Сон снова пришел и он радостно упал в его зыбкую воду, покачиваясь на волнах предвкушения яркого будущего. А мысли о княгине оставил на потом.

Спал, задавив легкое беспокойство, когда из наступающего сна выплыло жадное лицо Канарии, горящее темным румянцем, и была она не под ним, как всегда было раньше, со всеми женщинами, а нависала, как грозная луна, меняющая цвет — черная в светлом небе. Спал и не видел, как на светлеющем кусочке неба в маленьком окне выцветает тонкий серпик настоящей луны, без ответа ищущий его взгляд.

А далеко в степи, за пять дней быстрого конского бега от побережья, посреди бесконечного моря рыжей, влажной от утренней росы травы сидела Хаидэ, застыв на круглом валуне, торчащем из звонкой земли. Смотрела на узкую луну, надеясь, как надеются все влюбленные, что может быть там, на изогнутой белой лодочке, ее взгляд встретится с взглядом любимого. Вокруг в бледном утреннем воздухе просыпались птичьи голоса, край неба над травами наливался скрытым солнечным светом. Еще спали запахи, придавленные мокрыми ладонями ночи, но совсем скоро выйдет солнце и, высушивая росу, выпустит их на волю, переполняя степь.

Княгиня вздохнула, отводя усталые глаза от еле заметного серпика. Нащупала в траве так и не вымытый с ночи котелок. Надо идти к ручью, почистить его песком, нарвать щавеля и ушек, проверить сеть вместе с двумя ши старого Патаххи, и заняться рыбой. Вот как сбывается ее старый сон в земляной норе. Теперь каждый день она вспарывает брюха рыбинам, что еще бьют хвостами, и запуская руки в скользкое нутро, копается в кишках, пачкая одежду блестящей легкой чешуей. Только это не рыба мира, рыба из сна, а просто — рыба, которая будет съедена в маленьком лагере шамана.

Она встала, уже торопясь к заботам. И замерла, прислушиваясь. Отвела от щеки пряди длинных волос, чтоб ветерок не путал их, мешая услышать замирающий от расстояния конский топот. И, подхватив котелок, быстро пошла под уклон, где в низине, закрытый рощицей тростников, чуть слышно булькал, переливаясь с камня на камень, ручей. Всадник еще далеко, она успеет помыть посуду.

Ветер, набирая силу, дул со стороны пришедшего топота, делая его громче, и потому княгиня успела не только вычистить закопченную посудину, но и помогла выбрать из сетей рыбу, работая наравне с мальчиками — средним ши Эхмосом и младшим ши безымянным. И после, вымыв руки в ручье, снова выбралась на невысокий гребень, отделяющий низину от плоской степи. Встала на ветру, туго заплетая растрепавшиеся косы, пока черная точка вырастала, превращаясь в конника в островерхой шапке.

Настороженно улыбаясь, кивнула спрыгнувшему на землю мужчине в ответ на его поклон.

— Тебе не нужно кланяться мне, Казым, я — второй младший ши старого Патаххи, и даже имени нет у меня. Но я рада тебя видеть.

— Сама знаешь, имя у тебя есть и никто не отберет его, дочь Торзы и воительницы Энии, — Казым скинул шапку за плечи, огладил короткую бороду. Ведя коня рядом с Хаидэ, говорил серьезно, но, не выдержав, улыбнулся во весь рот, показывая крупные зубы. И та улыбалась ему, остро почувствовав, как сильно стосковалась она по бородатым серьезным мужчинам, что изгнали ее, заботясь о племени.

— Как Фития? Я без нее, будто мне отрубили руку, Казым.

— Что ей станется, жива, здорова, ругает нас, а после молчит. Я выехал тайно, а то б увязалась, к тебе-то.

— Значит, вы все там знаете, что я у Патаххи? — задумчиво сказала княгиня, выходя на утоптанную площадку между маленьких палаток. Поставила котелок на камни очага, под которыми ползал сонный огонек, сунула в золу охапку мелких веток. Выпрямляясь, добавила, разводя руками:

— Я снова к ручью, Казым, надо сварить похлебку. Иначе будем голодны сегодня.

— Помогу, — согласился воин, забрасывая поводья на спину коня и шлепая того по крупу, чтоб шел на траву.

— Ты и вправду младший ши, вот старый шаман, вот как учит! У меня в суме перепелки и заяц. Надо было барашка, да я ж не за знаниями. Я так, к тебе.

— Ко мне…

Бросая в корзину потрошеную рыбу, Казым рассказывал, отмахиваясь от редких мух:

— Как ты приехала, то Патахха сразу послал в стойбище старшего ши. Тот явился, сказал два слова и канул, как не было его. Сказал, ты вернулась. И еще сказал — приезжай потом, когда луна умрет. Ну, вот я и приехал, луны всего-ничего осталось, на две ночи.

