Еле-еле отогрѣлись мы въ зеркальной залѣ, благодаря жаровнямъ и горячему чаю. Во время изобильнаго угощенія подавали намъ разнообразныя шурпы и кебабы, пловы и сладкія блюда, отъ которыхъ, въ силу этикета, мы только отвѣдывали по маленькой горсточкѣ, и то не торопясь, потому что не отвѣдывать, а ѣсть, и тѣмъ болѣе ѣсть быстро, значило бы выказать незнаніе свѣтскихъ приличій и «тонкаго обращенія». Разговоръ происходилъ тоже медлительно, со значительными паузами и почти вполголоса, что составляетъ также одно изъ условій хорошаго тона.

Въ концѣ угощенія Остана-куль перваначи, вообще игравшій первую роль между остальными сановниками, предложилъ посольству «развлечься томашей». По его знаку тотчасъ же явились откуда-то дангарачи (бубенщики), двое маскарабазовъ-клоуяовъ и пятеро батчей, тѣ самые, которыхъ мы уже видѣли у себя во дворѣ, наканунѣ Новаго года. Мальчонки были одѣты въ легкіе ситцевые халатики краснаго цвѣта, а нѣкоторые въ бешметы и шальвары женскаго покроя, всѣ подпоясаны яркими шарфами и всѣ въ парчевыхъ «калляпушахъ»,[88] изъ-подъ которыхъ у тѣхъ, что были наряжены женщинами ниспадали длинныя, мелко-заплетенныя косицы изъ чернаго шелка, числомъ пять (по двѣ съ висковъ и одна сзади), на подобіе дѣвичьей прически, называемой «бишь-какуль». Подъ аккомпаниментъ трехъ бубновъ, батчи, ставъ всѣ въ рядъ, усердно распѣвали величанія и пѣсни своими рѣзкими, а на сей разъ отъ чрезмѣрнаго усердія даже непріятно-крикливыми голосами и распѣвая подплясывали. Подпляска эта состояла въ томъ, что они семенили и слегка подпрыгивали босыми ножками (пляшутъ батчи всегда босикомъ), да машинально побалтывали опущенными какъ плети руками, или спустя длинные рукава обмахивались ими, какъ бы отгоняя мухъ; порою пошмаргивали носомъ (но это не въ счетъ искусства), порою «дѣлали глазки» и закатывали ихъ съ выраженіемъ блаженства («рахатъ»), причемъ встряхивали длинными кудрями, ниспадавшими на затылокъ и плечи съ выбритой наполовину головы, кокетливо расправляя и пропуская ихъ иногда между пальцами. Затѣмъ они начинали одинъ за другимъ, въ тактъ Allegro, ходить по кругу, слегка сгибая колѣна и выкидывая руками жесты въ родѣ посыланія воздушныхъ поцѣлуевъ; то вдругъ, подъ мелкую дробь бубновъ, принимались бѣшенно кружиться въ присядку, какъ пятеро спущенныхъ волчковъ, то кувыркались черезъ голову и затѣмъ, безъ малѣйшей передышки, снова начинали пѣть еще болѣе дикими и надсаженными голосами, медлительнымъ темпомъ ударяя въ ладони, да покачивая въ ладъ головой и вмѣстѣ съ тѣмъ поводя бедрами и перегибаясь станомъ. Будь это женщины — оно, пожалуй, было бы и ничего себѣ, порою даже красиво. Маскарабазы гораздо занимательнѣе. Въ то время, какъ батчи пѣли, они, при наиболѣе чувствительныхъ или патетическихъ мѣстахъ, желая обратитъ вниманіе зрителей на выраженіе физіономіи того или другого пѣвца, подносили близко къ его лицу толстыя сальныя свѣчи съ двойною свѣтильней, совершенно такъ же, какъ дѣлается это на сценахъ китайскихъ и японскихъ театровъ, или же самымъ серіознымъ образомъ строили преуморительныя гримасы, долженствовавшія усиленно выражать то впечатлѣніе, которое должны производить слова пѣсни. Комизмъ ихъ, конечно, грубъ, въ родѣ того, напримѣръ, что одинъ, строя глупѣйшую рожу, показываетъ видъ будто ловитъ мухъ и ѣстъ ихъ, а другой борется съ палкой, закутанной въ женскій халатъ,[89] и никакъ не можетъ побороть ее, а, напротивъ, палка боретъ его самого; потомъ онъ мирится съ нею, начинаетъ ухаживать, ласкать и дѣлать ей комплименты, на что палка сначала отвѣчаетъ взаимностью, но кончаетъ почему-то вдругъ побоями, причемъ скорчившійся въ три погибели и орущій благимъ матомъ клоунъ такъ ловко ухитряется изъ-подъ ноги дубасить самого себя по спинѣ, что кажется будто бы палка бьетъ его самостоятельно. Потомъ оба скомороха вмѣстѣ даютъ звукоподражательное представленіе, изображая, напримѣръ, знакомство собакъ между собою, кота влюбленнаго въ кошку и двухъ котовъ соперниковъ, пѣтушій бой, квакающихъ лягушекъ, упрямаго осла и его погонщика и т. и. Все ото выходитъ довольно смѣшно, тѣмъ болѣе, что типичныя ухватки, мимика и звукоподражаніе голосамъ животныхъ схвачены весьма вѣрно. Потомъ отъ животнаго эпоса дѣло переходитъ къ людямъ и клоуны разыгрываютъ какую-то базарную сцену между деревенскимъ простофилей, пріѣхавшимъ въ городъ на рынокъ, и городскимъ пройдохой и плутомъ «даллаломъ»,[90] который всячески дурачитъ и надуваетъ перваго. Но при всей своей, такъ сказать, примитивной грубости, комизмъ этотъ, въ сущности нисколько не ниже комизма европейскихъ цирковыхъ клоуновъ, — напротивъ, и тотъ и другой даже очень схожи, какъ бы сродни другъ другу, и когда здѣсь одинъ маскарабазъ даетъ, напримѣръ, другому оплеуху, то получающій ее, точно такъ же, какъ и европейскій клоунъ, очень ловко подставляетъ подъ ударъ свою ладонь, вмѣсто того, чтобы получить его по щекѣ. Впрочемъ, надо замѣтить, что изъ уваженія къ мѣсту представленія всѣ эти шутки маскарабазовъ и пляски батчей не очень выходили изъ границъ приличія, довольствуясь въ скабрезныхъ мѣстахъ лишь самыми легкими намеками, и наши бухарскіе сановники, глядя на нихъ, ни единымъ жестомъ, ни одною улыбкой не измѣнили солидной важности, подобающей ихъ положенію.

