— Теперь ты певица, — однажды заявила она и взялась учить, как вести себя на пиру за обеденным столом и правилам светского разговора. — Тебе нужно подобрать сценическое имя. Что-то броское и одновременно достойное. Может быть, Каллиопа или Эрато, это имена муз эпической и любовной поэзии…

Так я превратилась из Леи из Масады, Теи, возлюбленной Ария, безымянной портовой шлюхи в нового соловья Ларция. В целом моя жизнь была хороша. Все музыканты Ларция носили на пальце небольшое медное кольцо с его именем, но в остальном мы даже не чувствовали себя рабами. Наоборот, мне было так легко и вольготно, что я даже не заметила, как пролетели последние пять лет. Пять лет уроков пения, обучения игре на лире, разговоров с гостями и споров с Ларцием о том, в какой манере исполнять ту или иную песню. Пять лет пения и музыки: ужины для узкого круга гостей, которые требовали негромких любовных баллад, шумные пиры политиков, где были нужны жизнерадостные застольные песни. Целых пять лет.

Как обычно в течение последних пяти лет, я облачилась в «доспехи» — серое платье и серебряные браслеты, взяла лиру и отправилась взглянуть на спящего сына. Ему уже исполнилось пять лет, и у него было имя, но только не имя его отца. О его отце я старалась никогда не вспоминать.

— Я слышал, что недавно ты ухаживал за одной лютнисткой. Или это все-таки была танцовщица?

Павлин задумчиво потер подбородок.

— Так ты все знаешь, отец?

— Я держу ушки на макушке, — улыбнулся Марк.

— Она очень талантлива, — решительно ответил Павлин.

— Я нисколько не сомневаюсь в ее артистических способностях, кем бы она ни была. — Отец и сын вышли в сад. Павлину пришлось умерить шаг, чтобы Марк мог идти с ним рядом. Ярко светило солнце, отражаясь нежными бликами от плиток фонтана. Мимо них прошли рабы, неся кувшины и корзины с бельем. Все как один приветливо улыбнулись хозяину.

— Не пора ли тебе жениться? — продолжил Марк. — Я бы не стал возражать, если бы у меня появилась невестка.

— Ты предлагаешь привести женщину в казармы преторианской гвардии? Боги домашнего очага ужаснулись бы такой нелепости.

— Она могла бы жить здесь, пока ты находишься на службе. В доме много свободных комнат. Их хватит и для вас двоих.

— Неужели? — с сомнением в голосе спросил Павлин.

— Лепида не ревнива, — рассмеялся Марк. — Она будет рада вашему обществу.

— Но у нее, если не ошибаюсь, есть и ее собственные друзья?

— Да, — ответил Марк и после короткой паузы добавил: — Порой это не те друзья, чье общество было бы мне приятно. Молодая женщина ее лет, ровесница, под одной крышей… Это пошло бы ей на пользу. Да и тебе тоже, мой мальчик.

— Холостяк вроде тебя, поющий хвалу браку? Забавно слышать подобные слова! — улыбнулся Павлин.

— Согласен.

Павлин с любопытством посмотрел на отца. Как, однако, он похож на своего сурового деда в грубой тоге и простых сандалиях. Марк улыбнулся.

— Хочешь винограда, Павлин? В этом году у нас прекрасный урожай. Во всяком случае, так говорит управляющий. — Марк остановился возле столбиков, оплетенных виноградной лозой. — Я стараюсь узнать больше о винограде. Подумываю даже, а не написать ли мне трактат, в котором я мог бы сравнить разложение республики с увяданием виноградников осенью. Но я толком не знаю, что происходит осенью с виноградом. Знаю лишь, что спелые гроздья появляются на моем столе независимо от времени года. Прошу тебя, угощайся.

Павлин попробовал несколько ягод. Кислые, с обилием косточек.

— Я читал твой последний трактат о падении рождаемости, познакомился с твоими выводами. Впрочем, признаюсь честно, я не совсем уяснил написанное, это выше моего понимания. — Павлин оперся о мраморный край фонтана. — Что о нем думает император?

— Император? — Марк выбрал еще одну сморщенную гроздь. — Удивлюсь, если выяснится, что он читал хотя бы один или слышал о них.

— Император Веспасиан всегда читал твои трактаты, — сказал Павлин и незаметно выбросил половину пригоршни виноградин в фонтан.

