— Вот вы и пришли в себя, миссис Мур, — сказала эта почтенная дама.

— Вы знаете, как меня зовут? — удивленно прошептала одинокая женщина.

— Кто же вас не знает, миссис Мур, — отвечала та. — Во всем городе нет такой церкви, где вас не знают. Вы, можно сказать, живете в храмах божиих.

— Другого общества у меня нет, — вздохнула миссис Мур.

— Вы святая женщина. Мы знаем вас так же хорошо, как священнослужителей. Меня зовут миссис Колверт.

— Какое неприятное происшествие!

— Ужасно! — подхватила миссис Колверт. — Подумайте, такая молоденькая девушка. Подумайте о ее душе!

— Надо что-то сделать для ее спасения, — сказала одинокая женщина.

Эта общая забота сразу так сблизила двух старых дам, словно они дружили всю свою долгую жизнь. Они засеменили через дорогу, к молочной, что помещалась в доме, где жила миссис Колверт, и выпили по стакану молока. В эти минуты, заглянув в открытую дверь и увидав их или послушав их разговор, всякий решил бы, что они родные сестры. Оказалось, они схожи во всем, кроме каких-то мелочей. Обе вдовеют. У обеих дети поразъехались. Обе живут одиноко. И та и другая измеряют время по звону церковных колоколов. Миссис Мур отвратителен вечный стук в мастерской жестянщика. Миссис Колверт просыпается по утрам от дребезжанья маслобойки. Не слишком приятен запах расплавленного припоя, но и прокисшее молоко и коровий навоз пахнут не лучше. Только и разницы между ними двумя, посмеялись новоявленные приятельницы, что одна возносит молитвы святому Франциску Ассизскому, а другая — апостолу Петру. И когда они поднялись и стали прощаться, понятно, нельзя было не спросить:

— Теперь, когда мы с вами знакомы, миссис Мур, может быть, вы за меня помолитесь?

— Что вы такое говорите, миссис Колверт! Это вам надо за меня помолиться.

— Полно, полно, миссис Мур, сами знаете, вы поистине святая.

— Ах, миссис Колверт, вы глубоко ошибаетесь. Я грешница. Нечестивая грешница. А вот смотрю на вас и думаю: если есть на свете чистая душа, угодная богу, так это вы, миссис Колверт.

— Полно, миссис Мур, нехорошо с вашей стороны так льстить старой грешнице. Вы должны молиться за меня каждый день. Я так нуждаюсь в вашем заступничестве.

— Будем молиться друг за друга, миссис Колверт.

Возвратясь домой после этой приятной встречи, одинокая женщина застала у своих дверей какого-то незнакомца.

— Имею честь говорить с миссис Мур? — учтиво осведомился он.

— Вы знаете, как меня зовут? — удивилась она.

— Кто же вас не знает, миссис Мур, — улыбнулся этот человек.

— Вот как? — сказала она, весьма польщенная, весьма достойно и весьма смиренно. — Я полагала, такую несчастную, одинокую женщину никто не знает.

Он засмеялся. Потом сказал:

— Насколько мне известно, сегодня утром у вас пытались украсть кошелек?

— Да? Кто это вам сказал?

— Ваша приятельница.

— Моя приятельница? Кто бы это мог быть?

— Она назвалась миссис Колверт. Четверть часа назад она звонила в полицию. Я полицейский агент, и мне поручено расследовать это дело. В последнее время к нам поступило много таких жалоб. Миссис Колверт сказала, что вы сможете опознать девчонку. Это верно?

— То есть узнаю ли я ее, если опять увижу? Да она у меня и сейчас перед глазами.

— Отлично! Стало быть, вот что я сделаю. Завтра утром подкачу на автомобиле к самому вашему порогу, и вы поедете со мной в участок на Брайдуэл-стрит, и, если мы вам покажем эту девицу, вы ее опознаете — договорились?

— О-о-о, не-ет! — протянула миссис Мур. — Этого я никак не могу.

И завела длиннейшую галиматью на добрых полчаса — она, мол, никуда не выходит, кроме как в церковь, и невозможно ей забираться в этакую даль, за рынок-барахолку, в участок на Брайдуэл-стрит, куда по вечерам свозят всех пьяниц, и вообще она никуда из дому не выходит, и сыновья вечно к ней пристают, чтобы не сидела взаперти, а свела знакомство с соседями, и как одиноко ей живется, и, конечно, лучше бы ей и правда не сидеть в четырех стенах, когда-то они с мужем везде ходили и всюду бывали, и про сестер своих рассказала, и про невесток, а полицейский слушал с неистощимым любопытством прирожденного сыщика и неистощимым терпением человека, давно покорившегося своей участи — иметь дело с женщинами, и упорно повторял про автомобиль: как миссис Мур покатит через весь город и как он потом привезет ее обратно, — и под конец соблазн начал действовать. Миссис Мур вообразила, как она едет в автомобиле. Подумала, как станет рассказывать про это сыновьям. И уступила. И полицейский, утирая взмокший лоб, отправился восвояси, выбившийся из сил, но торжествующий.

