Древній иранскій религіозный культъ впослѣдствіи уступилъ здѣсь мѣсто зороастризму, который прекрасно уживался въ Средней Азіи съ буддизмомъ, проникшимъ сюда гораздо ранѣе Зороастрова ученія, какъ ужился впослѣдствіи и съ христіанствомъ Несторіанскаго толка. Буддизмъ оказывалъ свое вліяніе на Туранъ еще въ очень раннія эпохи, что находилось въ прямой зависимости отъ всегдашнихъ сношеній Турана съ Тибетомъ и Китаемъ.[144] Весьма значительная часть туранскаго населенія послѣ смерти Кай-Хосру (Кира) уже исповѣдывала буддизмъ.[145] Поэтому очень возможно, что названіе «Бухара» имѣетъ монголо-буддійское происхожденіе. Весьма вѣроятно, что въ ней было нѣсколько буддійскихъ храмовъ и монастырей (бухаровъ), какъ впослѣдствіи были и христіанскія церкви.^{17}

Въ самый ранній періодъ исторической жизни Бухары мы уже встрѣчаемъ тамъ женщину на политическомъ поприщѣ, въ роли правительницы. По словамъ Наршахи, то была вдова владѣтельнаго князя бухарскаго Бендуна, по имени Хатунъ, правившая сначала за малолѣтствомъ своего сына, а потомъ и послѣ его совершеннолѣтія. Наршахи разсказываетъ о ея необыкновенной красотѣ, мудрости, правосудіи и великолѣпіи ея двора. Правленіе ея продолжалось болѣе пятидесяти лѣтъ и было ознаменовано первымъ появленіемъ въ ея государствѣ завоевателей-арабовъ, съ которыми она вела продолжительную войну, пока наконецъ эти пришельцы не сломили упорное сопротивленіе бухарцевъ. Этою женщиной оканчивается фактическое господство первыхъ династій Бухары: слѣдовавшіе за нею князья получали отъ магометанскихъ завоевателей только титулъ, но не власть правителей. Насильственно обращенные въ исламъ, они придерживались его только наружно, а втайнѣ продолжали исповѣдывать прежнюю свою зороастрическую религію. Долго не прививался насильственно внѣдряемый исламъ къ Центральной Азіи и вначалѣ повсюду былъ встрѣченъ въ ней крайнею непріязнью. Долго не поддавалась и Бухара религіозной пропагандѣ арабовъ. Четыре раза склоняясь предъ силой вторгавшихся въ нее завоевателей, она каждый разъ по внѣшности подчинялась ихъ религій, но затѣмъ при первой малѣйшей возможности отпадала отъ нея и возвращалась къ древнему огнепоклонству. Даже и послѣ четвертаго разгрома войсками Кутейбе-бенъ-Муслима въ 91 г. Геджры (709 по Р. X.) населеніе Бухары, опять насильственно обращенное въ исламъ, тѣмъ съ большимъ усердіемъ продолжало собираться для служенія древнему своему культу по ночамъ въ глухихъ мѣстахъ, въ тайникахъ и подземельяхъ. Въ Бухарѣ даже и по сей день существуетъ подземный храмъ, сохранившій еще отъ тѣхъ временъ названіе мечети огнепоклонниковъ — месджиди Моганъ. Борьба двухъ культовъ была упорна и продолжительна. Въ теченіе нѣсколькихъ десятилѣтій поселившіеся въ Бухарѣ арабы не могли показываться на улицахъ и въ мечетяхъ иначе, какъ въ полномъ вооруженіи, въ полной готовности къ бою, не смотря на то, что туземцы съ самаго начала были поголовно обезоружены побѣдителями и долго еще послѣ своего обращенія въ магометанство не смѣли ни носить, ни хранить у себя дома никакого оружія. Тѣмъ, не менѣе между арабами и новообращенными бухарцами безпрестанно происходили кровавыя уличныя драки и жаркія схватки, пока наконецъ завоеватели не отняли у туземцевъ всю ихъ недвижимую собственность и не подѣлили весь городъ съ его окрестностями между собою. Тогда-то были обращены въ мечети и подземный храмъ огнепоклонниковъ, и христіанская церковь въ загородной части Бухары. Такъ же было поступлено и съ Самаркандомъ.