— Домициан — не слишком охоч до книг, и если даже он когда-нибудь займется чтением, то вряд станет смотреть на меня с былой благосклонностью. Он не любит рассуждений на политические темы.

— Это лишь советы как увеличить рождаемость. Что здесь политического?

— Он может усмотреть критику, намек на то, что сам он не обзавелся наследником.

Павлин задумался.

— Императрица, — немного помолчав, продолжил он, — прожила в браке с ним десять лет. И чем она может похвастаться? Что за это время у нее было несколько выкидышей? Он имел полное право на развод, но ты вынудил его восстановить ее в качестве супруги — видимо, потому, что посчитал это более разумным, чем…

— Чем что? — сухо спросил Марк. — Ты ведь не об императрице меня спрашиваешь, сын, верно?

— Видишь ли… это не мое дело, я не собираюсь отрицать, что… но даже здесь до нас доходят слухи…

— Ты имеешь в виду слухи о том, что Домициан обратил благосклонный взор на свою племянницу Юлию?

— Я ничего не думаю на этот счет, отец. Это все досужие разговоры. Мало ли кто о чем болтает. Но… ведь он казнил ее мужа, обвинив его в государственной измене… а, как известно, императоры и раньше брали в жены своих племянниц. Четвертая жена императора Клавдия…

— Которая отравила его грибами. Не слишком удачный образец для подражания.

— Юлия никого не станет травить грибами. Я хорошо помню ее с детских лет.

— Да. Император очень ее любит.

— В каком смысле?

— Не стоит верить слухам. — Марк потрогал виноградные листья. — Император казнил мужа Юлии, после чего попытался загладить свою вину перед ней. Иное дело, что его проявления доброты к ней несколько неожиданны и своеобразны.

Павлин вспомнил юную дочь императора Тита, подружку его детских игр — серьезная, с льняными волосами, она всегда с готовностью исполняла в его играх роль знаменосца.

— Не думаю, что эти слухи …

— Тогда почему ты спрашиваешь меня об этом? — спросил Марк тем же сухим тоном.

— Видишь ли, мой друг Вер служит при дворе. Он, как и я, не верит ни в какие слухи, но он сказал… — Павлин сделал короткую паузу. — Он сказал… что Юлия вся сжимается, буквально усыхает на глазах, каждый раз, когда император входит в ее комнату. Как будто она боится его.

— А вот это, пожалуй, верно, — согласился Марк. — Но она боится буквально всего. Она все еще спит с зажженным светильником у изголовья, потому что не выносит темноты. Даже когда Домициан бывает добр с ней, на ее лице все равно написан испуг. Эти слухи, возможно, потому и появляются, что она сама верит в них.

— Верит в слухи?

— Ты в последний раз видел Юлию, когда ей было десять лет. Она… она сильно изменилась после смерти отца. Она всегда была впечатлительной, однако теперь уверяет всех, будто в темноте за ней следят чьи-то глаза или же она слышит пение голосов, которых не существует. — Марк немного помолчал, а затем продолжил: — Слуги утверждают, что она морит себя голодом. Императору приходится заставлять ее принимать пищу, из-за чего с ней случаются припадки, и она пытается рвать на себе волосы. — Строгий сенаторский взгляд Марка скользнул по лицу сына. — То, что я скажу, Павлин, должно остаться между нами.

Сын понимающе кивнул.

— О чем ты хочешь сказать? О том, что Юлия…

— …безумна, — закончил за него фразу Марк. — Правда, при этом мне хочется верить, что она лишь барахтается, пытаясь постичь истину из глубины мира, слишком для нее сложного. Я сказал бы то же самое про Лепиду.

Лепиду? Павлин с благодарностью ухватился за возможность сменить тему разговора.

— Почему ты привез ее сюда, в эту глушь, отец? Я слышал, что в Риме многие в восторге от нее.

Лицо Марка исказилось недовольной гримасой.

— Этот виноград ужасно кислый, — сказал он и выбросил гроздь в фонтан. — Пойми, Павлин, твоя мачеха, возможно, хороша собой и жизнерадостна, но она еще очень юна. Свобода ударила ей в голову, и она пустилась в развлечения. Мне следовало ее остановить, но я не хотел посягать на ее молодость, просто потому что я стар, устал от жизни и предпочитаю проводить вечера в библиотеке. Она же выглядела такой счастливой, порхая с одного пиршества на другое. Мне трудно отказывать ей в радостях жизни.