В 1547 г., когда царские терема в Кремле были повреждены сильнейшим пожаром, во дворец на Воробьевых горах на время переселился Иван Грозный. А в XVII в. сюда выезжал на лето с семьей царь Алексей Михайлович. В конце XVIII в. дворец обветшал и был разобран. В XVII в. на Воробьевых горах был основан Андреевский монастырь.
В 1817 г., когда было принято решение о строительстве храма Христа Спасителя, для него сначала отвели место на Воробьевых горах. Для нужд строительства был устроен кирпичный завод. Однако величественному храму не суждено было стоять на крутом берегу Москвы-реки: уже заложенный фундамент оказался слишком тяжелым для грунта горы и несколько раз уничтожался оползнями. В 1827 г. строительство было прекращено, а затем работы по возведению храма перенесли на противоположный берег Москвы-реки. Завод был заброшен, а его бараки использованы под пересыльную тюрьму. В середине XIX в. их разобрали.
На Воробьевых горах произошло немало важных для истории России событий. В 1591 г. русская артиллерия обстреливала отсюда войско подступившего к Москве Казы-Гирея. В 1612 г. пушки с Воробьевых гор били по позициям польского гетмана Хоткевича, войска которого были разгромлены в Замоскворечье Мининым и Пожарским.
Можно упомянуть и пресловутую клятву Герцена и Огарева, которую эти господа дали друг другу на Воробьевых горах в 1827 г.
В XIX в. Воробьевы горы были достаточно оживленным местом: здесь проводились народные гулянья, стояли многочисленные закусочные, на спуске к реке было устроено нечто вроде «американских горок» — желающие съезжали на салазках по деревянным желобам.
В 1935 г. Воробьевы горы переименовали в Ленинские, а в 1949 г. началось строительство нового здания Московского университета — так принято называть целый городок нарядных корпусов, центром которого является самая, на мой взгляд, красивая «сталинская» высотка в Москве.
И напоследок поговорим о шоссе, по которому персонажи Акунина попадают на Воробьевы горы. Что там злокозненный Момус и недалекий Зюкин! Ведь в проезжавшем по направлению к Воробьевым горам экипаже Эрасту Петровичу Фандорину объяснилась сама великая княжна: «Ксения Георгиевна села не одна, а с Фандориным… Теперь стало понятно, почему ее высочество пожелала, чтобы на козлы сел я, а не кучер Савелий.
Поехали через парк, по аллее, потом Ксения Георгиевна велела поворачивать в сторону Воробьевых гор…
Пока кони бежали рысцой меж деревьев, негромкий разговор за моей спиной сливался в приглушенный фон, однако на Большой Калужской задул сильный попутный ветер. Он подхватывал каждое произнесенное слово и доносил до моих ушей, в результате чего я поневоле оказался в роли подслушивающего, и поделать тут ничего было нельзя.
— …а остальное не имеет значения, — вот первое, что принес ветер (голос принадлежал ее высочеству). — Увезите меня. Все равно куда. С вами я поеду хоть на край света. Нет, правда, не кривитесь! Мы можем уехать в Америку. Я читала, что там нет ни титулов, ни сословных предрассудков. Ну что вы все молчите?
Я хлестнул ни в чем не повинных лошадей, и они припустили быстрее.
— Сословные п-предрассудки есть и в Америке, но не в них дело…
— А в чем?
— Во всем… Мне сорок лет, вам д-девятнадцать. Это раз. Я, как выразился давеча Карнович, «лицо без определенных занятий», а вы, Ксения, великая княжна. Это два. Я слишком хорошо знаю жизнь, вы не знаете ее вовсе. Это три. А главное вот что: я принадлежу только себе, вы же принадлежите России. Мы не сможем быть счастливы.
… следовало признать, что Эраст Петрович говорил как ответственный человек. Судя по наступившему молчанию, его справедливые слова отрезвили ее высочество. Минуту спустя она тихо спросила:
— Вы меня не любите?
И здесь он все испортил!
— Я этого не г-говорил. Вы… вы лишили меня д-душевного равновесия, — залепетал Фандорин, заикаясь больше обычного. — Я не д-думал, что такое еще может со мной произойти, но, к-кажется, произошло…
— Так вы меня любите? Любите? — допытывалась она. — Если да, все остальное неважно. Если нет — тем более. Одно слово, всего одно слово. Ну?
