Но вряд ли в этой поездке, успокоил себя Техути. Путь в полис наезжен, разведчики постоянно пересекают его, поддерживая безопасность. И сейчас с ним отличная воинская семерка, молчаливые, внимательные бойцы. И хорошо, что молчат.

Они ехали допоздна и встали на пологом склоне. Разведя маленький костер, поели, перебрасываясь тихими словами. Затушив огонь, легли, свернувшись прямо на траве, укрывая головы шапками, а руки держа на рукоятях мечей. Караульный неслышно канул за редкие заросли кустов и больше Техути, лежа в маленькой выемке, поросшей упругой повитушкой, его не слышал, хотя знал, тот постоянно обходит стоянку.

Мелкие цветы повитушки пахли сладко и странно, как пахнет совсем свежее вино, если пить его, заедая спелым персиком. Запах кружил усталую голову, туманил глаза, низкие звезды слоились, дрожа и, кажется, входили прямо в сердце. Это степь, думал Техути, уплывая в тонкий прозрачный сон, степь. Сейчас понимаю, откуда в княжне эта радостная сила, видно живет она, постоянно питаясь хмелем степи, будто ее с ней соединяет живая пуповина. И потому в богатом доме Теренция княжна медленно спала, год за годом, не в силах оправиться от тоски.

Перед закрытыми глазами прошла Хаидэ, какой была в покоях Теренция — длинный хитон со множеством тяжелых складок, витые браслеты на тонких запястьях, золотые локоны из-под низкого узла волос, убранных драгоценной сеткой. Обернувшись, манила рукой, улыбаясь ему.

— Так и будет, любящий, так и будет, — шепот приплыл из темноты, нежно щекоча скулу. Фигура княгини растаяла, уступая место склонившемуся над мужчиной узкому черному лицу, расписанному белыми спиралями.

— Ты пришла, любящая. Что сегодня говорит твое сердце?

Техути спал, уголок рта подергивался в еле заметной улыбке, и иногда шевелились губы, вторя мысленно сказанным словам.

— Мое сердце… оно болит и стонет, оно тоскует по ушедшему Нубе. Мысли мои летят через воды рек и морей, ищут его и не могут найти. А что скажешь ты, мой друг, собеседник, любящий так же?

— Княгиня родила сына. Я был там и принимал мальчика. Я защищал ее. А теперь еду к ее мужу, чтоб привезти его к жене. Вот как смеются боги над настоящей любовью.

Вынырнув из темноты, гибкая рука погладила его лоб, пошевелив волосы, а может это ветерок пробрался под нахлобученную шапку.

— Не все, друг. Не все боги так жестоки. Есть те, с которыми можно договориться и они всегда исполняют свои обещания. Прости, это не твой бог, брошенный тобой в маленьком храме на берегу великой реки. И не сонм богов, которых встречал ты в своем путешествии. Эти — другие.

— Да? Я верю тебе. Ты научишь меня, как попросить их? И что я должен дать платой за исполнение просьбы?

— Ты умен. Ты знаешь, что желания требуют платы. Конечно, я расскажу тебе…

Девушка замолчала, и спящий Техути поежился, сутуля плечи. Ветерок вдруг стал злее, покусывал щеки и голую шею. Глядя на него большими глазами, спокойными и твердыми, она закончила:

— …расскажу. О матери Тьме.

Имя повисло в ночном воздухе и вдруг раскрылось огромным цветком, кидая смятые лепестки до краев земли, упирая их в небо и они все росли, множились, шевелясь и заполняя мир, слоились, прилипая друг к другу, там, где уже не было места расти отдельно. И догоняя их, выстреливали из черной точки новые и новые.

Техути резко повернулся, откидывая руку, ударил ее о торчащий корень. Мгновенно над кустом возникла черная голова, еле различимая на фоне россыпи звезд. Дозорный внимательно и быстро оглядел спящего, и снова исчез, когда тот невнятно простонал, подтягивая ушибленную руку, и стих.

Во сне Техути пытался выбраться из гущи шевелящихся лепестков, отводил их от лица, содрогаясь, отворачивался, чтоб не касаться щекой, но проваливался, когда они, будто смеясь, раздавались под ногами. И смыкались над ним черными плоскими облаками, живыми, смотрели без глаз, как он, беспорядочно барахтаясь, проваливается глубже и глубже. Шея болела от того, что запрокидывал лицо, в отчаянных попытках не упустить из глаз последний кусочек открытого неба, а на скулы лоб и ноздри уже ложились мягкие, как ветхие погребальные пелены, черные кисеи. Громоздились нежными слоями и вот уже нет воздуха, нечем дышать.