Послѣ четвертаго разгрома Бухары, политическія и религіозныя замѣшательства въ ней во время господства арабовъ длились еще болѣе полутора столѣтія. Но наконецъ исламъ одолѣлъ, и вотъ, при эмирѣ Измаилѣ, человѣкѣ иранскаго происхожденія, изъ династіи Саманидовъ,[146] мы уже видимъ Бухару «благороднѣйшею опорой ислама», хотя и не въ арабскомъ, а въ иранскомъ духѣ, все-таки сохранившемъ въ себѣ живую струю зороастрическаго міросозерцанія. Въ эпоху Измаила Бухара сдѣлалась центромъ духовныхъ стремленій и дѣйствій, одушевлявшихъ тогда восточную часть магометанскаго міра. Древнюю свою репутацію «столицы наукъ» она сохранила за собою и въ это время, но дѣятельность ея ученыхъ была теперь направлена преимущественно въ теософическую сторону, въ силу чего городъ не только прославился своими религіозными знаменитостями, но и сдѣлался вредметомъ зависти для прочихъ центровъ ислама, какъ въ центральной, такъ и въ западной Азіи, а гробницы этихъ знаменитостей еще и теперь составляютъ въ Бухарѣ предметъ всеобщаго почитанія.[147] Эмиръ Измаилъ предпочелъ Бухару Самарканду и сдѣлалъ ее своею столицей именно за ея «святость». По свидѣтельству его историковъ, онъ привлекалъ къ себѣ ученыхъ даже изъ отдаленнѣйшихъ мусульманскихъ странъ и щедро оплачивалъ ихъ труды, предоставляя имъ полныя удобства къ занятіямъ въ роскошно построенныхъ медрессе и кира-хане (читальныхъ залахъ). Иранскій языкъ, подвергавшійся въ теченіе болѣе двухсотъ лѣтъ преслѣдованіямъ со стороны арабовъ, при Измаилѣ сталъ опять развиваться, очищаясь отъ примѣси арабскихъ словъ и оборотовъ рѣчи, и наконецъ достигъ полнаго блеска въ произведеніяхъ Фирдуси. Количество медрессе въ городѣ Бухарѣ при эмирѣ Измаилѣ было больше, чѣмъ во всѣхъ остальныхъ городахъ Средней Азіл, а изъ числа его сооруженій въ томъ же городѣ его историки называютъ дворецъ на регистанѣ, который хотя и существовалъ на томъ же мѣстѣ и въ домагометанскій періодъ, но Измаилъ значительно его расширилъ и украсилъ. Затѣмъ онъ же построилъ Сараи-Моханъ, роскошный дворецъ съ садами, цвѣтниками и фонтанами, на берегу канала того же имени. Кромѣ того, онъ много заботился о водопроводахъ и въ его время Шахри-рудъ былъ выложенъ камнемъ, но нынѣ отъ этой каменной облицовки уже и слѣдовъ не осталось.

Въ 615 (1218) году монгольскія полчища Чингисъ-хана изъ глубины Гобійской степи наводнили собою многія мусульманскія страны Средней Азіи, а годъ и нѣсколько мѣсяцевъ спустя дошла очередь и до Бухары. Причиной этого нашествія было то, что Султанъ-Магометъ, властитель Бухары, спьяну велѣлъ казнить 490 монгольскихъ купцовъ, заподозривъ въ нихъ соглядатаевъ Чингисъ-хана, а затѣмъ казнилъ и посла, отправленнаго въ нему Чингисомъ спеціально для разъясненія этого дѣла.

