В самой давке не было ничего особенного. Интереснее другое: что людской поток то поднимался, то опускался. Увидев на дороге камешек, прохожие присаживались на корточки, а затем и вовсе садились, чтобы насладиться невиданным зрелищем. Новые прохожие тоже присаживались на корточки, задние напирали — и получался настоящий водоворот. Самым последним приходилось карабкаться на чужие головы. Сидящие, забыв про камешек, начинали рассматривать зевак, которые торчали наверху, но тут где-нибудь в стороне узнавали друг друга двое знакомых. Водоворот тотчас перемещался. Каждый считал своим долгом помочь знакомым разговаривать, что неизбежно приводило к драке. Возникало два новых водоворота, а знакомые сидели на земле и играли в шахматы. Наконец оба водоворота опять сливались в один, на этот раз вокруг шахмат.

Между людскими потоками, очевидно, бывают своеобразные отмели — толпа расступается, подобно Красному морю, когда его переходили израильтяне. Иначе я не мог себе представить, как Большой Скорпион с отрядом доберется до своего дома, находившегося в центре Кошачьего города. Завидев людское море, я думал, что мы обойдем его, но Большой Скорпион вторгся в самую гущу голов. Грянула музыка, которую я сначала принял за приказ расступиться, и понял свою ошибку, когда зеваки с интересом бросились к музыкантам. Расчет Большого Скорпиона был иной: под звуки инструментов его солдаты стали бить дубинками по головам прохожих, как по барабанам. Тут-то людской поток и раздвинулся. Самое любопытное, что интерес к нам ничуть не ослаб, хотя дубинки работали не переставая.

Городские люди-кошки несколько отличались от деревенских.

На их головах блестели плешины, которые, наверное, появились благодаря длительной исторической эволюции и солдатским дубинкам. Оказалось, что солдаты бьют прохожих не просто для того, чтобы расчистить дорогу, но и из высших соображений. Стремясь пролезть вперед, зеваки толкались, пинались и даже кусались. Передние отчаянно обороняли свои позиции, а солдаты колотили всех без разбору, стараясь перевоспитать своих вздорных соплеменников.

Я смотрел на жителей и с любопытством, и с жалостью. Окружающие дома меня не интересовали; они сразу показались мне некрасивыми — во всяком случае, грязными — это ощущал даже мой нос. Если красота и грязь совместимы, то мое суждение о кошачьей архитектуре неверно, хотя я по-прежнему не могу восхищаться дворцом, от которого несет нечистотами.

Итак, я смотрел только на прохожих, но вскоре и это стало мне в тягость, потому что они истошно орали, встретившись со мной взглядом. Городские жители боялись иностранцев меньше, чем деревенские; они вопили преимущественно от изумления, что не мешало им толкать нас или указывать на меня пальцами. Люди-кошки — существа прямодушные: что видят, на то и показывают. Но я все-таки не мог отрешиться от земных понятий и очень страдал от этого. Тысячи пальцев были направлены на меня, словно пистолеты, а за каждым пальцем торчал любопытный нос и блестели круглые глаза. Вот они устремляются к моему лицу, потом скользят к груди, к ногам… Я не поэт, но не лишен воображения; мне казалось, будто эти пальцы, носы и взгляды растворяют меня в толпе, лишают всякой индивидуальности.

Теперь я не смел поднять головы. Это давало мне и некоторые преимущества, так как дорога была вся в колдобинах и зловонных лужах; я бы вывалялся, как свинья, если бы глазел по сторонам. Люди-кошки, наверное, не чинили дорог в течение всей своей многовековой истории, которой они так бахвалились. Я уже начинал ненавидеть историю, особенно многовековую.

К счастью, мы вскоре добрались до жилища Большого Скорпиона. Здесь я окончательно понял, что городские дома людей-кошек мало чем отличаются от жалкой хижины, которая была отведена мне в дурманной роще.

Дом Большого Скорпиона, стоявший, как уже говорилось, в центре города, представлял собой четыре высокие степы без окон и дверей. Такими же были и соседние дома, которые я увидел только потому, что к вечеру похолодало и зевак стало поменьше.

