Вообще, что касается модъ и свѣтскихъ приличій, то для Бухары законодательницей ихъ служитъ Персія, а Бухара, въ свой чередъ, распространяетъ все это далѣе къ востоку, до предѣловъ Кашгара, гдѣ начинается уже китайское влiяніе. Такимъ образомъ шіитская Персія для суннитской Бухары b Средней Азіи является почти тѣмъ же, чѣмъ Парижъ для Европы. При этомъ въ особенности замѣчательно, что, заимствуясь отъ Персіи культурой, модами и законами общежитія, узбеки, а по нимъ, разумѣется, и бухарскіе сарты, признаютъ за собою какое то превосходство надъ персіянами и презираютъ послѣднихъ даже настолько, что любой придворный или административный сановникъ, если только онъ изъ персовъ, непремѣнно старается скрывать свое происхожденіе и выдаетъ себя за узбека. Тутъ, мнѣ кажется, кромѣ религіозной антипатіи суннита къ шіиту, играетъ роль еще и то обстоятельство, что большинство здѣшнихъ рабовъ были все персіяне, захваченные въ плѣнъ туркменами и проданные на бухарскихъ рынкахъ, и что поэтому узбеки привыкли относиться къ нимъ сверху внизъ, какъ господа къ своимъ слугамъ. Для иихъ слова персъ и рабъ суть синонимы, узбекъ же, по самой этимологіи этого слова, значитъ — самъ себѣ господинъ, вольный, независимый человѣкъ.
Надо, впрочемъ, сказать, что средне-азіяты вообще довольно плохіе мусульмане, въ томъ смыслѣ, что по природѣ своей они вовсе не фанатики, а только религіозные формалисты, и далеко не прочь при случаѣ вкусить отъ плодовъ запрещенныхъ Кораномъ, хотя бы даже въ компаніи съ пріятельски-знакомыми «кяфырами», разумѣется, потихоньку, негласно, а въ особенности любятъ здорово выпить.{13} Религіозный же фанатизмъ встрѣчается между ними только въ сословiи ходжей и сеидовъ, между каляндарами, муллами, да отчасти среди ишановъ. Но если слаба въ нихъ внутренняя или нравственная сторона суннитскаго мусульманства, за то тѣмъ строже и педантичнѣе простирается требовательность бухарскаго правительства и духовныхъ властей на его внѣшнюю, обрядовую и, такъ сказать, улично-показную сторону. Поэтому ни одна взрослая женщина, кромѣ киргизокъ, которыя всегда и вездѣ ходятъ съ открытымъ лицомъ, словно бы и знать не хотятъ предписаній Корана, никогда и ни въ какомъ случаѣ не дерзнетъ показаться на улицѣ иначе, какъ съ густою черною сѣткой на лицѣ и въ строго условномъ костюмѣ. Здѣсь на этотъ счетъ куда строже Стамбула, гдѣ турецкія дамы очень кокетливо слегка прикрываютъ снизу свои лица прозрачною бѣлою вуалеткой.
Привилегіей или правомъ пребывать въ публичныхъ мѣстахъ съ открытымъ лицомъ, какъ уже сказано, пользуются наравнѣ съ киргизками и маленькими дѣвочками только нищенки, между которыми я замѣтилъ нѣсколько молодыхъ женщинъ. Мнѣ объяснили, что это бѣдныя вдовы, не имѣющія близкихъ родственниковъ и не нашедшія пока охотниковъ взять ихъ вторично замужъ. Поэтому, при незнаніи ремеслъ и нежеланіи идти въ чей-либо гаремъ въ качествѣ домашней прислуги, этимъ вдовамъ ничего болѣе не остается какъ сидѣть поджавъ подъ себя ноги гдѣ нибудь на перекресткѣ людныхъ улицъ, у моста или близь мечети и протягивать къ прохожимъ за подаяніемъ «чашку милости». Мало-мальски недурныя собой вдовушки обыкновенно не засиживаются подолгу въ такой неприглядной роли, такъ какъ, увидя на улицѣ ихъ красоту, вскорѣ находятся и охотники на нихъ жениться, и вотъ почему право не носить чимета является для молодой неимущей вдовы весьма существеннымъ преимуществомъ: это лучшее средство выйдти вторично замужъ. Но для этого необходимо быть профессіональною нищей.