Чингисъ подошелъ къ городу въ первые три дня могаррема[148] 617 (1220) года и расположился станомъ подъ его стѣнами. Бухара, располагавшая всего лишь 20,000 воиновъ, рѣшилась защищаться, но вылазка бухарскаго гарнизона окончилась такимъ пораженіемъ, что лишь немногимъ удалось вернуться въ городъ. Тогда устрашенные обыватели отправили къ Чингису почетныхъ лицъ молить его о пощадѣ, и монгольскій джигангиръ[149] въ сопровожденіи ихъ торжественно вступилъ въ городъ. Здѣсь прежде всего обратилъ онъ вниманіе на великолѣпное зданіе большой соборной мечети, построенной еще эмиромъ Измаиломъ, и спросилъ, не дворецъ ли это хана. Ему отвѣчали, что это «домъ Божій». Тогда Чингисъ сошелъ съ лошади, поднялся на паперть и возгласилъ оттуда сопровождавшимъ его монгольскимъ полкамъ: «Лугъ скошенъ, кормите вашихъ коней!» Эти слова были какъ бы сигналомъ къ неистовой рѣзнѣ и грабежу всего, что нашлось въ городѣ. Историки этого погрома, Джувейни, Ибнъ-уль-Атгиръ и другіе изображаютъ его яркими и ужасными красками. «Не только всѣ дома и всѣ сундуки были разбиты и похищены изъ нихъ всѣ сокровища, говоритъ Джувейни, но не были пощажены даже священные предметы, ни по виду, ни по достоинству своему не представлявшіе рѣшительно никакой цѣнности въ глазахъ грабителей. Такъ, кораны были изорваны и разбросаны подъ ноги вьючнымъ животнымъ вмѣсто подстилки, а лари, въ коихъ хранились священныя книги, обращены въ ясли для корма лошадей. Самые почтенные шейхи и муллы, свѣтила мудрости и учености, должны были прислуживать бражничавшимъ ратникамъ въ качествѣ шербетъ-бярдаровъ[150] и убирать за ихъ ишаками, какъ конюхи». Пробывъ въ городѣ нѣсколько часовъ, Чингисъ выѣхалъ на Мосаллу, открытую загородную площадь, служившую для общественныхъ молитвъ, куда уже заранѣе было согнано все городское населеніе, и велѣлъ представить себѣ самыхъ знатныхъ и богатыхъ обывателей, которыхъ набралось здѣсь 280 человѣкъ и въ томъ числѣ 90 иноземныхъ купцовъ. Обратясь къ нимъ, онъ сказалъ: «Знайте, люди, что вы совершили тяжкіе грѣхи, въ которыхъ болѣе всѣхъ виноваты ваши правители» (намекъ на Султанъ-Магомета). «Вы недоумѣваете, кто это такъ говоритъ съ вами? Такъ знайте же, что я бичъ Божій. Не согрѣши вы, Богъ не послалъ бы меня для своей кары надъ вами». Приставивъ къ выборнымъ города охранную стражу, Чингисъ занялся при ихъ посредствѣ приведеніемъ въ извѣстность земельныхъ участковъ и количества получаемыхъ съ нихъ доходовъ. А тѣмъ временемъ остатки войскъ Султанъ-Магомета, скрывавшіеся въ урдѣ, еще не взятой приступомъ, не переставали тревожить его станъ мелкими ночными нападеніями. Чингисъ потребовалъ ихъ выдачи, чего выборные, конечно, не могли исполнить, тѣмъ болѣе, что населеніе оказывало своимъ войскамъ тайную поддержку. Тогда Чингисъ велѣлъ сжечь городъ и разрушить до основанія его стѣны. Нѣсколько дней горѣла Бухара, пока вся не обратилась въ груду мусора, а гарнизонъ въ урдѣ все еще не сдавался. Монголы нѣсколько разъ пытались было брать ее приступомъ и заставляли горожанъ-бухарцевъ лѣзть впереди себя на штурмовыя лѣстницы, но гарнизонъ продолжалъ держаться. Наконецъ цитадель была взята только тогда, когда трупы людей и животныхъ, заполнивъ ровъ, образовали собою какъ бы гору, примкнутую къ стѣнѣ, и по этой-то горѣ поднялись на верхъ стѣны безчисленныя толпы монгольскихъ ратниковъ. Гарнизонъ весь былъ вырѣзанъ, и вмѣстѣ съ нимъ та же участь постигла и 30,000 горожанъ, казненныхъ чрезъ палача на площади, а остальные, безъ различія званія, кромѣ стариковъ и слабосильныхъ, были уведены въ неволю и разсѣяны въ разныя стороны. Ибнъ-уль-Атгиръ повѣствуетъ, что «въ тотъ ужасный день только и слышались стоны и вопли мужей, женъ и дѣтей, разлучаемыхъ навѣки. Монголы насиловали женщинъ и дѣвицъ предъ глазами ихъ мужей, отцовъ и братьевъ, которымъ въ ихъ безсиліи оставались оружіемъ однѣ слезы, и многіе изъ такихъ, предпочитая смерть столь возмутительному зрѣлищу, бросались на оскорбителей и погибали въ неравной, борьбѣ».