На другое утро глядь, тут как тут миссис Колверт — мило улыбается ей, будто это у нее, у миссис Колверт, пытались украсть сумочку, будто сидит она в собственном автомобиле и этот полицейский — ее собственный шофер и она самолично все это устроила! Машина тронулась, и всю дорогу две старые дамы оживленно беседовали. Они радовались солнышку, и толпам на тротуарах, и уличному движению и, когда замечали среди пешеходов кого-нибудь знакомого, приветственно махали, все равно, видели их знакомые или нет. Они говорили, что поступают по справедливости и та девушка в конечном счете им будет благодарна, и церковь будет им благодарна, и весь город должен бы их благодарить, и к тому времени, когда они обо всем этом переговорили, их ввели в комнату, где по стенам развешаны были наручники, и стояли жесткие табуреты, и полицейские по обыкновению преспокойно бездельничали.

Миссис Мур и миссис Колверт вошли туда вместе. Бок о бок, очень бледные, прошли они взад и вперед мимо выстроенных в ряд подозреваемых и, конечно, увидели ту, что пыталась обокрасть миссис Мур, — девчонка нахально, в упор уставилась на них. Они не сказали ни слова — говорить ничего и не полагалось, пока они на выйдут за дверь; но и за дверью они продолжали молчать. Изумленный сыщик не выдержал:

— Ну? Вы ж ее узнали! Я видел, вы ее узнали!

Благочестивые старые дамы обменялись быстрым взглядом, и одинокая женщина спросила шепотом:

— Что скажете, миссис Колверт?

— А вы ее узнали, миссис Мур? — пробормотала та; ее всю трясло, и она криво улыбалась, словно параличная.

— Мне интересно знать, что скажете вы, миссис Колверт, — отвечала одинокая женщина, изо всех сил стискивая сухие кулачки.

— Послушайте, вы! — вмешался сыщик. — Сколько я с вами проканителился, а теперь вы что, на попятный? Подвести меня вздумали?

— Ого! Какие все нынче стали умники, не угонишься за ними! — сказала одинокая женщина.

— Ну, вы-то были очень милы, — сказала агенту миссис Колверт. — Так приятно было прокатиться в автомобиле. Я получила огромное удовольствие.

Агент уставился на них во все глаза — и у той, и у другой решительно поджаты губы. И обе смотрят на него жалостливо.

— Понятно! — зло рявкнул он. — Если б вы вошли первой (он глядел на миссис Мур), вы бы сказали «Не узнаю», и пускай воровку опознает другая. А войди первой вы (к миссис Колверт), свалили бы все на эту. Ну и парочка, черт подери! Паршивые душонки, пускай эта девка вас обеих обкрадывает до второго пришествия!

Он предоставил им возвращаться домой пешком. День был жаркий, и две старые дамы быстро устали. По дороге они не обменялись ни словом. Обе совсем обессилели, даже миновали две церкви и не зашли помолиться. Но вот наконец и церковь их прихода, у дверей они расстались — даже не взглянули друг на друга, только молча кивнули. Прошли в прохладный полумрак храма, каждая в свой угол, и вскоре две седые головы благочестиво склонились, и вот уже губы твердят слова молитвы, будто привычно перебираются четки. Одинокая женщина подняла глаза на Франциска Ассизского, а та подняла глаза на святого Петра. Каждая изредка покосится украдкой через проход на другую, когда та не смотрит, и вновь отвернется и со счастливым, исполненным преданности вздохом опять обращает взор к своему единственному верному другу.

Каждый раз, проходя с женой мимо ворот поместья Кэрьюзкорт и небольшого круглого домика привратника с зеркальным прудом перед ним, учитель Кеннеди повторял, что, став пенсионером, непременно снимет этот коттедж. Так он и сделал, выйдя наконец на пенсию. Ему было грустно, что жена не дожила до этого дня, но тем не менее он был счастлив, как китайский философ: с ним были его книги, его кошка, радовал и садик с четырьмя штамбовыми розами, шестью кустами крыжовника и единственной грушей.

