Коляска продана!

Деньги, как вода, уплывали из рук Сянцзы. Покойницу нужно было похоронить, нужно было потратиться и на изгнание души умершей.

Сянцзы совсем отупел. Покрасневшими глазами смотрел он, как вокруг суетятся люди, и только выкидывал деньги: платил и платил, не отдавая себе отчета в том, что происходит.

Лишь когда телега с гробом выехала за город, Сянцзы начал приходить в себя. Никто не провожал покойницу, только Сянцзы и братья Сяо Фуцзы. Один из мальчиков нес в руках пачку бумажных денег и разбрасывал их по дороге, отгоняя злых духов.

Отсутствующим взглядом следил Сянцзы за тем, как могильщики засыпали гроб. Он хотел бы заплакать, да не мог: горе высушило все слезы. Тупо глядел он на свежую кучу земли. И лишь когда старший из могильщиков простился с ним, Сянцзы вспомнил, что надо возвращаться домой.

Сяо Фуцзы успела прибрать комнату. Сянцзы сразу бросился на кан, зажег сигарету, но курить не хотелось. Он лишь следил за голубым дымком, ни о чем не думая.

Слезы полились внезапно. Он оплакивал не только Хуню — всю свою горькую жизнь. Чего он добился? Столько трудов, столько страдании, а он по-прежнему нищий, несчастный, одинокий. Сянцзы плакал беззвучно. Коляска, коляска! Его судьба! Купил — отняли, снова купил — снова потерял, она появлялась и исчезала, как призрак, который невозможно удержать. Он лишился всего, даже жены! Жизнь с Хуню была не сладкой, но без нее не осталось и намека на семью. Все в этих комнатушках принадлежит ей, а она — в могиле!

Гнев охватил Сянцзы. Он жадно затянулся и продолжал курить, несмотря на отвращение. Выкурив сигарету, обхватил голову руками. Сердце сжималось, во рту пересохло. На душе было горько, хоть кричи!

Вошла Сяо Фуцзы, остановилась в первой комнате у кухонного стола и молча взглянула на него.

Сянцзы поднял голову, увидел ее — и снова расплакался. Сейчас он расплакался бы даже при виде собаки: переполненное горем сердце готово было раскрыться перед любым живым существом. Ему хотелось поговорить с Сяо Фуцзы — сегодня он так нуждался в сочувствии! Слова теснились в голове, но Сянцзы молчал.

— Брат Сян, видишь, я прибрала комнаты!

Он кивнул, даже не поблагодарив, — ему было не до церемоний.

— Что же ты собираешься делать? — продолжала Сяо Фуцзы.

— А? — Он словно не расслышал, но затем только покачал головой: о будущем он еще не задумывался.

Сяо Фуцзы подошла к нему, хотела что-то сказать, но внезапно покраснела. Жизнь часто вынуждала ее забывать о стыде, однако по натуре она была честной и, встретив порядочного человека, испытывала смущение.

— Может быть… — начала она и осеклась: слов не хватало, и она не могла собраться с мыслями.

Женщины редко бывают откровенны, но порою краска стыда на лице красноречивее всяких слов. Даже Сянцзы понял затаенные мысли Сяо Фуцзы. Для него она была доброй, прекрасной женщиной с чистой душой. Такой он ее видел и не изменил бы о ней своего мнения, даже если бы все тело ее покрылось язвами.

Сяо Фуцзы была хороша собой, молода, здорова, трудолюбива и бережлива. Если бы Сянцзы хотел снова обзавестись семьей, иной жены он не стал бы искать.

Но он не собирался жениться, не желал об этом и думать! Однако просто промолчать не мог: она так усердно помогала ему! И он кивнул головой. Ему очень хотелось обнять ее, выплакать на ее плече все свои обиды и остаться с ней навсегда. Ради нее он готов был на все. Эта женщина могла бы принести ему настоящее счастье, то, которое могут и должны приносить женщины. Сянцзы был молчалив от природы, но с ней, наверное, мог бы говорить о чем угодно: лишь бы она его слушала! Ее улыбка, один наклон головы были бы для него лучше всякого ответа. С нею он наконец обрел бы семью…

Но тут в комнату вбежал брат Сяо Фуцзы.

— Сестра! Отец идет!

Она нахмурилась и вышла.

Эр Цянцзы еле держался на ногах.

— Ты зачем ходила к Сянцзы? — Глаза его пьяно вытаращились. — Мало, что продаешь себя, так еще с Сянцзы забавляешься? Ах ты, тварь бесстыжая!

Сянцзы, услышав свое имя, поспешно вышел во двор и встал возле Сяо Фуцзы.