Въ началѣ шестаго часа вечера, послѣ долгаго «шествованія» по разнымъ улицамъ, прибыли мы наконецъ на посольскій дворъ, находящійся въ юго-западномъ концѣ города, между каракульскими и шаргерянскими воротами, въ сосѣдствѣ съ медрессе Накибъ и царскимъ кладбищемъ (Мазаръ Ишанъ-Имля), близь базара Хіобанъ, проѣзжая коимъ мы замѣтили среди толпы туземцевъ нѣсколько русскихъ чуекъ и «спинжаковъ», привѣтствовавшихъ насъ поклонами. То были прикащики и артельщики мѣстной конторы транспортнаго товарищества братьевъ Каменскихъ. И такъ странно для глаза, но пріятно для сердца было увидѣть вдругъ эти россійскія православныя чуйки среди чуждой намъ массы разноцвѣтныхъ бухарскихъ халатовъ.
Посольскій дворъ состоитъ изъ трехъ соединенныхъ между собою отдѣленій, изъ коихъ первое, представляющее довольно обширный дворъ, обстроено конюшнями и навѣсами для экипажей; во второмъ, значительно меньшемъ отдѣленіи, помѣщаются сѣновалы и амбары для фуража, а третье состоитъ изъ квадратнаго, сплошь вымощеннаго кирпичемъ и плитой двора, по серединѣ коего находится выложенный плитой четырехъугольный бассейнъ. Этотъ послѣдній дворъ обрамленъ съ трехъ сторонъ широкою кирпичною террасой, въ вышину около аршина, на которую выходятъ окна и двери жилыхъ помѣщеній. Собственно домъ или дворецъ посольскій (михманъ-хане) стоитъ въ глубинѣ этого послѣдняго двора противъ входа, и фасадъ его представляетъ собою широкую крытую веранду на террасѣ (айванъ), простирающуюся во всю длину зданія и поддерживаемую спереди двумя деревянными колоннами на мраморныхъ пьедесталахъ. Эти высокія, стройныя колонны иранскаго стиля украшены рельефною рѣзьбой въ видѣ виноградныхъ листьевъ, изъ-подъ которыхъ видны мелкія арабески. Небольшая прихожая дѣлитъ домъ на двѣ равныя половины, представляющія собого двѣ залы, въ четырнадцать аршинъ длины и въ семь аршинъ ширины каждая. Гладко покрытыя бѣлымъ алебастровымъ цементомъ, стѣны этихъ залъ имѣютъ болѣе восьми аршинъ вышины и снабжены рядами довольно глубокихъ стрѣльчатосводныхъ нишъ, приспособленныхъ къ тому, чтобы ставить и класть въ нихъ разныя вещи. Потолки въ обѣихъ залахъ, выкрашенные въ крапово-красный цвѣтъ, составлены изъ плотно примкнутыхъ одна къ другой жердочекъ, которыя лежатъ на поперечныхъ толстыхъ балкахъ, отчасти украшенныхъ рѣзьбой и расписанныхъ пестрыми узорами. Обѣ залы въ два свѣта. Въ каждой изъ нихъ три стрѣльчатыя окна съ узорчатыми алебастровыми рѣшетками, которыя прорѣзаны въ верхней части фасадной стѣны надъ тремя нижними двустворчатыми окнами-дверями. Такимъ образомъ зданіе дворца имѣетъ по фасаду семь верхнихъ оконъ и семь выходящихъ на айванъ дверей, изъ коихъ середняя ведетъ въ прихожую. Ради зимняго времени, а главное изъ угожденія русскимъ привычкамъ, окна-двери въ обѣихъ залахъ были снабжены тонкими рамами съ большими стеклами, но эти послѣднія прикрѣплялись къ переплетамъ не замазкой, а проволочными штифтиками, и къ тому же бухарцы, по незнакомству съ дѣломъ, не съумѣли приладить какъ должно рамы къ косякамъ, вслѣдствіе чего изъ щелей дуло не хуже чѣмъ въ Шаарѣ. Пришлось пожертвовать чистотой и приказать плотно замазать всѣ щели алебастромъ. Но что дѣйствительно являлось великолѣпіемъ, такъ это большіе длинные ковры богатой каршинской работы, которыми сплошь были затянуты полы въ обѣихъ залахъ. Кромѣ того, вдоль стѣнъ были постланы въ рядъ адрясовыя, толсто подбитыя ватой одѣяла. Сложенныя вдвое, они замѣняютъ бухарцамъ мебель для сидѣнья и лежанья. Во всей Бухарѣ это, кажется, единственный домъ, который снабженъ тремя печами русской системы, чему въ первую минуту мы было очень обрадовались, но увы! ненадолго.
