Совсѣмъ не смѣютъ носить чалму только евреи, для которыхъ, подъ страхомъ смертной казни, установленъ закономъ особаго покроя четырехъугольный колпакъ изъ люстрина или проклейнаго коленкора, и притомъ не иначе, какъ чернаго цвѣта, отороченный узкою мерлушкой и напоминающій своимъ видомъ отчасти іезуитской клобукъ, отчасти польскую конфедератку. Не носятъ чалмъ также парсы-огнепоклонники и буддисты-индусы, но эти уже не по принужденію, а по собственному нежеланію. Парсы ходятъ въ войлочныхъ или соломенныхъ плетеныхъ клобучкахъ, а индусы въ суконныхъ съ мѣховою оторочкой шапкахъ, въ родѣ схимнической скуфьи, и всегда какого нибудь темнаго цвѣта. Даже степнякъ-киргизъ, привыкшій зимой къ своему подбитому волчьимъ мѣхомъ, высокому, островерхому малахаю съ назатыльникомъ, который закрываетъ ему не только уши и шею, но а щеки, и бороду, и тотъ, попавъ въ столичный городъ Бухару, въ этотъ «благоуханнѣйшій цвѣтникъ ислама и просвѣщенія», тотчасъ же норовитъ купить себѣ на базарѣ кусокъ московскаго миткалю или пянджи[115] и спѣшитъ неумѣло обернуть имъ себѣ голову.
Изъ мусульманъ одни только каракалпаки остаются всегда и вездѣ, даже въ самой «благороднѣйшей Бухарѣ», вѣрны своей высокой, расходящейся кверху, длиннорунной папахѣ, которая своею формой напоминаетъ нашу прежнюю медвѣжью шапку лейбъ-гусаровъ. Цыганы же, извѣстные здѣсь подъ прозвищами джуговъ, мазанговъ и люли, носятъ что попало, заботясь не о модѣ, а лишь о томъ, гдѣ бы половчѣе стащить все, что лежитъ плохо. Объ остальныхъ принадлежностяхъ костюма не говорю, такъ какъ у всего этого разноплеменнаго люда онѣ общія, то есть халатъ (тунъ, сарпай), надѣтый поверхъ ситцевой или миткалевой рубахи-халата (яхтакъ), съ тою лишь особенностью, что евреи не смѣютъ носить халаты яркихъ и пестрыхъ цвѣтовъ и подпоясывать ихъ платками или шалями, а обязаны подпоясываться веревкой, причемъ однакоже нѣкоторые изъ нихъ покупаютъ себѣ право замѣнять послѣднюю сыромятнымъ ремнемъ. Не носятъ халатовъ только наши поволжскіе татары, которыхъ насчитываютъ тутъ человѣкъ до двадцати, живущихъ въ качествѣ торговыхъ прикащиковъ или учащихся въ здѣшнихъ медрессе. Какъ въ Петербургѣ и Москвѣ, такъ и здѣсь они остаются вѣрны своему традиціонному косоворотому бешмету и высокимъ, русскимъ сапогамъ, равно какъ въ большинствѣ случаевъ продолжаютъ носить и свои низенькія, мерлушковыя шапочки.
Слѣдуетъ замѣтить, между прочимъ, что всѣ эти татары бойкій и тертый народъ, хорошо говорятъ по-русски, а иные и пишутъ, не прочь подчасъ побахвалиться тѣмъ, что мы де «россійскіе», «образованные», а это де что? орда азіятская! Но относясь въ душѣ къ туземцамъ сверху внизъ, они въ то. же время большой руки дипломаты и отлично знаютъ кому въ какую дудку подыгрывать. Вообще, званіе русскихъ подданныхъ ставитъ ихъ тутъ съ семидесятыхъ годовъ въ независимое и какъ бы. привелигированное положеніе, чѣмъ они конечно и пользуются для своихъ коммерческихъ предпріятій.