Представленіе длилось около получаса. Затѣмъ придворные служители внесли въ залу тюки съ подарочными халатами для посольства отъ высокостепеннаго эмира. Низшіе чиновники развернули, а наши юзъ-баши показали каждому члену предназначенныя для него вещи, и затѣмъ всѣ эти тюки были переданы съ рукъ на руки нашимъ джигитамъ.

Было уже болѣе восьми часовъ вечера, когда мы наконецъ распростились съ перваначн и прочими сановниками и вышли въ сопровожденіи ихъ на парадный дворцовый дворъ. Морозный воздухъ былъ необычайно чистъ и прозраченъ, и глубоко синее небо залито яркимъ, фосфорически зеленоватымъ свѣтомъ полной луны, которая дивно озаряла узорчатыя кафли на стѣнахъ двухъ великановъ — руинъ Акъ-Сарая, сообщая имъ призрачный характеръ чего-то волшебнаго, фантастическаго. Высоко возносясь надо всѣмъ остальнымъ изъ окружающаго ихъ города и неясно рисуясь на фонѣ ночнаго неба своими массивными очертаніями, эти глыбы казались теперь еще выше, чѣмъ днемъ, еще грандіознѣе.

Перваначи съ инакомъ проводили насъ до воротъ цитадели, а дярбанъ съ юзъ-башами до самой нашей квартиры, гдѣ и откланялись окончательно, предупредительно замѣтивъ, что послѣ дня, столь обильнаго впечатлѣніями, мы, конечно, хотимъ успокоиться.

9 января.

Каждый день, въ сумерки, мы постоянно слышали гдѣ-то военную музыку, которая играла каждый разъ. около получаса, а затѣмъ часу въ девятомъ вечера подымался барабанный бой, продолжавшійся минутъ десять, и послѣ того мѣрные удары въ плоскій барабанъ ночныхъ сторожей возвѣщали городскимъ жителямъ прекращеніе всякой уличной дѣятельности. Любопытствуя знать, по какому поводу бываютъ ежедневно эта музыка и этотъ бой, я узналъ, что музыка играетъ въ урдѣ (цитадели) въ то время, какъ идетъ водопой въ сотнѣ кулъ-батчей, эмирскихь тѣлохранителей, и дѣлается это по приказанію хазрета для развлеченія сарбазовъ, а барабанный бой происходитъ на городской площади предъ разводомъ ночныхъ полицейскихъ патрулей и знаменуетъ собою, такъ сказать, муниципальную зорю съ церемоніей. Послѣднее очень меня заинтересовало, и потому сегодня, около восьми часовъ вечера, я отправился съ однимъ изъ приставленныхъ къ намъ эсаулъ-башей на городскую площадь и вотъ что тамъ увидѣлъ.