Под рождество он простудился, да так, что чуть не отдал богу душу, и вот тогда-то, лежа в постели, он впервые заметил пятна сырости на стенах. Особенно он об этом не задумывался до февраля, но тут у него под ногой провалилась половица в парадной комнате, и, когда он ногу вытащил, подошва ботинка оказалась испачканной зеленой плесенью. Учитель надел шляпу и отправился на поиски Пэдди Маркэма, каменщика, которого и нашел на Главной улице в пивной Невилла, где тот обмазывал цементным раствором основание стены.

— Пэдди, — сказал он, — у меня работенка для тебя есть.

Пэдди был горбат и косоглаз и ростом едва доставал учителю до пояса. В одной руке он держал мастерок, а в другой поднос и, слушая, продолжал помешивать раствор кончиком мастерка. Наконец он сунул мастерок в раствор и поднял глаза на своего старого наставника.

— Не стану вас обманывать, господин учитель. Я с этим коттеджем, почитай, тридцать пять лет нянчусь. Я у людей не одну сотню фунтов вытянул — все старался сырость в нем извести. А он, — сказал Пэдди торжествующе, — так все и мокнет, будто на него и гроша ломаного не израсходовали. Уж я и гидроизоляцию пробовал, и водоотталкивающим составом его обрабатывал, и чем только не обмазывал фундамент: и «Плювексом», и «Супексом», и тем, и сем, и пятым, и десятым. А ему хоть бы хны! С тем же успехом можно попытаться Атлантический океан зацементировать. И учтите, — продолжал Пэдди ободрительным тоном, глядя на учителя, уставившегося горестным взглядом в его глуповатое лицо, — домик-то отличный. Хоть куда. Построен на совесть и прочен, как скала. Один только есть у него недостаток.

— Какой, хотелось бы знать?

— Вода из пруда, который у вас перед домом находится, просачивается сквозь фундамент. Вот погодите, господин учитель, вы еще увидите, как у вас в зале озеро будет плескаться, стоит только половицу приподнять.

— Ну что ж, — обрадовался учитель. — В таком случае нужно избавиться от пруда, только и всего.

Пэдди наставил на него глумливый кривой глаз.

— Как это? — спросил он.

— Откуда вода поступает в пруд?

Пэдди отступил слегка и посмотрел на него сбоку.

— Да вы что, смеетесь? Из большого озера, конечно, что перед домом в Кэрьюзкорте, — откуда еще? Будто сами не знаете. Вы что, не видели никогда эту поганую водомоину с деревянной плотиной у Бичмаунтского перекрестка? Там скапливается вся вода, нужная городу. Течет туда прямиком из реки Вилли по каналу, который господа Кэрью прорыли в незапамятные времена.

Учитель потеребил себе бороду.

— Значит, вода течет в озеро? А оттуда поступает в мой пруд? А из моего пруда бежит вдоль по улице мимо коттеджей? И уж оттуда…

Он замолчал, задержавшись взглядом на маленьком мальчике, который кидал камни в речушку, бежавшую посреди главной улицы городка, между двумя рядами домиков, обнесенных невысокими каменными оградами, и двумя шеренгами лип. Ребенок стоял на противоположной стороне улицы на тротуаре, возвышавшемся с той стороны над проезжей частью на три ступеньки. Учитель пригляделся к основанию стены, которую замазывал цементным раствором Пэдди.

— Выходит, ручей подтекает под все магазинчики по эту сторону улицы? Под все коттеджи?

— Вот именно! — ответил каменщик невозмутимо.

— Тогда для тебя у меня никакой работы нет. Совет графства должен наглухо заделать плотину у Бичмаунтского перекрестка.

И учитель пошел прочь вдоль по улице к себе в коттедж у пруда мимо домишек, каждый из которых имел свой собственный деревянный мостик. Там он уселся за стол и написал длинное письмо в совет графства, требуя закрыть плотину раз и навсегда.

— Но, дорогой мой Майкл, — со смехом сказал главный инженер графства, Корни Косгрейв, учителю, который в свое время обучал его письму в городской школе. — Сделав то, что вы от нас требуете, мы осушим озеро в Кэрьюзкорте, будь оно неладно.

— А почему бы и нет, Корнелиус? — спросил учитель невозмутимо.

— Но это же их озеро!

— Так ли это, Корнелиус? — терпеливо спросил учитель. — А кто дал им право отводить воду для этого озера? Они спросили позволения у города Ратвилли? Они получили на это разрешение совета графства?