Остановка нашего поѣзда для завтрака и кормежки лошадей послѣдовала ровно въ девять часовъ утра, на урочищѣ Караулъ-Базаръ, находящемся въ разстояніи двухъ ташей отъ Кошъ-Сардобскаго караванъ-сарая. На половинѣ разстоянія между этими пунктами есть еще одна каменная юртообразная цистерна, съ примыкающими къ ней съ двухъ боковъ кирпичными полуюртами, для укрытія караванщиковъ на ночлегѣ и во время бурановъ,[107] но она осталась нѣсколько въ сторонѣ, влѣво отъ нашего прямаго пути, и мы туда не заѣзжали.
Караулъ-Базаръ расположенъ среди голой мелкодонной котловины съ широко и полого расходящимися подъемами. Тутъ находится такой же путевой дворъ, какъ и на Какыръ- и Кошъ-Сардобахъ, только размѣры караванъ-сарая еще шире, выше и вообще грандіознѣе. Оно, впрочемъ, и не мудрено, такъ какъ зданіе это строено знаменитымъ Абдуллахъ-ханомъ, что и безъ поясненій со стороны туземцевъ вы сразу же угадываете по его широкимъ размѣрамъ, по общему величественному характеру постройки и по мозаичной облицовкѣ, кое-гдѣ еще уцѣлѣвшей на верхнихъ частяхъ стѣнъ, фронтонахъ и карнизахъ. Клочки и обрывки вязевыхъ арабскихъ надписей и разноцвѣтныхъ арабесокъ даютъ еще нѣкоторую возможность представить себѣ это изящное произведеніе строительнаго искусства въ томъ видѣ, въ какомъ оно красовалось тутъ лѣтъ за двѣсти до нашего времени. Но увы! его прелестные узоры, его дивная мозаика, сохранившая всю свѣжесть своихъ красокъ, съ каждымъ годомъ все болѣе и болѣе выщербливаются и отпадаютъ кафля за кафлей, и уже недалеко время, когда отъ нихъ не останется ничего, такъ какъ со временъ Абдуллахъ-хана уже никто и никогда больше не заботился о поддержаніи подобныхъ построекъ. А глядя на нихъ, даже и въ нынѣшнемъ полуразрушенномъ, жалкомъ ихъ состояніи, вы все-таки воочію видите, что значитъ зиждительный геній и вкусъ великаго человѣка. Но тѣмъ оскорбительнѣе кажется это пренебреженіе послѣдующихъ поколѣній къ великимъ памятникамъ прошлаго. Невольно раздается вопросъ: какъ и почему, вслѣдствіе какихъ причинъ было допущено такое пренебрежительное запущеніе зданій, которыя, казалось бы, должны составлять одинъ изъ предметовъ національной гордости? Отвѣтъ будетъ очень куріозенъ: допущено все это изъ-за „государственной экономіи“.
Дѣло въ томъ, что такіе великіе государи какъ Тимуръ, Улугъ-бекъ и въ особенности Абдуллахъ, понимали, что экономическое благосостояніе Трансоксаніи главнѣйшимъ образомъ заключается въ ея центральномъ положеніи между Китаемъ и Индіей, съ одной стороны, и между западною Азіей и Европой, съ другой, и что вся транзитная торговля между этими странами неминуемо должна была направляться чрезъ трансоксанскія степи. Поэтому названные государи старались болѣе всего о благосостояніи своихъ путей сообщенія. Съ этою цѣлію они разрабатывали дороги въ горахъ и ущельяхъ, строили прочные каменные мосты, въ орошенныхъ мѣстностяхъ обсаживали дороги тутовыми и иными широковѣтвистыми деревьями, чтобы доставить путнику въ знойную пору благодатную тѣнь, а въ безводныхъ мѣстахъ сооружали цистерны и караванъ-сараи. По свидѣтельству Тарихи-Мекимъ-хани, при Абдуллахѣ всѣ дороги въ Трансоксаніи были снабжены помильными столбами (ташъ), и сообщеніе производилось въ широкихъ размѣрахъ посредствомъ правильно и хорошо устроенныхъ почтъ (ямъ); степные пути оберегались воинскими командами, располагавшимися при сардобахъ и рабатахъ, и на обязанности этихъ отрядовъ лежало конвоированіе каравановъ и защита ихъ отъ туркменскихъ хищниковъ. Такимъ образомъ безопасная торговля и международныя сношенія распространили въ то время во всѣхъ слояхъ бухарскаго народонаселенія давно невиданное благосостояніе, не говоря уже о томъ, что правительство постоянно получало хорошій доходъ отъ сбора (зякетъ) съ проходящихъ каравановъ за пользованіе цистернами и караванъ-сараями.
