Отец поднялся, гневно замахал руками. Немая сцена, пантомима, разыгрывающаяся в отдалении.

Отец и сын… Корвуса слегка затошнило. Очаровательный маленький спектакль, напомнивший доктору о его собственном отце, который был одним из крупнейших английских биологов и до последнего времени сотрудничал с Британским музеем. К тридцати пяти годам – нынешний возраст самого Корвуса – отец уже состоял в Британской академии, был лауреатом Криппеновской медали и значился в списке тех, кому королева намеревалась вручить по случаю дня рождения орден Британской империи. Корвус задрожал от застарелого гнева, вспомнив отцовское усатое лицо, покрытые сеточкой сосудов щеки, военную выправку, руку в старческих пятнах, неизменно сжимавшую бокал виски с содовой, и голос, изрекающий язвительные замечания. Старый паршивец отправился на тот свет десять лет назад в результате инсульта – грохнулся замертво, рассыпав кубики льда по старинному французскому ковру в их лондонском особняке. Корвус-младший, разумеется, унаследовал много всякой всячины, однако ни огромное наследство, ни имя не помогли ему получить должность в Британском музее, единственном месте, где он хотел работать.

И вот сейчас, в тридцать пять лет, Корвус до сих пор служил помощником смотрителя в отделе палеонтологии, вынужденный в ожидании постоянной штатной должности пресмыкаться перед руководством. Без нее Корвус был ученым лишь наполовину, а значит, каким-то неполноценным. Помощник смотрителя. Он почти чувствовал душок поражения, исходивший от этих слов. Корвус никогда не вписывался в работу того вечного двигателя, который представляла собой американская академическая среда. Доктор слишком выделялся на фоне прочих научных кадров – безликой серой массы. Корвус понимал, что он вспыльчив, язвителен и нетерпелив и не участвует в их играх. Его заявление о приеме на постоянную должность рассматривалось еще три года назад, но принятие окончательного решения отложили. Результаты палеонтологических исследований Корвуса в Западном Китае, в долине Тунг-Нор, не помогли. В последние три года он развил бурную деятельность… и все зря. Пока что.

Корвус посмотрел на часы. Пора идти на эту проклятую встречу.

Кабинет доктора У. Кушмана Пиэла, президента музея, располагался в юго-западной башне; его окна выходили на музейный парк и выполненный в неоклассическом стиле фасад здания нью-йоркского Исторического общества. Секретарь Пиэла проводил Корвуса до двери и вполголоса объявил о его приходе. «Почему так выходит, – думал Корвус, в преддверии высочайшей аудиенции изображавший любезную улыбку, – что люди всегда говорят шепотом при королях и при кретинах?»

Пиэл вышел из-за стола, дабы поприветствовать доктора, твердо, по-мужски пожал ему руку, а другой похлопал по плечу – так обычно делают коммивояжеры. Затем президент усадил Корвуса в старинное кресло в стиле «шейкер» у отделанного мрамором камина. Там горел огонь, не то что в камине у Корвуса. Лишь удостоверившись, что гостю удобно, Пиэл сел, демонстрируя старосветскую обходительность. Грива седых волос, зачесанных назад, темно-серый костюм и неспешная старомодная манера говорить – Пиэл выглядел прирожденным директором музея. Все это показное, Корвус знал: за внешней утонченностью кроются изворотливость и нюх хорька.

– Айэн, как поживаете? – Пиэл откинулся на спинку кресла, сложил руки домиком.

– Прекрасно, спасибо, Кушман, – ответил Корвус, кладя ногу на ногу и расправляя стрелки на брюках.

– Чудно, чудно. Что вам предложить? Воды? Кофе? Хереса?

– Ничего, благодарю.

– Лично я позволяю себе стаканчик хересу в пять часов – в этом отношении я порочен.

Ну да, конечно. У Пиэла с супругой была разница в тридцать лет, жена обманывала его с молоденьким смотрителем археологического отдела, и если уж не порок выставлять себя стариком-рогоносцем, то жениться на женщине, которая моложе твоей собственной дочери, – порок, вне всякого сомнения.

Секретарь принес на серебряном подносе хрустальный стаканчик, наполненный янтарной жидкостью. Пиэл с изысканным видом отпил из стаканчика.