Над стеной показалось несколько кошачьих морд. Большой Скорпион что-то крикнул, и морды пропали. Потом снова появились, спустив к нам толстые веревки для тюков. Уже стемнело на «улице» не осталось ни одного прохожего. Тюки были втащены еще не все, но солдаты забеспокоились, явно не желая продолжать работу, хотя ночью они видели почти так же хорошо, как днем.

Большой Скорпион с величайшим подобострастием спросил меня, не соглашусь ли я ночевать здесь, на оставшихся тюках. Тут я впервые пожалел об электрических фонариках, разбившихся вместе с кораблем. Будь у меня фонарик, я мог бы спокойно, без назойливых провожатых, осмотреть Кошачий город. Все равно, судя по моему деревенскому опыту, ночевать на открытом воздухе не хуже, чем в кошачьем доме, а обозреть это жилище я еще успею. Большой Скорпион очень обрадовался, распустил солдат и, ухватившись за веревку, исчез за стеной.

Я остался один. Дул ветерок, звезды казались ярче обычного — словом, все говорило об осени. Только вонючая канава неподалеку мешала наслаждаться тишиной и ночной прохладой. Чтобы перебить этот запах, а заодно поужинать, я съел несколько дурманных листьев и стал бродить взад-вперед, размышляя над увиденным за день.

Меня одолевало множество вопросов. «Почему люди-кошки, днем такие активные, ночью все прячутся? Может, это вызвано общественным неблагополучием? Как они живут в домах, где нет ни света, ни воздуха, а только вонь, грязь и мухи? A-а, понимаю, они боятся грабежей! Но ведь самый страшный грабеж лучше, чем болезни, которые отнимают тысячи жизней… — Мне снова почудился разящий перст, и я вздрогнул. — Если на такой город обрушится чума или холера, он опустеет буквально за неделю!» Этот город становился мне все противнее: огромной черной тенью лежал он под звездным небом и не издавал ни звука, одну только вонь.

Оттащив несколько тюков подальше от канавы, я лег на них и стал смотреть на звезды. Ложе получилось совсем недурное, но мне по-прежнему было грустно. Я даже начал завидовать людям-кошкам. Они живут хоть и в грязи, но со своими родными, а у меня на Марсе нет никого, кроме звезд да Большого Скорпиона. Я горько усмехнулся, на глаза навернулись слезы.

Уснуть мешала и мысль о том, что мне нужно стеречь дурманные листья. Когда я уже был готов пренебречь своими обязанностями, кто-то похлопал меня по плечу. Я вскочил, протер глаза и увидел двух людей-кошек. Уж не духи ли это — ведь минуту назад здесь никого не было! По-видимому, и цивилизованные люди бывают подвержены суевериям.

Еще не рассмотрев пришельцев, я уже понял, что это не обычные кошки, раз они посмели дотронуться до меня. О пистолете я забыл, как и о том, что я на другой планете. «Садитесь!» — сказал я; — это было единственное вежливое кошачье слово, которое мне тогда вспомнилось.

Они спокойно сели. Это еще больше изумило меня: за долгие дни, проведенные мной на Марсе, люди-кошки впервые так свободно принимали мои знаки внимания.

— Мы иностранцы, — сказал тот, что был полнее. — Догадываешься, почему мы об этом говорим?

Я утвердительно кивнул.

— Ты ведь тоже иностранец, — на всякий случай добавил худой.

Они говорили непринужденно и с уважением к собеседнику — не так, как Большой Скорпион, который признавал только собственные лицемерные разглагольствования, не давая другим и слова молвить.

— Я прилетел с Земли.

— О! — удивленно протянули они. — Мы давно мечтали установить связь с другими планетами, но нам это никак не удавалось. Мы чрезвычайно счастливы видеть землянина!

Оба встали, как бы выражая почтение. Я вновь почувствовал себя в человеческом обществе, и мне стало так грустно от воспоминаний, что я забыл ответить на любезность. Они начали расспрашивать меня о Земле. Речь их была простой, ясной, лишенной церемонных красивостей и вместе с тем вежливой — словом, нормальная человеческая речь. Они, конечно, были во сто крат умнее Большого Скорпиона, не говоря уже о прочих людях-кошках, и определенно нравились мне.