать добро для тысяч людей, порой неспособен сделать добро для одного-единственного человека. Даже лучшие из императоров таковы. Божественный Август, наш предок. Домициан не Август. Он коварен и, как и все Флавии, переменчив в настроении. И он не бог. Я наблюдал восьмерых человек, носивших императорский пурпур, и Домициан носит его лучше остальных. В детстве я не видел в нем никаких выдающихся задатков, однако он оказался лучше иных правителей, которых я повидал на своем веку, и хорошим полководцем. — Марк посмотрел на сына. — Ты сделаешь кое-что для меня, Павлин Август?

— Все, что пожелаешь, мой господин, — учтиво отозвался его сын.

— Обещай мне присмотреть за Лепидой. Мне не хочется оставлять ее одну, но я должен через две недели вернуться в Сенат. Нужно, чтобы кто-то был с ней рядом.

— Можешь положиться на меня, — торжественно ответил Павлин и, приняв стойку гвардейца, вскинул в салюте руку с зажатой в ней гроздью. Впрочем, поняв комичность момента, тотчас поспешил переложить гроздь в другую руку и едва не потерял при этом равновесие. — Можешь рассчитывать на меня.

— Я не смею просить о большем, — улыбнулся Марк. — Что скажешь, если я вместо этого ужасного винограда предложу тебе выпить хорошего вина?

— Как пожелаешь, сенатор.

Сцепив за спиной руки, они вышли из атрия, ровное плечо сына касалось изуродованного отцовского плеча.

Мне было суждено стать любовницей императора.

«Лепида Поллия — любовница императора». Согласитесь, это звучит куда внушительнее, чем «Лепида Поллия — супруга сенатора».

С того самого мгновения, когда я положила глаз на императора Домициана, я знала, что он будет моим. Все, что мне нужно было сделать, — это заполучить его себе.

— Моя жена, цезарь, — представил меня Марк на моем первом пиру в обществе Домициана. — Лепида Поллия.

Я низко поклонилась.

— Господин и бог, — сказала я. Он любил, когда к нему так обращались: господин и бог. Я тоже не отказалась бы, чтобы меня называли повелительницей и богиней. Да, мне это очень бы нравилось.

Я наблюдала за ним весь вечер, пока Марк бубнил что-то там о налогообложении. Внешне Домициан довольно привлекателен. Высок. Широкоплеч. Краснощек. В нем сразу бросается в глаза военная закалка, но держится он совсем не натянуто, не то что Павлин. Он был сдержан в общении с нобилями, смеялся вместе с полководцами. Что касается императрицы, то он обращал на нее внимания не больше, чем на какую-нибудь статую.

Но она мне не единственная соперница. До меня доходили слухи о Домициане и его племяннице. Если эти слухи верны, если Юлия действительно увела его от некогда обожаемой жены, — то в ней должно быть нечто действительно неповторимое, чего нет у других женщин.

Я наблюдала за ней весь вечер и не нашла ничего примечательного. Настоящая женщина-ребенок. Худенькая. Плоскогрудая. Молчаливая. Огромные глаза. Трогательная. И очень странная. Просидев на ложе, скорчившись как заяц, почти два часа, она неожиданно встала и, что-то бормоча себе поднос, направилась в дальний конец комнаты. Разговоры тотчас стихли, а императрица встала, взяла ее за руку и отвела обратно к пиршественному ложу.

— Ешь, Юлия! — властно приказал Домициан, и она набросилась на блюдо с едой как изголодавшийся пес, набивая рот так, что у нее раздулись щеки. Ни на мгновение она не сводила со своего дяди круглых бесцветных глаз, как будто боясь, что он ударит ее столовым ножом. Домициан снова повернулся к командирам легионов и до конца вечера так больше ни разу и не посмотрел в ее сторону. После этого я тоже перестала наблюдать за ней. Вскоре она совсем прекратила бывать на обедах у императора. Маленькое странное забитое существо.

Марк — не знаю, почему, — относился к ней сочувственно.

— Она всегда была такой болезненной, — сказал он однажды вечером, когда Юлия в течение всего ужина сплевывала пережеванную пищу в кубок с вином и, когда кто-нибудь пытался с ней заговорить, несла какой-то вздор. — Бедняжка Юлия.

— Бедняжка Юлия, — согласилась я. Странная и безумная. Даже если император раньше и проявлял к ней интерес, то сейчас он явно остыл. Пришла пора обзавестись новым предметом интереса. У него было много любовниц, но ни одна не задерживалась надолго.

А вот я задержусь.

— Лепида, — произнес Домициан, и его темные глаза задержались на моей пурпурной шелковой столе, чуть более светлой, чем его собственный плащ. — У тебя сегодня царственный вид.

— Благодарю тебя, господин и бог. — Вместо того чтобы смущенно отвести взгляд, я смело посмотрела ему в глаза.

— Ты поешь, Лепида? — неожиданно спросил он какое-то время спустя, глядя на меня с противоположной стороны пиршественного стола.

Головы присутствующих тотчас же повернулись в мою сторону. В зале стало тихо.

— Нет, бог и повелитель, — ответила я низким сочным голосом, который отрабатывала еще с детства.

— Жаль, — сказал император и отвернулся. Затем щелчком пальцев подозвал слугу с графином вина.

Я подалась вперед и произнесла:

— Говорят, что боги имеют совершенный музыкальный слух.

Домициан пристально посмотрел на меня. Я же небрежно перевернулась на спину, чтобы одарить своим вниманием соседа справа, молодого народного трибуна, который от волнения чуть не опрокинул свой кубок с вином.

Кроме взгляда императора я поймала на себе еще один взгляд, долгий взгляд темных глаз императрицы. Притворно веселый взгляд. Но я видела, что на самом деле она пышет ревностью.

На следующей неделе в нашем доме появился императорский вольноотпущенник в белых одеждах и с золотыми браслетами на руках. Он объявил, что меня одну, Лепиду Поллию, приглашают завтра вечером на ужин к императору. Зевнув, я поблагодарила его, как будто таких предложений получала раньше не одну сотню, и как только он с поклоном вышел за порог, подпрыгнула и принялась приплясывать от радости, кружась по всему атрию как ополоумевшая от счастья девчонка.

Однако танцевать от счастья долго не следует. Нельзя терять ни минуты. Нужно приступить к подготовке «женского арсенала». Как подкрасить глаза? А губы? Надеть ожерелья розового жемчуга, подаренные Марком в день свадьбы, или же отдать предпочтение сапфирам? Благовоние из мускуса или розового масла? Я перемерила все мои наряды и довела до слез эту бестолковую дурочку Ириду, прежде чем остановила выбор на платье кроваво-красного оттенка, золотых браслетах и диадеме из рубинов. Изысканно, чувственно, соблазнительно…