— Нар знает? Что молчишь?

— Ну знает. Он только не знает, что я уехал. Сюда. Потому я без барашка. И нянька твоя не знает, а то бы…

— Говорил уже.

— Да.

Рыба отправилась в котелок, двое присели у очага, глядя на варево и собираясь с мыслями. Казым покашливал, теребя черную бороду.

— Где сам старик-то?

— Ушли с Цез за травами, в дальнюю балку. Будут к еде, скоро.

— Да…

— Знаешь, Казым, я прискакала сюда, думала, старик станет учить меня жить. Рассказывать, что делать дальше. Но вот луна народилась и умерла, а я только чищу посуду, раздуваю огонь, да хожу к истокам ручья, где растет ива, наломать новых прутьев, чтоб Патахха плел свои корзины. Ши не говорят со мной, и Цез молчит. Я одна со своими мыслями, с памятью и тоской. И заботой о вас, храбрые. Пусть даже вам не нужна моя забота.

— Это слова обиды?

— Нет. Посмотри вокруг. Это степь, Казым, она живая и теперь она говорит со мной. Каждый день я вижу, как восходит огромное солнце, высушивая ночную росу. И проведя день в свете, закатывается, уходя спать. Я вижу его, не потому что мне нужно вершить дела и тащить на себе принятие важных решений, а просто — потому что это есть. Потому что так устроен мир. Я могу умереть, но солнце не остановится. Степь продолжит жить, и роса так же будет истекать из ночи и исчезать по утрам. Оказалось, это важно.

— Да? Ну… наверное старик знает, что делает, княгиня.

— Знает, Казым. Я узнала, что я подобна капле росы, и все что случится со мной и уже случилось — ляжет в общий узор мира. В любом случае, понимаешь?

— Ну…

— Не старайся, я и сама понимаю не многое. Но я становлюсь другой.

— А этот… — осторожно спросил Казым, искоса взглядывая на серьезный профиль, — ты уже вылечилась от него, своего чужака?

— Вот как вы видели это, — улыбка искривила губы женщины, — мне уже и не полюбить, оказывается, он для всех вас — болезнь, что разъедает мои кишки. Кого же вы изгоняли из племени? Меня? Или чужака, который без своей женщины не ушел бы?

— Да не знаю я, светлая! Я только десятник, вот Нар, к примеру, он умнее. И в племени все хорошо, воины уходят в наем и скоро нам заключать новые сделки.

— Зачем же ты приехал? Если все хорошо?

Мужчина пнул ногой откатившийся камень.

— Затем что, может быть, плохо тебе!

— Даже в ущерб племени? Вы изгнали меня, чтоб не нарушать укладов. У вас все хорошо. И приехав, ты делаешь племени хуже, так?

— Ну, так. Но я решил.

Он сидел и угрюмо смотрел, как закипает вода с торчащими в ней рыбьими хвостами. А Хаидэ, улыбаясь, привалилась к мужскому плечу.

— Казым. Есть правда обыденной жизни. Над ней есть правда нашего племени. А над этой жесткой правдой, неумолимой к каждому по отдельности, есть еще одна правда, она ближе к солнцу. И к снеговому перевалу. Ты сделал бесполезное на взгляд нижних правд. Но у высокой правды и польза своя — высокая, часто невидная тем, кто внизу.

— Это сильно мудрено. Я вот что скажу — мне на высокие пользы плевать, пусть их и не будет. Но если надо помочь тебе в чем, скажи, Хаидэ, я помогу.

— Благодарю тебя, мой Казым. Это честь.

— Ладно тебе. Вон твои старики, ковыляют. Пойду забрать корзины.

Пряча сердитое лицо, поспешно двинулся навстречу двум фигурам, бредущим через травы. По пути цыкнул на ши, что тоже собрались встречать стариков, и младшие, отступив, занялись своими делами.

Хаидэ сунула очищенный прут в варево, помешала, вдыхая горячий сытный запах. Наверное, мудрый Патахха и правда знал, что делает, не делая ничего. Вот мир чуть-чуть повернулся и принес на поросшем травой боку сердитого и растерянного Казыма, который и сам не понял, зачем он здесь. И чем может помочь. Но приехал. Сам. И кое-что успел сообщить ей, тем самым еще поворачивая и подталкивая мир. Ее любовь — болезнь? Черная лихорадка, бьющая тело и уносящая разум? А как же нестерпимое счастье, что приходило ночами? Как же их мирные разговоры, и новое, которое жадно узнавала она, радуясь, что их с Техути соединяют не только горячие ночи, но и большее. Все это признаки болезни, ведущей ее к пропасти? Ошибка? Ложный шаг?