Представителей всѣхъ этихъ народностей узнаете вы на улицахъ сразу, съ перваго взгляда. Еврей непремѣнно щеголяетъ своею «красой Израиля», то есть длинными пейсами. Индусъ — ярко-желтою или красною трехъугольною мѣткой на лбу между бровями, и томно смотритъ на васъ нѣсколько изподлобья, какъ бы ушедшими куда-то въ глубь, большими, грустными глазами. Всегда самодовольный парсъ зачесываетъ виски за уши и ходитъ съ низко-лежащими на шеѣ и ровно подстриженными волосами. Цыганъ всклоченъ, вовсе не заботится ни о бородѣ, ни о костюмѣ. Скуластый киргизъ бойко смотритъ на васъ умными, зорко прищуренными глазками. У туркменъ — продолговатое лицо съ рѣзко очерченными и приподнятыми на наружныхъ краяхъ бровями, тонкія губи и клинообразная бородка. Афганцы глядятъ мужественно, умно и нѣсколько строго, а что касается сартовъ[116] и персіянъ, то у этихъ почти всегда вы встрѣчаете умныя, открытыя лица, съ большими, хорошо поставленными глазами и добродушною улыбкой, въ которой однако нерѣдко мелькаетъ что-то плутоватое, что называется «себѣ на умѣ», готовое при малѣйшей надобности перейти въ подобострастную льстивость. Въ костюмѣ у здѣшняго сарта всегда замѣчается большая опрятность и даже щеголеватость; голова у него тщательно выбрита, усы надъ верхнею губой ровно подстрижены, борода расчесана и надушена, а иногда и подкрашена въ темный, буро-красноватый цвѣтъ съ какимъ-то даже лиловатымъ отсвѣтомъ; видъ вполнѣ приличный. А персіянина-купца или чиновника узнаете вы между ними по нѣкоторому изяществу не только манеръ, но и самаго выраженія физіономіи.
Что до женщинъ, то ихъ попадалось намъ очень мало, да и тѣ при встрѣчѣ заблаговременно отвертывались къ стѣнѣ, вовсе не любезно оборачиваясь къ намъ спиной. Такъ, впрочемъ, должна поступать каждая добропорядочная мусульманка при встрѣчѣ съ кяфыромъ; но предосторожность эта, въ сущности, совершенно излишняя, потому что вы все равно ничего не разглядите у нея изъ-подъ густой черной волосяной сѣтки (чиметъ), покрывающей все лицо, и подъ накинутымъ на голову сѣро-синимъ, пари-пашевымъ[117] халатомъ со спущенными, длинными чуть не до земли рукавами. Эти рукава, очень широкіе въ плечѣ, постепенно все болѣе и болѣе суживаются къ запястью; обыкновенно ихъ сшиваютъ на-крестъ за спиной, на подолѣ паранджи. Концы рукавовъ нерѣдко расшиваются въ узоръ разноцвѣтными шелками. Этотъ халатъ — паранджа, или иначе фаранджа — окутывая съ макушки до пятокъ всю фигуру женщины, придаетъ ей такой некрасивый, неуклюжій видъ, что такъ и кажется, будто несчастная попала въ длинный мѣшокъ, да въ немъ и бродитъ чуть не ощупью.
И здѣсь, точно такъ же какъ при въѣздѣ нашемъ въ Шааръ, изъ дверей и оконъ (послѣднія, впрочемъ, въ частныхъ домахъ довольно рѣдко выходятъ на улицу) любопытно выглядывали на насъ однѣ быстроглазыя, чернявыя дѣвочки не старше девятилѣтняго возраста, въ расшитыхъ яркими шелками низенькихъ, плоскихъ шапочкахъ, съ длинными, узорчатыми назатыльниками, изъ-подъ которыхъ выбивались наружу черные волосы, заплетенные въ нѣсколько мелкихъ косичекъ.[118] За ними виднѣлись иногда и лица взрослыхъ женщинъ; но чуть кинешь на нихъ случайный взглядъ, онѣ моментально отпрянутъ въ глубину комнаты какъ ужаленныя. Впрочемъ, насколько можно было замѣтить, къ зтому цѣломудренному маневру прибѣгаютъ только некрасивыя или старухи, а тѣ, которыя знаютъ, что Аллахъ не обдѣлилъ ихъ «благоуханіемъ красоты», преспокойно остаются себѣ въ глубинѣ оконъ у дверей, какъ бы по разсѣянности, через-чуръ уже предавшись Еввинову любопытству при видѣ «урусъ-кяфыровъ».