– «Грэмз тони» урожая шестьдесят первого года. Божественный нектар.

Корвус ждал, сохраняя вежливо-нейтральное выражение лица.

Пиэл поставил стакан.

– Я не буду ходить вокруг да около, Айэн. Как вы знаете, снова поднят вопрос о выделении вам постоянной штатной должности. Кафедра палеонтологии начнет обсуждение в первых числах следующего месяца, процедура известная.

– Естественно.

– И проходит она вторично, это вы тоже знаете. Кафедра выносит свою рекомендацию мне на рассмотрение. Формально последнее слово за мной, однако за десять лет моего президентства я ни разу не выступил против решения кафедры. Так же я намерен поступать и впредь. Мне неведомо, что решит кафедра относительно вас. Я не говорил на эту тему с ее сотрудниками, да и не собираюсь говорить. Но мне бы хотелось дать вам один совет.

– Всегда рад выслушать ваш совет, Кушман.

– Мы – сотрудники музея. Исследователи. К счастью, здесь у нас не университет, нам не нужно обучать толпу студентишек. Мы можем всецело посвятить себя исследованиям и публикациям. Следовательно, если публикаций недостаточно – это непростительно.

Он умолк, чуть приподняв бровь, словно желая подчеркнуть тонкость своего замечания, которое, как обычно, могло по тонкости сравниться разве что с корабельным канатом.

Пиэл взял лист бумаги.

– Вот список ваших публикаций. Вы являетесь сотрудником музея уже девять лет, а статей я насчитал одиннадцать – приблизительно одна статья в год.

– Главное не количество, а качество.

– Я работаю в другой сфере, нежели вы, – я энтомолог, так что простите, о качестве судить не могу. У вас, разумеется, хорошие работы. Никто еще не поставил под сомнение их качество, и каждому известно: неудача китайской экспедиции – лишь досадная случайность. Однако же всего одиннадцать статей?.. Некоторые наши смотрители публикуют по одиннадцать в год.

– Любому под силу накропать статейку только ради публикации. Я предпочитаю дождаться, пока у меня действительно будет что сказать.

– Ну-ну, Айэн, вы же знаете – это неправда. Да, я согласен, подход «хоть умри, но опубликуйся» порой имеет место. Однако мы – Музей естественной истории, и практически все труды, публикуемые нашими сотрудниками, мирового уровня. Впрочем, я уклонился от темы. За последний год вы не опубликовали ничего, и я пригласил вас сюда, поскольку предполагаю, что вы работаете над чем-то важным.

Президент приподнял брови – дескать, задан вопрос.

Корвус переменил положение ног. Он чувствовал, как от попытки улыбнуться у него напряглись мышцы вокруг рта. Унижение было почти непереносимо.

– Да, я действительно работаю над важным проектом.

– Могу ли я узнать, над каким именно?

– В настоящий момент ситуация с ним достаточно сложная, однако через неделю-другую я смогу представить проект вам и специальной комиссии – разумеется, конфиденциально. Первичные результаты моей работы скажут сами за себя.

Пиэл пристально посмотрел на Корвуса, улыбнулся.

– Отлично, Айэн. Дело в том, что вы, на мой взгляд, прекрасный сотрудник музея, и, разумеется, немаловажное значение имеет ваше прославленное имя, у нас в памяти оно неразрывно связанно с вашим выдающимся отцом. Я задаю вам вопросы о публикациях лишь постольку, поскольку желаю дать совет. Заметьте, если кафедра не присваивает смотрителю музея постоянной штатной должности, мы воспринимаем эту неудачу весьма болезненно, скорее как свой личный промах. – Пиэл поднялся, широко улыбаясь. – Желаю вам удачи.

Выйдя из кабинета президента, Корвус пошел по длинному коридору пятого этажа. Безмолвная ярость переполняла доктора, и он едва мог вздохнуть. Тем не менее Корвус сохранял на лице улыбку, кивал направо и налево, бормотал приветствия коллегам, покидавшим музей в конце рабочего дня, – стадо возвращается на благоустроенные загоны в безликих американских предместьях Коннектикута, Нью-Джерси и Лонг-Айленда.