— Есть чем, — прошелестел женский голос, — убери страх, доверься. Где твоя смелость, жрец и любящий? Хочешь ли ты, чтоб желания исполнялись? Вдохни… и новый мир откроется тебе.

Но египтянин сжал губы и, задерживая дыхание, выкатил глаза, цепляясь взглядом за звезды. Он был там! Был совсем рядом, когда его женщину, единственную, кого он хотел взять в жены до конца дней, забрали в храм, чтоб посвятить матери Тьме. И не сумел защитить ее. Струсил! Он спрятался и видел обряд, и увиденное высушило его, будто мумию и когда она кричала и билась, он промедлил, уговаривая себя, что не время и нужно еще немного подождать. Она была маленькая и очень смуглая, веселая — никто лучше Патех не пел смешных песенок. Полюбил он ее сначала из чистого упрямства, потому что тогда отец сватал за него дочь торговца скотом — унылую и длинноносую. А оказалось — Патех и есть его судьба. И мать Тьма забрала ее…

— Вдохни и поймешь, как сильно ты ошибался, — уговаривал нежный шепот, — есть истинная правда, без ложных словес. Не надо бояться ее. В черном свете истинной правды каждое несчастье имеет свою мгновенную плату. И каждое счастье тоже. Вдохни. И поймешь, что мучился зря. Столько лет. Был слеп.

— Там зло, — выдох был последним, в голове застучало, черные лепестки перед глазами стали багровыми.

— Не познавший темноты — не увидит света…

Он мог бы поспорить и привести множество доводов. Рассказать о том, что целые философские школы, вооружившись ложными аксиомами и хитрыми двусмысленностями, бьются, побивая друг друга одним и тем же оружием — одними и теми же словами. Мог бы. Но не было воздуха.

Он понимал, что спит. Но смерть пришла и стояла вокруг него темной густой водой. И он не мог кинуться в нее — умереть, не разжимая губ. Потому что боялся не проснуться. Потому что боялся потерять все. Боялся.

И он вдохнул. Ни единого движения не совершило спящее тело, ничто не отразилось на безмятежном лице. А во сне его лицо превратилось в площадь, крытую белым камнем, рот разверзся, как черный колодец, загудел и весь воздух до самого неба, все пространство, заполненное вьющимися черными лепестками, осыпающими с себя пыльцу древности, устремилось в мощную глотку, заполнило горло, ринулось в душу, засыпая ее черным сыпучим прахом.

И по мере того, как заполнялось нутро, страх уходил, сменяясь ликованием.

Вот я, я жив, радостен и голоден!

Голый и сильный, он поднимался с колен, касаясь пальцами белых камней бескрайней площади и выпрямляясь, осматривался вокруг. Бесконечность всего. Он задрал голову в небо. Бесконечность прозрачного синего воздуха. А ведь есть еще рыбы в морях. И степь!

Ухнув, завертелся волчком, топая и пробуя свое сильное голодом тело. Дышал до рези в легких и не мог надышаться.

Через площадь к нему шла черная тонкая женщина, придерживая на груди прозрачные синие одежды, тканые золотом. Протягивала руку. И смеялась, обнажая белоснежные зубы, сверкающие алмазными инкрустациями.

— Это ты? — он тоже протянул к ней руки.

— Я! Я — Онторо-Акса, сильный Техути, я твоя подруга снов. Позволь мне поклониться тебе, обращенный матери Тьмы. Это радость. Праздник!

Смеясь, он взял ее руки и не дал склониться в низком поклоне.

— Я и так счастлив. Расскажи мне, расскажи мне… что хочешь.

— Нет, сегодня твои желания драгоценны. Ты хотел избавиться от раскаяния и тоски, так посмотри же на маленькую веселую Патех.

Онторо взяла его руку и повернула, показывая. За их спинами площадь превратилась в сад, убранный цветами и лианами. Среди маленьких ручьев, что стекала водопадами в озерца, танцевали девушки и юноши, вертясь, подхватывая друг друга и заливаясь смехом. А посреди сада на пышно убранном кресле сидела его Патех, держа в одной руке чеканный кубок, а в другой яркий цветок. Пела и смеялась, подносила кубок к губам и, отпивая, покачивала красивой головкой.