Складъ и характеръ лица у этихъ женщинъ тотъ же, что и у сартовъ-мужчинъ, но, какъ мнѣ кажется, значительно болѣе склоняется къ арійскому, чѣмъ къ туранскому типу. Лобъ у нихъ прямой, широкій и нѣсколько низковатый, глаза большіе, открытые, преимущественно агатово-чернаго цвѣта, хотя встрѣчаются также и сѣрые, и поставъ ихъ совершенно правиленъ; носъ умѣренный, прямой или съ небольшою горбинкой и большею частію суховатый; скулы нѣсколько широки, но не на столько, чтобы можно было назвать этихъ женщинъ скуластыми; губы очерчены красиво, хотя и довольно крупно, съ оттѣнкомъ нѣкоторой чувственности, а въ общемъ — выраженіе физіономіи открытое и добродушное. Молодыя любятъ небольшую прядку волосъ съ надлобнаго мыска закручивать на лбу круглымъ завиткомъ, смочивъ ее предварительно какимъ-то клейкимъ составомъ, такъ что она, довольно плотно приставая къ кожѣ, не теряетъ разъ данной ей формы. Это тоже своего рода мода. Волосы онѣ чешутъ съ проборомъ посрединѣ, оставляя небольшіе виски, которые зачесываются напередъ, легкимъ полукругомъ, и заплетаютъ пряди волосъ — дѣвушки и молодыя вдовы въ пять, а замужнія въ двѣ косы, приплетая къ нимъ ленты, монеты и амулетки (тумаръ). Очень любятъ украшать себя серебряными браслетами, серьгами и ожерельями изъ монетъ, бусъ, стекляруса, янтаря и коралла, вообще называемыми «марджанъ». Въ большинствѣ сартовскія женщины отличаются хорошимъ среднимъ ростомъ, при совершенно нормальномъ развитіи торса и стана. Вообще же лицъ и фигуръ сухощавыхъ и сангвиническихъ между ними встрѣчается несравненно болѣе, чѣмъ полныхъ и лимфатическихъ. До двадцати пяти лѣтъ онѣ красивы, а съ тридцати, по большей части, начинаютъ блекнуть и стариться; но таковъ уже общій удѣлъ восточной женщины. Къ сожалѣнію, онѣ портятъ свою естественную красоту тѣмъ, что очень ужъ мажутся и раскрашиваютъ себя разными косметическими снадобьями собственнаго домашняго издѣлія. Такъ, большинство изъ нихъ чернитъ себѣ зубы, и всѣ вообще красятъ на рукахъ и ногахъ ногти въ желтокрасный цвѣтъ, «подводятъ» глаза и въ особенности любятъ разрисовывать себѣ брови, соединяя ихъ надъ переносьемъ темно-синею чертой, такъ что издали кажется будто надъ парой нерѣдко прелестныхъ, хотя и «подведенныхъ» глазъ протянулась одна большая толстая бровь, и отъ такого украшенія не избавлены у нихъ даже дѣвочки, едва начинающія ползать{12} На европейскій взглядъ, это черненье, почитаемое у туземцевъ за лучшее украшеніе женщины, очень некрасиво, но… такова, уже всесильная мода, заимствованная, какъ и всѣ вообще здѣшнія моды, изъ Персіи, и знаменуетъ она собой якобы жгучую страстность темперамента, на томъ де основаніи, что естественно сросшіяся брови будто бы служатъ прямымъ признакомъ оной. Такъ, по крайней мѣрѣ, намъ объяснили.
