А в стойбище Фития возилась с травами. Причитая шепотом, грела воду в казанах поставленных сразу на несколько очагов. Заваривала душицу, чабрец и мелкие веточки дымчатки. Отдельно для того, чтоб напоить княгиню укрепляющим напитком, отдельно для того, чтоб омыть усталое тело. И мальчика, которого старая нянька приняла из рук княгини, когда та еще не успела сойти с коня, его — маленького князя, тоже нужно было искупать и обтереть крепким настоем змеевника, чтоб не пристала к детскому тельцу лихорадка и мелкие болячки.

Хаидэ, отдав няньке сына, остаток ночи и почти весь день проспала в палатке. Очнулась уже к закату и, выбираясь, увидела у небольшого костра Ахатту с мальчиком на коленях, рядом с ней Фитию, что трепала мягкий сухой мох для пеленок.

Как была босиком, в длинной рубахе и с распущенными волосами, подошла, села рядом, приваливаясь к плечу подруги, и та, вытерев ребенку ротик, подала его матери.

Они сидели рядом, свет костра, мешаясь с бронзой заката, прыгал, бросая красные блики на спящего. И Хаидэ жадно смотрела на маленькое лицо, рассматривая носик, щечки и крепко закрытые глаза. Она просидела с новорожденным в склепе, при свете тусклой лучины, потом ехала на лошади, большой и смирной, как широкое бревно, а степь уже поглотил ночной сумрак. И после упала без сил, зная, что за сыном хорошо присмотрят.

«Я даже не знаю, какого цвета глаза у моего мальчика». Смотрела, в надежде, что он откроет глаза, пока еще солнце не закатилось. И она увидит сама, чтоб не спрашивать у подруги или няньки.

«Какие крошечные ушки. И толстый, но такой маленький животик. Это мой сын!»

Прижимая ребенка к себе, она повернулась, посмотрела на Ахатту и свободной рукой сильно обняла ее, притиснула к своему плечу. Прижимала все крепче, потрясенная тем, что говорила подруге какие-то слова, утешая, когда у той отобрали такого вот, такого же маленького, с тугим крошечным животом и кривыми нежными ножками. И теперь он там, в сердце Паучьей горы.

— Бедная, бедная моя сестра, — шептала, и пламя костра множилось перед глазами, заполненными соленой водой. Ахатта, тоже глядя в костер, кивала и плакала. Сухой изломанной тенью за их спинами ходила Фития, ступала неслышно, наводя порядок, и иногда покашливала, сердито смахивая слезу согнутым пальцем с морщинистой щеки. А потом зорко осматривалась по сторонам, чтоб не пропустить — вдруг кто из воинов приблизится и услышит, как они тут мочат воздух бабскими горестями.

Но княгиня первая вытерла слезы, шмыгнула, прокашлявшись, и сказала ровным голосом:

— Фити, забери мальчика, мы с Ахаттой идем на совет, надо собрать вместе, все что знаем. И выслушать пленного. Пусть двое, нет, четверо, не отходят от нашей палатки, я пришлю.

— Да вон они, рукой махнуть, — отозвалась нянька и сразу исполнила сказанное. Четверо воинов неслышно выросли из вечерних теней и встали — двое у костра, двое за маленькой палаткой, куда снова нырнула Хаидэ, чтоб сменить женскую рубаху на военную одежду.

У большого костра она села на место своего отца, вытянув ногу, подобрала вторую и знакомым жестом взялась за согнутое колено, обвела сидящих спокойным взглядом. Ее воины сидели вокруг дочери Торзы непобедимого, передавали друг другу небольшой бурдючок с вином, настоянным на листьях глаз-травы. Отхлебывая, вытирали усы и бороды. Ждали.

— Мы хорошо зазимовали, пора перебираться на летние пастбища. Нам придется задержаться, из полиса едет отец молодого князя, нужно провести обряд вхождения в мир. Вы послали за Патаххой?

— Да, княгиня. Как только узнали, что ты спасена и едешь в лагерь.

— Надо было послать раньше, — Хаидэ нахмурилась.

Нар крякнул, и возразил было:

— Но мы не знали, вернешься ли…, - но махнул рукой и склонил голову, прикладывая руку ко лбу, в знак вины, в ответ на удивленный взгляд княгини. Конечно, могло ли быть по-другому, а если бы случилось — то, что же они за племя.