У меня сжалось сердце от того, сколько надежды и страха прозвучало в голосе Ксении Георгиевны, и в то же время в эту минуту я не мог не восхищаться ее решительностью и благородной прямотой.
Разумеется, коварный соблазнитель ответил:
— Да, я люблю в-вас.
Еще бы он посмел не любить ее высочество!
— Во всяком с-случае, влюблен, — тут же поправился Фандорин. — Простите, но я буду г-говорить совершенно честно. Вы совсем вскружили м-мне голову, но… Я не уверен… что дело только в вас… Может быть, сыграла роль и м-магия титула… Тогда это стыдно… Я б-боюсь оказаться недостойным вашей любви…
— И еще… — Он заговорил сдержанней и печальней. — Я не согласен с вами в том, что все, кроме любви, неважно. Есть вещи более существенные, чем любовь. Пожалуй, это главный урок, к-который я извлек из своей жизни», — передает состоявшийся между детективом и царской родственницей разговор Зюкин.
Шоссе было проложено еще в XIX в., а сейчас именуется улицей Косыгина. В 1761 г. архитекторы И. Жеребцов и С. И. Чевакинский построили для князей Долгоруких вблизи Воробьевского шоссе дворец — его можно увидеть и сегодня (дом № 26). В 1833 г. архитектор Д. И. Жилярди реконструировал здание, а также пристроил к нему помпезную оранжерею. Несомненно, что именно загородный дворец Долгоруких фигурирует в «Пиковом валете» как дача генерал-губернатора: «Ночь с субботы на воскресенье выдалась лунная, звездная, в самый раз для платонического романа. У ворот загородной губернаторской виллы Момус отпустил извозчика и огляделся по сторонам. Впереди, за особняком, крутой спуск к Москве-реке, сзади — ели Воробьевского парка, вправо и влево темные силуэты дорогих дач. Уходить потом придется пешком: через Акклиматический сад, к Живодерной слободе. Там, в трактире на Калужском шоссе, можно взять тройку в любое время дня и ночи. Эх, покатить с бубенчиками по Большой Калужской! Ничего, что приморозило, — изумруд пазуху согреет».
Однако нельзя забывать, что первоначально принадлежавший семейству Долгоруких загородный дом несколько раз менял своих хозяев. Сначала он попал в собственность другой княжеской фамилии — Юсуповых, а в 1827 г. дом приобрел граф М. А. Дмитриев-Мамонова С тех пор этот памятник архитектуры носит устойчивое прозвище Мамонова дача.
В 1877–1884 гг. в Мамоновой даче размещалась психиатрическая больница, а в 1883 г., всего за три года до времени действия «Пикового валета», Мамонову дачу выкупил известный садовод Ф. Ф. Ноев. Первым делом он переименовал свое приобретение в «Ноеву дачу», а затем устроил в дворцовом парке многочисленные оранжереи. Видимо, в «Пиковом валете» они и выполняют роль «Акклиматического сада», который, как вы помните, находился на другом берегу реки, в парке усадьбы Трубецких. Ботанический сад МГУ, тоже расположенный на Воробьевых горах, не подходит — он был разбит только в 1950 г.
В 1910 г. Мамонова дача была приобретена Московской городской думой. В советское время в ней разместился Институт химической физики.
А что с парком? Работы по обустройству Воробьевского парка были начаты в 1911 г. и закончены в 1914 г., перед самой войной. Скорее всего, имеется в виду древняя березовая роща — остаток парка при снесенном загородном царском дворце. В парке находился и мост, на котором разыгралась начинающая «Коронацию» сцена. Зюкин излагает ее так:
«— Он погиб на моих глазах, этот странный и неприятный господин.
Все произошло быстро, так быстро.
Одновременно с грохотом выстрелов его отшвырнуло к канату. Он уронил свой маленький револьвер, схватился за зыбкие перила и застыл на месте, откинув назад голову. Мелькнуло белое лицо, перечеркнутое полоской усов, и исчезло, завешенное черным крепом…
Ненадежный настил качался у него под ногами. Голова вдруг мотнулась вперед, словно от мощного толчка, тело стало заваливаться грудью на канат и в следующий миг, нелепо перевернувшись, уже летело вниз, вниз, вниз.