Посидѣвъ у князя за достарханнымъ столомъ, не успѣли наши сановники откланяться съ пожеланіемъ намъ пріятнаго съ дороги сна, какъ вслѣдъ за ихъ уходомъ потянуло изъ прихожей сильнымъ запахомъ тлѣвшаго дерева. Надо замѣтить, что всѣ печи была очень жарко натоплены, что однакоже не мѣшало температурѣ нашихъ залъ стоять чуть не на точкѣ замерзанія. Сначала на запахъ гари никто не обратилъ вниманія, но вскорѣ онъ такъ усилился, что явилось подозрѣніе — ужь не горитъ ли что у насъ въ домѣ?
И дѣйствительно горѣло. По незнакомству съ практикой печнаго дѣла, мѣстные сарты устроили въ прихожей печь о-бокъ съ основными деревянными устоями и сложили ее не изъ жженаго кирпича, а просто изъ глины, которою и облѣпили устои, да вдобавокъ еще не достаточно толстымъ слоемъ. Печи ни разу не ремонтировались и, разумѣется, давнымъ-давно не топились и трубы не прочищались. Ссохшаяся глина еще лѣтомъ дала трещины, и вотъ теперь, какъ затопили «во вся», устои и затлѣлись, а затѣмъ загорѣлась и сажа. Пожары такое рѣдкое, исключительное явленіе въ Средней Азіи вообще, что сарты почти и понятія не имѣютъ, что и какъ надо дѣлать въ такихъ случаяхъ. Поэтому мѣстная прислуга посольскаго дома переполошилась ужасно и принялась плескать въ печку водой, что, конечно, не препятствовало устоямъ горѣть себѣ да горѣть. Надоумили ихъ наконецъ, что надо ломать печку. Это дѣло они исполнили живо, и хотя за водой надо было бѣгать на сосѣдній арыкъ и носить ее оттуда въ турсукахъ,[119] что составляло процедуру довольно мѣшкотную, тѣмъ не менѣе дальнѣйшій пожаръ кое-какъ удалось прекратить. Но послѣ этого рѣшено было русскихъ печей не топить уже вовсе, а поставить маленькія переносныя печки изъ листоваго желѣза, которыя, на наше счастье, нашлись гдѣ-то въ городѣ и на другой день были налажены въ обѣихъ залахъ. За то первую ночь въ Бухарѣ пришлось мнѣ провести среди такого ледника, что руки и ноги коченѣли до одеревенѣлости, и несмотря на три сартовскія одѣяла, я не могъ ни на минуту заснуть отъ холода. Оно, впрочемъ, будетъ понятно, если прибавить, что верхнія окна моей залы были затянуты даже не бумагой, а прозрачною кисеей (это ради большаго изящества и роскоши), тогда какъ ночной морозъ на дворѣ опять усилился до 20 градусовъ Реомюра.(-25 °C) Хорошо еще, что натура у меня крѣпкая, такъ что дѣло и на сей разъ обошлось безъ простуды.