— Исполнив обряд, я поеду с Теренцием, чтоб объявить в полисе о наследнике двух знатных родов. И оставив там мальчика, вернусь короткой дорогой, сразу к месту летней стоянки. Этим летом стоять будем у Морской реки, как и решили. Лагеря для мальчиков поставите в предгорьях и в долине курганов, числом три. А в приречные степи отгоните табуны, разделив их на дюжину небольших. Отделите тех коней, что возьмут воины, уходящие уходят в наем.

Она перечисляла обычные будничные распоряжения, советники кивали, держась за короткие бороды.

— Скольких воинов мы отдаем по твердым договоренностям в начале лета?

— Пять семерок, княгиня. Из них семерку купцам в большой караван, и пятерых в личные телохранители знатным.

— Хорошо. Сколько еще приедут торговаться и договариваться?

— Караванщики просили еще три. И еще десять мальчиков готовы поехать в первый наем в дальние города. И еще столько же, три и десять — из наших дальних стойбищ, что кочуют ближе к пустыне.

— Откажи в этих просьбах, Нар.

— Как отказать? — удивился Нар и бросил терзать клочкастую бороду, — это же наши деньги, княгиня! Мы сговаривали покупку коней, нам нужны хорошие кобылы — разбавить родственную кровь, а чистокровные издалека дорого стоят. В Гераклее нас ждут оружейники, как и тем летованием. У них, небось, уже лежат для нас бляшки и ножи.

— Десять воинов поедут в полис, для охраны молодого князя. У них не будет другой работы, только эта. Прочие пусть остаются с нами. А оружие выкупим, я поговорю с мужем.

Нар не возразил, но фыркнул. И в ответ сидящие воины загудели неодобрительно, зашевелились, собираясь говорить. Но княгиня подняла руку.

— Те, что загнали нас в чрево кургана, не просто бродяги, что промышляют разбоем. Девочка — Силин, рассказала, им заплачено, за меня. У нас есть пленник. Он говорил?

Из-за костра подал голос Малита, быстрый воин средних лет, с гладко бритым лицом и маслянисто-черными волосами, забранными в длинный хвост:

— Он сплел из травы жилку и хотел на ней удавиться, но мы следили хорошо. Лежит связанный, честит всех на свете, мы подумали, сначала ты поговори с ним. А потом он умрет. Если не скажет, умирать будет долго.

— Я поговорю. Сегодня же ночью. Но даже без его слов мне ясно, если была одна охота, то будет и еще. И если кто-то нанял тиритов, то наймет и других. Мы должны быть готовы и сильны. Скорее всего, нам пригодятся все наши воины. Даже те, кто уйдет в наем по твердым договорам.

Костер затрещал, выбрасывая в темный воздух искры. Уже не видны были фигуры сидящих, лишь красные лица, обрамленные бородами, шапки, да плечи.

— Княгиня, — после недолгого молчания сказал Нар, — я верю тебе. Но ты сама понимаешь ли, к чему готовишься? Если это лето мы держим всех воинов при себе… Такое бывает лишь в случае войны.

— Ты сам ответил на свой вопрос, — сухо сказала княгиня, — да, советник Нар, мы готовимся к войне. А теперь, перед тем как выслушаю пленника, я договорю о делах. Итак, в полис едут десять воинов молодого князя и тройка сопровождать меня в новое стойбище. Еще со мной едет Ахатта и едет советник Техути. Оставив сына-князя отцу, мы двинемся к Морской реке впятером. Убог? Ты где?

— Тут я, добрая, — из темноты показалась высокая фигура, нависла над сидящими, кланяясь и улыбаясь.

— Будешь ли ты сопровождать Ахатту?

— Как прикажешь, княгиня.

Хаидэ задумчиво смотрела на улыбку, блуждающую по красивому лицу. Когда у костра они отплакались, Ахатта быстро рассказала ей, сама дивясь, как Убог бился с тиритами, одного за одним отправляя в угодья отцов.

— Тебе приказывать я не могу. Ты сам по себе. Но если захочешь поехать с нами, знай, защита такого воина — честь для нас.

— Конечно, добрая, да. Я люблю скакать по степи. Там все поет.

Нар наклонился к Хойте и сказал громким шепотом:

— Поет. Аж свистит и втыкается в горло. Ай да бродяга, ай певец.

Хойта кивнул, улыбаясь, и сделал в сторону Убога знак благодарности, прикладывая руку ко лбу и к сердцу.