Но в душе миссис Мур не уступила. Где-то глубоко внутри затаилось ощущение: что-то неладно. Однако сыновья вечно твердили, что она уж слишком подозрительна, если б не это, у нее нашлось бы немало добрых знакомых, — и вот она постаралась заглушить в себе подозрительность, попросту о ней забыть.

На другое утро она поехала автомобилем на Брайдуэл-стрит, и, хотя в комнате, куда ее привел агент, при виде развешанных по стенам наручников и мирно бездельничающих полицейских сердце старой одинокой женщины отчаянно заколотилось, она все делала, как ей велели. Вошла в комнату, оглядела выстроенных в ряд молодых девушек и, выйдя за дверь, объявила:

— Да, она тут. Пятая с конца, в красном берете.

Очень было приятно все исполнить как надо, и потому она не слишком внимательно выслушала, что еще ей говорили, — и только уже дома, куда ее опять отвезли в автомобиле, до нее дошло, что же еще ей говорили. Тогда-то она поняла: надо будет отправиться в окружной суд и у всех на глазах под присягой засвидетельствовать, что перед судом та самая девушка, виновница происшествия. Тут миссис Мур опустилась на стул, и ее затрясло. Ее увидят родные этой девушки. Грубый народ, жители окраины. Отец, брат, мать потом подстерегут ее на улице и отомстят.

Она так и ахнула.

«Ну и ловкая эта миссис Колверт! Сообразила, что ее могут вызвать свидетельницей, чтоб опознала девчонку. Потому и подослала сыщика ко мне. Какое коварство! Есть же такие хитрые, коварные люди! А я-то, несчастная, одинокая старуха. С такой несчастной, простодушной, одинокой женщиной — и так поступить!»

Она наскоро нахлобучила шляпку, так что седые волосы выбились и их трепал ветер, заторопилась обратно на Брайдуэл-стрит, отыскала того агента и заявила ему:

— Я ошиблась. Это не та девушка. Теперь я вспомнила. А тогда в голове все перепуталось. Я такая старая, бывает, сама не знаю, что говорю. Забудьте, что я вам наболтала.

И хоть этот агент был человек терпеливый и привык управляться с женщинами, с нею он сладить не мог; уж он и уговаривал ее, и упрашивал, и умолял, даже грозил, даже уселся на табурет с железными ножками и зарычал на нее как тигр — все понапрасну.

— Нет-нет, — сказала одинокая женщина. — Не могу я этого, хоть убейте. Я одна на свете, где мне в суд, против таких ловких да расчетливых. Пускай идет свидетельницей миссис Колверт, она такая разумная и ловкая, эта миссис Колверт, такая храбрая и бесстрашная со своим святым апостолом Петром, да еще говорила: «Молитесь за меня, миссис Мур»!

И она стала толковать агенту про свою одинокую жизнь, про сестер и покойника мужа, про сыновей и невесток, а он все слушал и под конец сказал:

— А, знаете, миссис Колверт и впрямь к нам придет и опознает ту девчонку. Она мне сегодня обещала. Вы несправедливо про нее говорите. Просто она хочет, чтоб вы ей составили компанию. Говорит, у нее нервы слабые и тоска ее разбирает.

— Нервы? — воскликнула миссис Мур. — Да у меня нервы в сорок раз слабее. Она над молочной живет, какое у нее право жаловаться на нервы? Вот я, бедная, несчастная, заброшенная, у меня целый день от стука молотков голова пухнет, кругом пьяницы, крик да шум такой — святого с ума сведет.

И опять пошла-поехала про сыновей, и сестер, и про покойника мужа, и про невесток — и все это чтоб заглушить угрызения совести, ведь она и вправду была несправедлива к миссис Колверт и подозрительность, от которой так часто предостерегали сыновья, ввела ее в заблуждение. А полицейский вкрадчиво, с мягким ирландским выговором, опять и опять твердил, как приедет за ней в автомобиле и повезет ее по городу, и опять, сама не зная как, она сдалась — и не успела спохватиться и передумать, а он уже сбежал от нее и выпил две двойных порции виски, причем не на казенный счет, а за свои кровные.