Среди площади былъ разложенъ большой костеръ, въ который постоянно подкидывали то камышъ, то солому, чтобъ ярче горѣло. Къ этому костру, какъ къ извѣстному центру, сходились съ разныхъ сторонъ «курбаши» — полицейскіе стражники, избираемые изъ числа городскихъ обывателей и вооруженные кто батикомъ,[91] кто сѣкирой (ай-балта), кто саблей, а большинство особаго рода оружіемъ, которое представляетъ собою длинный, аршинъ около двухъ, четырехгранный штыкъ, насаженный на короткое древко, служащее ему рукоятью, длиною около аршина. Оружіе это называется «курбашемъ», то есть полицейскимъ. Къ костру собирались конные и пѣшіе стражники, между которыми виднѣлось не мало людей съ плоскими барабанами въ родѣ бубновъ, обтянутыхъ съ обѣихъ сторонъ шкурой. Одѣты, всѣ они были нѣсколько на военный ладъ, то есть въ халатахъ, заправленныхъ въ кожаныя «чембары»[92] съ широкимъ ременнымъ поясомъ и на головѣ вмѣсто чалмы барашковая шапка. Но вотъ съ окрестныхъ манарокъ[93] раздался протяжный призывъ муэззиновъ къ «намази-хуфтянъ», вечерней молитвѣ, и едва замолкъ въ воздухѣ послѣдній отголосокъ высокой теноровой ноты ихъ, какъ съ плоской кровли полицейской сборной сакли (вурбаши-хана) загудѣли глухіе удары двухъ, громадныхъ турецкихъ барабановъ, перешедшіе вскорѣ въ громоподобные раскаты мелкой дроби. Это усердствовали тамъ какіе-то два человѣка, одѣтые въ красныя чалмы и красные халаты. Кровли саклей, окружающихъ площадь, тотчасъ же унизались закутанными фигурами женщинъ и головками дѣтей, преимущественно дѣвочекъ, вышедшихъ посмотрѣть на разводъ курбашей. Съ тою же цѣлью повысыпали ко входамъ освѣщенныхъ свѣчами и фонарями лавочекъ и чайныхъ ихъ посѣтители, сидѣльцы и хозяева; набралась откуда-то и гурьба мальчишекъ, все тѣснившихся поближе къ курбашаыъ, не смотря на то, что ихъ оттуда поминутно шугали и отгоняли. Костеръ запылалъ еще ярче, и вскорѣ на площадь выѣхали, въ сопровожденіи нѣсколькихъ конныхъ джигитовъ, двое чалмоносныхъ всадниковъ въ блестящихъ парадныхъ халатахъ, на лошадяхъ, покрытыхъ бархатными попонами въ блесткахъ. То были «рейсъ» и «миршабъ», изъ коихъ первый въ этотъ моментъ кончалъ, а послѣдній начиналъ отправленіе своихъ служебныхъ обязанностей.^{8} Тотчасъ же всѣ курбаши разбились на патрульныя команды и выстроились предъ костромъ съ трехъ сторонъ площади покоемъ. Отъ каждой команды выступило впередъ по одному барабанщику, которые разомъ сошлись къ костру и окружили его большимъ кольцомъ, расположись въ разстояніи двухъ шаговъ другъ отъ друга, а было ихъ всего человѣкъ двадцать слишкомъ. Тогда барабаны на кровлѣ курбаши-хана замолкли, и вмѣсто ихъ стали бить въ свои инструменты барабанщики, собравшіеся вокругъ костра. Исполняли они это очень своеобразно, а именно: держа лѣвою рукой барабанъ за ременную ручку, барабанщикъ начиналъ дѣлать имъ широкіе плавные размахи сзаду напередъ, и когда инструментъ, описавъ въ воздухѣ полукругъ, вздымался надъ его головой, то въ этотъ самый моментъ правая рука, вооруженная короткою палкой съ шаровиднымъ набалдашникомъ, ударяла въ него разъ, и такъ какъ производилось это одновременно всѣми двадцатью человѣками, строго соблюдавшими кадансъ размаха и тактъ ударовъ, то въ общемъ это выходило очень красиво. Послѣ извѣстнаго промежутка времени медлительные размахи начали все болѣе и болѣе учащаться и перешли наконецъ въ тактъ скораго марша. Между тѣмъ миршабъ въ это время повѣрялъ разсчетъ людей въ патруляхъ и когда исполнилъ это, то и барабанщики кончили свой болѣе гимнастическій, чѣмъ музыкальный концертъ, завершивъ его тремя быстрыми и короткими ударами, повторенными съ нѣкоторою паузой три раза, что служило у нихъ сигналомъ «отбоя». Послѣ этого они разошлись по своимъ мѣстамъ, и патрули съ барабаннымъ боемъ прошли церемоніальнымъ маршемъ предъ рейсомъ и миршабомъ, расходясь въ разныя стороны по улицамъ и переулкамъ своихъ раіоновъ. Каждый патруль состоялъ изъ барабанщика и трехъ или четырехъ курбашей, въ числѣ коихъ одинъ несъ въ рукѣ зажженный фонарь, и изъ одного конника, слѣдовавшаго въ замкѣ.[94]