Выдох свернулся дымным колечком и вдруг показал единственному ее глазу, а второй был закрыт, и прижат к плитам, — маленькую хижину, полную мух и зноя. Мать жаркая и большая. Но Онторо не отодвигается, потому что пока она с ней, пока лежит, засыпая, глядя в плетеную стенку, по которой ползет рыженький муравей, знает — ничего не случится.

Тяжкая нога ударила в спину и шею, метнулись вверх лапы, как у тряпочной игрушки. И с кровью, потекшей из раскрытого рта, Онторо покинула умирающего зверя.

«Сумела»… Белый Всадник уже протягивал к ней прозрачные руки и, не останавливая дымного движения, развернулся, узкой невидимой стрелой скользнул в клетку, в глаз, в голову, ленивую и бессмысленную. Прижимая к себе Онторо, ставшую маленькой, как лепесток, случайно прилипший к одежде путника, что идет через мокрый от росы луг, распластался под плоским сводом черепа.

«Теперь не мешай. Смотри, как делают это вечноживущие»…

— Пусть бьется с удавом!

— Канария! Чортова баба, давай змею!

— Иэххх! Ставлю!

— Задавит!

Мужчины орали, стучали кулаками по скамьям. И разнузданная жажда крови и смерти, собираясь черными и багровыми клубками, крутилась над потными взъерошенными головами. Никто не видел их. Только старый флейтист, поднимая голову, вдруг отвел от напряженных губ лесенку трубочек и ахнул, сжимая флейту. Но под злым взглядом старшего прижал к трясущимся губам и послушно задудел, не слыша себя.

Питон покачивался, задевая плоской головой низкий потолок из переплетенных прутьев. Неслышно шурша, текли по соломе тугие петли, бугрясь мускулами. Черные зрачки стояли неподвижно в широких желто-зеленых глазах.

Канария, опьяненная криками, смеялась, прижимая к груди руки. Из горсти свисало драгоценное ожерелье, кололо пальцы уголками пряжек. Кланяясь в стороны, как человек только что исполнивший вечное — песнь или музыку, принимала восхищенные взгляды. И упивалась испугом в глазах женщин, что отступили, утомясь радоваться смертям. Сойдя со своего места, пошла вдоль решеток, махая рукой в сторону рычащего и топающего демона в загородке. Думала быстрые рваные мысли о том, что надо дать ему отдых, а то вдруг и правда, змея победит…

Глаза хозяйки скользили по восторженным лицам тех, кого она совратила ударами смерти. Все более сильными. И вдруг остановились, столкнувшись с глазами змеи, уже совсем рядом. Свет падал наискось, отсекая часть светлой морды, и из полумрака сверкали болотной зеленью живые огни. Раскрылась освещенная пасть, забелели тонкие острые клыки, загнутые внутрь.

— Да? — сказала Канария в прыгающий горячий воздух, остановилась, прислушиваясь к чему-то посреди шума.

Кивнула, сжимая кулаки. И с досадой посмотрев на мешающее ожерелье, подозвала Алкиною, что так и стояла в проеме, прислонившись к каменной стенке.

— Я велела тебе идти спать! Непослушная девчонка!

— Я спала! А все кричат. Громко.

— Хорошо. Вот, возьми, пусть Галата проводит тебя в мои покои, положи ожерелье в шкатулку и заприте двери. Ключ Галата принесет мне. А ты — спать!

Алкиноя протянула руку и приняла тяжелую низку. Темные глаза загорелись. Оглянулась на толстую строгую Галату, и, прижимая украшение к груди, ревниво сказала:

— Я сама понесу.

— Иди, — Канария не слушала ее, снова поворачиваясь к змеиной клетке.

— Да? — снова прошептала, глядя в равнодушные, как зеленый лед с трещиной, глаза.

Медленно подходя, как человек, что на ходу слушает собеседника, встала у клетки и подняла пустые руки.

— Слушайте меня, уважаемые гости! Пока мы с вами мирно пировали…

Подождала, пока шум утихнет и снова крикнула, глубоким голосом человека, привыкшего отдавать приказы и втолковывать свои желания:

— Мы пировали. И веселились, как подобает хорошим горожанам.

— Да! — закричали слушатели, протягивая руки к кувшинам.

— А в это время подлая воровка, дикарка из дальних степей, пробралась в мой дом, чтоб поживиться. Она чуть не убила двух моих рабов! Ранила кинжалом храброго Гетея! Разве это хорошо?

