— Не!

И Мелик послушно отбрасывал ненужное, подавая другую находку.

Ахатта качнулась, хватая Хаидэ за плечо. Часто задышала, раскрывая пересохший рот.

— Я… Это мой…

Княгиня молчала, гладя ее руку.

— Я могу взять? Моего сына? Хаи! Я — могу?

В тишине Мелик засмеялся, радуясь, — Бычонок взял найденную веточку с резным листиком на верхушке.

Хаидэ молчала, сердце ее колотилось так же часто, как сердце Ахатты. И так же пересыхал рот. Сестра ждет ее слова. Патахха говорил — она может решать за других, но и тяжесть неверного решения ляжет на ее плечи. Не сделав шага, не пройдешь пути. Первый сделан. И нужно идти дальше.

— Хаи…

Голос Ахатты был тонким и умер, утонув в сонном жужжании засыпающих пчел. Даже сказать ей о своих сомнениях уже нельзя. Слова о попытке были. И хватит их. Хаидэ на мгновение закрыла глаза, обращаясь к тем, кто должен держать ее, к тем, кто и держит, не отворачиваясь. Она не просила, время просьб прошло. Остался только вопрос, который должен стать верным ответом всем, кто пытался сшибить ее с правильного пути.

«Беслаи, учитель, отец племени… Патахха, шаман, родитель мыслей… Нуба, любовь моя с первого дня, мой Нуба… Я — не одна?»

Рука Ахатты мелко дрожала под ее неподвижной рукой. Тека всхлипнула во сне, свела широкие брови и, не просыпаясь, ощупала мальчиков. Прожужжала пчела, неся взяток в тайные улья. Мелькнула перед лицом последняя ласточка, разрезала желтый свет острым крылом и скрылась в дымном тумане, улетая в сон.

Сердце стукнуло, пропуская удар. И забилось ровно и сильно, наполняясь внезапной радостью.

«Ты не одна, светлая княгиня, дочь Торзы и амазонки Энии… Не одна, безымянная ши старого шамана. Я с тобой, моя княжна, и всегда буду с тобой»…

Три голоса шептали, с заботой и тихой улыбкой, трое мужчин протягивали руки женщине, чтоб держать ее, чтоб не кто-то, вырвавшись вперед, завопил, ликуя: вот я, я один справился, а по-другому, по-настоящему, мужчины и их женщины, женщины и их мужчины, идя вперед, поддерживая друг друга, подталкивая вверх по горному склону, дожидаясь, и протягивая руку, летя мыслями в разлуке. Веря. Веря, что кто-то там далеко, любимый и любящий, всегда рядом. И никто никогда не один…

— Иди, Ахи.

Она убрала руку Ахатты со своего плеча и подтолкнула сестру вперед. Та сделала шаг, оглянулась, неуверенно улыбаясь и такая жадная надежда исказила смуглое побледневшее до серого лицо, что у Хаидэ закололо сердце. Она улыбнулась и кивнула.

— Мелик, — переступая медленными шажками, Ахатта протянула руки к сыну, — Мелик!

Тека вскинулась, моргая, выставила раскрытые ладошки, нагибаясь, как птица на гнезде. И увидев Ахатту, вскочила, хватая Мелика и отворачивая детское личико ладонью.

— Куда ты? Нельзя тебе, сестра! Да нельзя ж!

Но Ахатта уже подошла и тронула черные волосы на макушке. Провела рукой по спине сына и засмеялась, глядя, как тот выворачивается из рук Теки, дергая ногами.

— Да что ж это, — беспомощно сказала Тека, перехватывая извивающегося мальчика.

— Все хорошо. Матерь Тека, все хорошо, — Хаидэ подошла к умелице. Кивнула ей, улыбаясь, чтоб успокоить.

Сердце колотилось, казалось, вырвется и поскачет, сшибая медленные цветы. Но с каждым мигом радость росла, сменяя высасывающую тревогу. Кажется, все хорошо. Внимание болезненно раздвоилось, там на траве спал ее сын, живой! И больше всего на свете Хаидэ хотелось кинуться на колени, прижимая к себе ребенка, утыкаясь лицом в детский животик, целовать шейку, такую тонкую после недавней смертной болезни. Но Тека стояла перед ней, невысокая, хмурая, смотрела с вызовом и тревожной озабоченностью.

И Хаидэ, с трудом отведя взгляд от спящего сына, склонила голову, становясь на колено и прикасаясь пальцами к мягкой траве.

— Матерь князей, высокая Тека, я, княгиня племени Зубов Дракона, славлю тебя, твою храбрость и силу. И тысячи благодарностей приношу тебе из своего сердца и сердца учителя Беслаи за то, что сберегла наших сыновей, растила их и заботилась о них. Посмотри, добрая, твоя сестра Ахатта не убивает сына. Мы изменили судьбу!

