Послѣ первыхъ взаимныхъ привѣтствій, они провели насъ дворомъ, гдѣ было раскинуто нѣсколько цвѣтныхъ палаток, въ путевой дворецъ, котораго прiемная комната была заставлена изобильнымъ достарханомъ. Здесь послѣдовали опять неизбѣжные чай и завтракъ, состоявший из самыхъ изысканныхъ блюдъ бухаро-персидской кухни и поданный намъ на русскомъ и китайскомъ фарфорѣ. Предъ завтракомъ, когда мы уже разселись за столомъ, Магомедъ-Шериф началъ объяснять князю, что отецъ его, кушъ-беги, очень сожалѣетъ и извиняется, что не могъ лично выѣхать къ намъ навстрѣчу, такъ какъ по званию верховнаго коменданта эмирскаго дворца онъ въ отсутствие эмира не имеетъ по закону права выходить за черту дворцовой цитадели, но что взамѣнъ себя онъ выслалъ его, какъ своего сына и губернатора города, вмѣстѣ с двумя высшими изъ чиновъ, находящихся в округѣ Бухары.

Магамедъ-Шериф, красивый мужчина лѣтъ уже за сорокъ, высокаго роста, с большими серiозными, но добрыми глазами и окладистою черною бородой. Въ немъ заметно большое фамильное сходство с его сыномъ, молодым бекомъ Каршинскимъ. Что же до датхи, то это плотно-коренастый рыжебородый узбекъ, постоянно улыбающiйся своими слегка прищуренными глазками и постоянно желающiй сказать всѣмъ что нибудь приятное. Надо прибавить, что дѣлаетъ он это довольно кстати и далеко не глупо. Видъ у него добродушный, но в то же время и себе на умѣ — дескать мы тоже не лыкомъ шиты, и хотя, такъ-сказать, варвары, но виды видали всякіе, и насъ на кривой не объѣдешь. Такое выраженіе нерѣдко можно встрѣтятъ у русскихъ матерыхъ купцовъ и лабазниковъ знающихъ себѣ цѣну. Наконецъ, перваначи Абдулъ-Афаръ, наружность котораго уже описана выше, отличается плавными манерами и говоритъ мягкимъ тихимъ голосомъ, слегка закатывая иногда глаза — персидская особенность, служащая, между прочимъ, признакомъ хорошаго воспитанія, — а когда слушаетъ другаго, то время отъ времени медленно и благосклонно киваетъ головой, тогда какъ по лицу его блуждаетъ полуразсѣянная меланхолическая улыбка. Вообще все трое являются людьми въ высокой степени приличными и съ большимъ тактомъ.

Завтракъ продолжался недолго, да и сѣли-то мы за него совершенно сытые, ради одной лишь офиціальной церемоніи, обойти которую невозможно не нарушая здѣшняго этикета, а потому тотчасъ же вслѣдъ за послѣднимъ блюдомъ наши временные хозяева всѣ втроемъ поднялись съ мѣстъ и удалились, объяснивъ, что идутъ сдѣлать распоряженія для дальнѣйшаго нашего слѣдованія.

Узнавъ, что они прибыли сюда верхомъ и что до городской стѣны еще остается два таша, князь предложилъ имъ свою коляску.[109] Бухарскіе сановники охотно приняли это предложеніе, но предупредили, что могутъ воспользоваться экипажемъ только до черты города, а далѣе должны, по обычаю, слѣдовать уже верхомъ.

Пять минутъ спустя, предшествуемый большою, празднично-пестрою кавалькадой чиновниковъ и джигитовъ, нашъ поѣздъ двинулся далѣе.

Начиная отъ Зировата, мѣстность и самая почва рѣзко мѣняютъ свой характеръ. Снѣгъ почти исчезъ, и тѣ незначительныя залежи его, которыя еще виднѣлись кое-гдѣ по канавамъ, были покрыты черною пылью.[110] Мертвая песчано-глинистая пустыня осталась позади, а предъ глазами потянулись теперь все сады да сады, обрамленные глинобитными стѣнками, канавы обсаженныя аллеями бородавчатыхъ тутовъ поля разбитыя на правильные участки, причемъ на ихъ межахъ торчатъ ряды всѣ тѣхъ же тутовыхъ деревьевъ; на этихъ участкахъ виднѣются тамъ и сямъ разбросанные хутора, отдѣльныя сакли; то вдругъ потянется цѣлый кишлакъ, то опять сады да плантаціи. Вообще, сразу какъ-то вдругъ сказалась культура, жизнь, и жизнь большая, плодоносная, хотя для того, чтобы быть плодоносною ей приходится серіозно бороться съ надвигающимися песками и развиваться на пепельно-сѣрой солончаковой почвѣ.