— Стерва!!! — заорал пьяный высокий мужчина, указывая на Канарию кубком. И осекся, когда к нему повернулись.

— Дикарка, дикарка — стерва, я говорю! — махнул рукой, обводя кубком полукруг.

— Да, Канария, наша добрая хозяйка, покажи нам ее!

— Дай посмотреть! Может, она будет грызть кости?

— Или сожрет дохлую кошку?

Канария обвела гостей торжествующим взглядом, выпятила тяжелый подбородок.

— Я думаю, будет забавно, если мой питон сначала сразится с воровкой. А уж потом сойдется в бою с демоном.

Гости зашумели, непонятно, соглашаясь или недоумевая. Но Канария кивнула, будто отвечая на их желание.

— Вы правы. Так и сделаем! Гетей! Стража! Ведите сюда преступницу.

Мужчины и женщины, освежившись вином и фруктами, рассаживались по местам, поправляя подушки, подзывали рабов с опахалами, и, отдуваясь, махали подолами над разведенными коленями. Ночной зной, налегая на крыши и квадрат неба над перистилем, смотрел на человеческую суету, давя на головы и сердца тяжелым равнодушным взглядом. И уставшие, но донельзя возбужденные гости волновались, вытирая пот, щупая рукой срывающееся сердце, сплетая дрожащие пальцы на коленях. Казалось, возбуждение полнится, надуваясь огромным черным пузырем и надо протянуть время как можно дольше, а то порвется, с грохотом разбрасывая ошметки тьмы. И после — кто знает, что будет после. А пока — пусть длится безумная ночь. Пусть растет напряжение мышц и сердец…

Величественно выпрямившись, Канария смотрела на женщину, что вели к ней, на размазанную по лицу красную помаду и поплывший синей и черной краской глаз.

— Так это ты? Как добры ко мне боги Олимпа! Ведите ее в загородку! И несите клетку.

Она снова повернулась к Хаидэ и прошипела, усмехаясь:

— Тебе не придется получать свои пять плетей на конюшне. Не доживешь до утра.

Загремел засов. И Хаидэ упала на каменный пол, больно стукнувшись локтем и бедром. Вскочила, оглядываясь. За продольными прутьями краснели залитые мигающим светом лица, дергались и качались, разевая черные дырки ртов. Сбоку закрывалась узкая калитка, куда подталкивая, вывели с арены тяжело ступающего Нубу. Он ушел, не посмотрев на нее. И второй засов громыхнул, задвигаясь в массивных петлях. А посреди решетчатой стены открылся квадратный лаз. Замерли по бокам придвинутой клетки напряженные фигуры рабов.

— Нуба, — прошептала Хаидэ. Сумеречная пустота лаза молчала, еле заметно мелькая белесым и черным. Что-то двигалось там, внутри, яснея, подбиралось ближе к выходу на пустую площадку.

Не отрывая глаз от медленного шевеления, женщина нащупала босой ногой кинутую повязку и, быстро нагнувшись, схватила полосу ткани, выпрямилась, наматывая края на кулаки. Хватит звать и метаться мыслями из стороны в сторону. Она одна. Снова. И нужно принять бой.

— Глянь-ка! — в случайно наступившей тишине между приступами смеха и говора удивился громкий хмельной голос, — скромница какая. Хочет скрыть от нас свои бедра.

Загоготали мужчины и захихикали женщины. И смолкли по-настоящему, увидев быстро текущую черную тень, что выбиралась из лаза, сворачиваясь толстыми кольцами.

Хаидэ пригнулась, сужая глаза и натягивая в руках тряпку. Вдруг безнадежность ударила ее, ледяной водой обрушиваясь на затылок и не оставляя тепла ни на одном участке кожи.

Я не смогу. Ни за что. Оно огромно…

И ей пришлось мгновенно напрячься, выгрняя из головы все. Пусть будет пуста, но без страха.

Теренций, с уставшей спиной и ноющими плечами, тускло посмотрев на смутно видимую через прутья обнаженную женскую фигуру, поднялся, покачиваясь. Пошел вдоль скамьи, наступая на ноги мужчинам, опираясь на чужие плечи и похлопывая, с рассеянной улыбкой. Тяжело сойдя по маленькой лесенке, махнул рукой Мератос, что сидела с женского края, открыв рот и вытягивая шею.