— Эх, Сянцзы, Сянцзы! — Эр Цянцзы старался держаться бодро, но его качало из стороны в сторону. — Разве ты человек? Нашел из кого выгоду извлекать, чтоб тебе было пусто!

Сянцзы не стал бы связываться с пьяницей, но сегодня накопившаяся на сердце горечь искала выхода. Он быстро шагнул вперед, две пары налитых кровью глаз встретились; казалось, сейчас посыплются искры! Сянцзы схватил Эр Цянцзы, как ребенка, и отшвырнул в сторону.

Человек с нечистой совестью во хмелю начинает обычно буянить. Однако Эр Цянцзы не был так уж пьян, а грохнувшись на землю, совсем отрезвел. Он понял, что этот орешек ему не по зубам, однако уйти подобру-поздорову тоже не мог и продолжал валяться на земле, приятного в этом было мало. В мыслях у него творилось что-то невообразимое, а язык болтал всякий вздор:

— Я забочусь о своих детях! А ты чего суешься в чужие дела? Бить меня? Ну погоди, ты за это поплатишься!

Сянцзы не хотел отвечать и молча ждал нападения.

У Сяо Фуцзы в глазах стояли слезы: она не знала, что делать. Уговаривать отца бесполезно, спокойно смотреть, как Сянцзы будет бить его, тоже не дело. Она отыскала у себя несколько медяков и сунула брату. Тот обычно не решался подходить к пьяному отцу, но сейчас, когда Эр Цянцзы лежал на земле, осмелел:

— Вот тебе — бери и уходи!

Эр Цянцзы покосился на деньги, взял их и, ворча, стал подниматься.

— Обижаете старика! Прирезать бы вас всех до одного! А с тобой, Сянцзы, мы еще посчитаемся! На улице встретимся! — крикнул он, выходя из ворот.

Когда он ушел, Сянцзы и Сяо Фуцзы вернулись в комнату.

— Я ничего не могу с ним поделать! — проговорила она словно про себя. — Мне одной не справиться…

Сколько горя и вместе с тем безграничной надежды было в этих словах! Если Сянцзы останется с ней, она спасена!

Но после этой безобразной сцены на дворе Сянцзы сразу вспомнил о семейке Сяо Фуцзы. Она, конечно, ему нравилась, однако не станет же он кормить ее братьев и пьяницу-отца! Сянцзы не боялся, что Сяо Фуцзы объест его, но то, что в ее семье никто не зарабатывал себе на жизнь, его страшило. Только богачи могут поступать, как им подсказывает сердце, а бедняк должен прежде всего думать о хлебе насущном. К тому же Сянцзы вспомнил о Хуню, и ему стало стыдно, что он обрадовался ее смерти, как освобождению. Ведь у покойницы были не только недостатки! Он принялся собирать вещи.

— Уезжаешь? — побелевшими губами спросила Сяо Фуцзы.

— Да!

Сянцзы держался нарочито грубо. В этом мире, мире несправедливости, бедняки грубостью оберегают свою свободу, вернее, жалкие крохи этой свободы.

Он молча взглянул на молодую женщину. Понурив голову, Сяо Фуцзы вышла. Она не досадовала, не сердилась — ее душило отчаяние.

Хуню положили в гроб в самой лучшей одежде, со всеми украшениями. Осталось несколько поношенных платьев, жалкая мебель да несколько чашек и кастрюль. Сянцзы отобрал кое-что из платьев получше, а остальное — одежду и утварь — решил продать. Он позвал старьевщика и, не торгуясь, отдал все за десять юаней с мелочью. Сянцзы хотел поскорее избавиться от вещей и уехать, поэтому он не стал искать других покупателей.

Когда старьевщик, собрав вещи, ушел, в комнате осталась лишь постель Сянцзы да несколько платьев. Они лежали на кане, не покрытом циновкой. Комната опустела, но Сянцзы почувствовал облегчение, словно сбросил с себя тяжкие нуты. Теперь он был вольной птицей. Однако вскоре вещи снова напомнили о себе. От ножек стола около стены остались следы. Он взглянул на них — и, как наяву, увидел перед собой Хуню. От памяти о человеке или о вещах избавиться нелегко.

Сянцзы присел на кан, вытащил сигарету, а с ней — потертую бумажонку в один мао. В последние дни ему было не до денег. Сейчас он сгреб их в кучу: серебряные, медные, бумажные. Кучка получилась солидная, но в ней не набралось и двадцати юаней. Вместе с десятью юанями, вырученными за вещи, все его состояние едва составило тридцать юаней.