Опять пошли курганы, и между ними одинъ, высокій, былъ сплошь отъ подошвы до макушки усѣянъ сартовскими могилками. Такіе курганы-кладбища встрѣчаются подъ Бухарой довольно часто. Они въ теченіе многихъ вѣковъ росли постепенно и медленно, пока не достигли своей нынѣшней высоты, которая однако не останется для нихъ предѣльною: съ теченіемъ временя курганы эти, безъ сомнѣнія, станутъ на много выше, если только не перестанутъ служить кладбищами. Будучи и внутри своей толщи захоронены такъ же какъ снаружи, они образовывались по мѣрѣ наслоенія новыхъ могильныхъ пластовъ, на своей поверхности.

По движенію встрѣчнаго люда, пѣшаго и коннаго, а больше все верхомъ на ишакахъ и нерѣдко даже по два человѣка на одномъ ишакѣ, и по этимъ большимъ верблюжьимъ караванамъ, слѣдовавшимъ туда и обратно, въ разныхъ направленіяхъ и, наконецъ, по изобилію всѣхъ этихъ чайна-хане, харчевенъ и караванъ-сараевъ похожихъ снаружи скорѣе на военные форты, чѣмъ на постоялые дворы, вы чувствуете, что подъѣзжаете къ большому центру, къ столицѣ, къ сердцу своеобразнаго государства. Да, это, дѣйствительно, большой центръ, хотя вы и не встрѣчаете здѣсь ни высокихъ фабричныхъ трубъ, ни стука и грохота машинныхъ колесъ, ни изобилія кабаковъ и портерныхъ, ни бросающихся въ глаза отребьевъ нищеты и порока, ни вообще всего того, что составляетъ необходимѣйшія и самыя характерныя принадлежности форштатовъ въ большихъ городахъ европейскихъ. Тутъ, конечно, ничего подобнаго и тѣни нѣтъ, а между тѣмъ все-таки чувствуется, что втягиваешься въ центральный нервный узелъ весьма дѣятельной жизни. И замѣчательно еще вотъ что: вы видите движеніе большое, но нѣтъ въ немъ ни малѣйшей суетливости и той лихорадочности, какая свойственна опять-таки европейскимъ фабричнымъ предмѣстьямъ. Здѣсь весь трудъ человѣка въ землъ-кормилицѣ, и оттого-то, думается мнѣ, и уличное движеніе этого народа идетъ степенно, неторопливо, увѣренно^и какъ бы спокойно-дѣловымъ образомъ. Миновавъ кишлаки и плантаціи и одинъ изъ большихъ загородныхъ садовъ эмира, что долго тянулся за глинобитною стѣной съ правой стороны дороги, мы ѣдемъ наконецъ, повидимому, настоящимъ городомъ, по очень людной, широкой и торговой улицѣ, сплошь застроенной одно- и двухъ-этажными глинобитными домами и лавками. Но это еще не городъ, каковымъ почитается въ Азіи лишь мѣсто обнесенное зубчатою стѣной съ башнями и нѣсколькими воротами, — это пока еще все тянется Каганское предмѣстье, или кишлакъ Каганъ, пока мы ѣдемъ его длинною улицей, можно вдосталь наглядѣться на возвышающійся слѣва изъ-за садовыхъ раинъ лазоревый куполъ мавзолея Хазрятй-Шейхъ-Алямъ, увѣнчанный на самой маковкѣ своей высокимъ вѣковымъ гнѣздомъ аиста.

Каганская улица наконецъ привела насъ къ Каршинскимъ воротамъ, извѣстнымъ болѣе подъ названіемъ Кауля-дарвази. Тутъ поѣздъ нашъ на минуту пріостановился, чтобы дать время сопровождавшимъ насъ сановникамъ пересѣсть изъ коляски въ сѣдла.

^{Ворота Кауля и городская стѣна съ ея оборонительными приспособленіями. — Городскія улицы и характеръ уличной толпы. — Факиры и нищіе. — Бухарскія мужскія моды. — Евреи, парсы, индусы, киргизы, каракалпаки, цыгане, русскіе татары, афганцы, туркмены, узбеки и персіяне. — Бухарскія женщины, ихъ моды и косметическія средств, — Насколько средне-азіятцы дѣйствительно добрые мусульмане. — Ихъ обрядовый формализмъ. — Привилегія нищихъ женщинъ. — Посольскій дворъ и пожаръ въ посольскомъ домѣ. — Визитъ къ кушъ-беги. — Значеніе и функціи его должности. — Путь ко дворцу эмира. — Регистанъ и его зданія. — Дворецъ эмира въ цитадели и его подворотный музей. — Кушъ-беги Мулла-Магометъ-бій. — Особенности его пріемной. — Разговоръ о политикѣ и о каршинскомъ бекѣ. — Обмѣнъ подарковъ и наше заключеніе о личности Мулла-Магометъ-бія. — Бухарскіе базары и предметы ихъ торговли. — Оружейныя лавочки и мѣдно-чеканная утварь, — Встрѣча съ батчею и нѣчто по этому поводу о здѣшпхъ общественныхъ правахъ. — Визитъ въ Магометъ-Шерифъ-инаку и разговоръ съ нимъ о торговлѣ Бухары съ Индіей.}