Пальцы Теки разжались, рука разогнулась, отпуская мальчика, которого подхватила мать, прижимая к груди. На щеки умелицы взошел багровый румянец, прокашлявшись, она, неловко и быстро кланяясь, ответила:

— Да, да. Ты встань, а то что ж на коленках-то. Они молодцы. Кушают хорошо. Твой только худой пока. Болел ведь.

Замолчала и снова поклонилась, не зная, что еще делать. Хаидэ поднялась с колен. И заплакала. Заревела в голос, кривя рот и размазывая слезы по щекам обеими руками. Тека, ахнув, засуетилась, присела, бережно подымая спящего Торзу.

— Да что ж это. Ты бери, бери его, только не ори так. Вишь, спит. Вота. Твой сын хороший маленький царь, у него и носик даже царский. Еще поест если сестриного молока, то скоро совсем будет здоровенький. Бери уже!

Она прикрикнула на Хаидэ и та, всхлипывая, приняла малыша, бережно, чтоб не разбудить. Тека, взявшись руками за крепко сплетенные короткие косички, пригорюнившись, смотрела на счастливых женщин.

— Эх. Да. Да если б кто моего Бычонка, так вот, чтоб лежал деревянный весь в синих немочных пятнах. Я б тоже ревела, не глядя княгиня там или царица, к примеру. Бычка, а ну не тащи в рот листья!

Вытирая подолом горящие щеки мальчика, спросила деловито:

— А дальше что ж? Поплакали если, то может и подумаете теперь? И кормить детишков надо. А еда вся там осталась. Эх.

Хаидэ села, держа мальчика на коленях. Ахатта рядом стояла неподвижно, зарыв лицо в черные волосы сына. А тот, хмуря отцовские брови, узкие, с изгибом на правой, тянул руки к Бычонку, что топтался внизу, задрав круглое личико.

— Сядь рядом, Тека, подумаем вместе.

Тека покачала головой:

— Да мне чего думать. Вы умные. А я.

— Ты мудра. Потому что ты мать, добрая Тека. Мы уничтожили жрецов, вместе, и нам нужно немного отдохнуть, — Хаидэ прижала руку ко лбу, — мы бились этим, — опустила руку к сердцу, — и этим. И это так же сильно, как драться кулаками. Расскажи все о вараках, как они живут и что делают. Мы должны выбраться отсюда живыми.

Умелица хмыкнула и села рядом, поправляя юбку на круглых коленях.

— Про тварей, да. Расскажу. А ты вот скажи сперва, сестра моей сестры, вы две бабы, и победили белых? Эк силы в вас, получается, много.

— Нет, Тека. Мы были не одни. Мужчины держали нас своими сердцами. И любовью.

Лицо Теки потемнело.

— А мой Кос, ушел, чертяка, — горестно пожаловалась она и сдвинула подол, чтоб рядом уселась Ахатта, — люблю его сильно, и очень боюсь, прям сердце плачет, а ну как сожрут его там, в пещерах.

Ахатта прислонилась к круглому плечу и погладила Текину коленку. Обе вздохнули. И молча стали смотреть, как напрочь проснувшиеся Мелик и Бычонок, повизгивая и смеясь, прячутся в кусты, выглядывая и пугая друг друга.

Нуба скакал до рассвета, пригибаясь к шее черного жеребца, и следом, встряхивая дымчатой гривой, бежала отдохнувшая Цапля. День плавно набирал силу, крича птицами и волнуя сухие травы порывами ветра. Яркий, безоблачный день.

Ночью, когда заснул во второй раз, сны не пришли, и под резкий лай степного шакала, он проснулся, как и хотел, перед утром. Позвал коней и, затоптав костер, двинулся дальше, внимательно оглядывая степь и одновременно прислушиваясь к тому, что происходило внутри него. Время скручивалось в тугой клубок, сминая в кулаке события, и то, что раньше приходило в ночных снах, могло прийти днем. Если что-то случится, пока он скачет, нужно суметь услышать даже тихий шепот в голове или в сердце. И услышав, попытаться помочь.

На нем были охотничьи штаны из вытертой замши, и такая же просторная рубаха. Когда «Ноуша» Даориция встала в первом порту на побережье Эвксина, он сам выбрал себе одежду, подыскивая такую, что похожа была на старую, которую носил когда-то в степи, живя в племени. И с трудом найдя вещи подходящего размера, облачился, с грустным удовольствием переносясь памятью в прошлое. Демон Иму сослужил ему еще одну службу, одевая душу панцирем безмыслия уберег сердце от ежедневных воспоминаний. Степь лежала рядом, за городскими стенами полисов, оттуда шли белые облака или темные тучи, заслоняющие полнеба. Оттуда пахло печальной полынью и смешанными запахами пряных трав, роняющих наземь семена. А тут, в полисах, так же светились вытертые тысячами шагов мощеные мостовые, так же летали в распахнутых окнах светлые занавеси, треплемые морскими ветрами, как тогда, в Триадее, где он черной тенью жил в доме Теренция.