Къ сожалѣнію, послѣдующіе государи изъ дома Аштар-ханидовъ и первые изъ нынѣ властвующей въ Бухарѣ династіи Мангытъ не находили нужнымъ поддерживать „роскошь“ построекъ „расточительнаго“ Абдуллахъ-хана. Они искали себѣ популярности совсѣмъ другими путями и думали взять во мнѣніи народа только своимъ ханжествомъ да публичнымъ смиреніемъ предъ высокопоставленными муллами и юродствующими дервишами, паломничествомъ въ Мекку и стремленіемъ къ полной замкнутости государства и къ совершенной обособленности восточнаго мусульманства не только отъ кяфыровъ Китая и Индіи или шіитовъ Персіи, но даже и отъ западнаго мусульманства Турецкой имперіи. Въ главную доблесть всѣмъ и каждому вмѣнялись уже не занятія науками, искусствами, ремеслами и торговлей, а только ханжество и изувѣрство, основанное на чисто внѣшнемъ исполненіи религіозныхъ требованій. Это направленіе дошло наконецъ до своихъ геркулесовыхъ столбовъ въ лицѣ зелотствовавшаго эмира Маассума, перваго хана изъ дома Мангытъ,[108] который одѣвался въ рубище, ѣлъ только самую грубую пищу, ѣздилъ на худой клячѣ, сократилъ до-нельзя придворный штатъ и содержаніе военныхъ и административныхъ чиновъ, жилъ въ грязи и могъ проводить цѣлые дни въ убогой палаткѣ на дырявомъ ковришкѣ, погрузясь въ религіозное созерцаніе. Замѣчательнѣе всего, что всѣ эти юродства продѣлывались „изъ принципа“, ради государственной экономіи» и осмѣянія земнаго блеска, чему первый примѣръ Маассумъ возжелалъ показать на себѣ самомъ.
Но что же въ концѣ концовъ изо всего этого вышло?
Вышло то, что съ прекращеніемъ отпуска денегъ на поддержаніе полезныхъ общественныхъ учрежденій, а главное придорожныхъ сардобъ и рабатовъ, всѣ эти прекрасныя зданія пришли въ крайній упадокъ, колодцы засорялись, заносились песками и потому либо изсякали, либо вода ихъ становилась негодною къ употребленію. По свидѣтельству Сеида Ракима, Самаркандъ и Бухара еще въ 1030 (1620) году были усѣяны великолѣпными зданіями, сооруженными въ послѣднихъ вѣкахъ, но вскорѣ затѣмъ, но нерадѣнію правительства о необходимыхъ починкахъ, зданія эти совершенно развалились и погибли. Такъ погибали медрессе, богадѣльни, мосты и даже многіе оросительные каналы. Воинскія конвоирныя команды, ради экономіи, были сняты со степныхъ постовъ — и движеніе по дорогамъ стало не только затруднительнымъ по отсутствію путевыхъ удобствъ, но и крайне опаснымъ отъ разбойничьихъ нападеній, въ которыхъ теперь отличались не одни уже туркмены, но и собственная бухарская сволочь. Вслѣдствіе всѣхъ этихъ причинъ торгово-караванное движеніе сократилось до minimum, попутные города и мѣстечки, жившіе торговлей съ проходящими караванами, пришли въ упадокъ, многія населенныя мѣстности превратились въ пустыри, и въ настоящее время только слѣды арыковъ да придорожныя развалины цѣлыхъ городовъ безмолвно свидѣтельствуютъ путешественнику о былыхъ временахъ процвѣтанія и богатства этого края. Въ концѣ концовъ, общее обнищаніе и даже уменьшеніе народонаселенія, общая косность, полный упадокъ искусствъ и ремеслъ, даже до окончательнаго забвенія нѣкоторыхъ изъ нихъ, были естественными слѣдствіями этой своеобразно понятой «государственной экономіи». Загоняя подобную экономію на грошахъ, не позволяя себѣ тратить на себя болѣе одной тенги (20 коп.) въ день и болѣе одного верблюжьяго халата въ годъ, эмиръ Маассумъ ничѣмъ инымъ, какъ только своими экономическими принципами вконецъ подрывалъ самые существенные источники народнаго и государственнаго благосостоянія. И что же? Никогда административный развратъ, воровство, казнокрадство, взяточничество и вымогательство не достигали до такой наглой необузданности, несмотря на всѣ клоповники, канчуки и даже смертныя казни, какъ въ «благополучное» правленіе Маассума. Въ то время, какъ самъ онъ подъ дырявою палаткой всенародно ѣлъ изъ грязной миски какое-нибудь плохое варево, его офицеры и придворные на сторонѣ щеголяли въ богатѣйшихъ шелковыхъ и парчевыхъ платьяхъ, носили разукрашенное оружіе, ѣли и пили изъ золотыхъ и серебряныхъ сосудовъ, осыпанныхъ драгоцѣнными камнями. И хотя рейсъ-и-шаріатъ (охранитель религіознаго закона, должность возстановленная Маассумомъ въ то именно время, когда во всемъ мусульманствѣ уже забыли о ней) отправлялъ свои обязанности со всею суровостью,{11} тѣмъ не менѣе пьянство, куреніе опіума и развратъ нравственный достигли своего апогея и въѣлись въ общественные нравы даже до такой степени, что наемъ батчи (juvenis imberbis) или споръ изъ-за него между двумя соперниками разрѣшался публично на судѣ казіевъ.
