В 1891 г. в дом в Малом Гнездниковском переехало Охранное отделение. «Истребление революционной язвы», как характеризует Акунин деятельность этого учреждения, велось, судя по отзывам современников, достаточно успешно — «охранка» вызывала активную ненависть оппозиционных партий всех мастей.

В 1917 г. Охранное отделение было разгромлено. Среди историков бытует устойчивая версия, что уничтожение архивов было инспирировано самими работниками «охранки»: на донесениях указывались имена агентов, которые вовсе не были заинтересованы в том, чтобы их деятельность стала известна широкой общественности. Заодно под горячую руку ликвидировали и обширную базу данных на профессиональных преступников. Может быть, уже через несколько лет, приступая к борьбе с поднявшим голову бандитизмом, сотрудники ЧК пожалели о неуместном энтузиазме толпы. Кстати, в первые годы своего существования здесь находился Московский уголовный розыск.

А потом время общемосковской известности здания в Малом Гнездниковском переулке прошло. Теперь это был просто старый, медленно разрушающийся дом. Та часть строения, которая выходила на Тверской бульвар (именно в ней располагалась квартира обер-полицмейстера), была снесена при постройке нового здания МХАТа; тогда же, в 1970-е гг., был разрушен и угловой корпус, в котором, собственно, и находилось Охранное отделение. А несколько лет назад и основная часть старинного особняка, пережившего наполеоновский пожар, две революции, бомбежки Великой Отечественной, была «явочным порядком» снесена… Московская общественность, протестовавшая против сноса здания и не сумевшая его защитить, выступала, конечно, не ради увековечения памяти Охранного отделения: дом в Малом Гнездниковском был живым свидетельством изрядной части русской истории. К счастью, Правительство Москвы обратило внимание на произвол нуворишей и прекратило его. Дом восстанавливается; хотя новодельные стены (красный кирпич и бетон) не воспроизводят аромат Истории, но по крайней мере облик старинной барской усадьбы будет сохранен для потомков.

Покинув территорию бывшей Гнездниковской слободы, возвращаемся на Тверскую и пересекаем Страстную (Пушкинскую) площадь. Проходя через нее, обращаем внимание на стоящий рядом с современным зданием «Известий» причудливый дом в стиле модерн (один из корпусов № 18): там располагалась редакция «Русского слова». Идем по левой стороне Тверской к Маяковке; минуем здание Английского клуба в советское время — Музея Революции, теперь — Музея новой и новейшей истории России (№ 21), и вот перед нами поворот в Мамоновский переулок. Говоря о «Штробиндеровской лечебнице», в которой в романе «Декоратор» проходит медицинскую практику подруга Фандорина Ангелина, Акунин пишет: «Красавица сняла с плеч платок, заколола непослушные волосы.

— Сегодня интересно было. Доктор Блюм учил нас вырезать чиреи. Это, оказывается, вовсе не трудно.

Анисий знал, что Ангелина, светлая душа, ходит в Штробиндеровскую лечебницу, что в Мамоновом переулке, облегчать муки страждущих. Сначала им гостинцы носила, Библию читала, а потом ей этого мало показалось. Захотела настоящую пользу приносить, на сестру милосердную выучиться. Эраст Петрович отговаривал, но Ангелина настояла на своем». Никакого Мамонова переулка на карте Москвы нет с середины XVIII в. (то есть к описанному в «Декораторе» моменту), зато легко найти Мамоновский, в котором действительно есть медицинское учреждение (дом № 7). Оно было там и во времена Фандорина; в лечебнице работало множество медицинских светил, чьи имена украшают историю русской медицины. Верно и то, что в больнице по старинной русской традиции оказывалась бесплатная помощь неимущим. Есть только одно «но»: больница в Мамоновском переулке — офтальмологическая; как глазная лечебница она и была основана в 1826 г. на пожертвования москвичей; комитетом по сбору денег руководил князь Голицын. Первоначально больница располагалась в доме Ланге у Никитских ворот, а затем ее разместили в доме графов Мамоновых — по их имени и назван переулок. Первым главврачом больницы был Петр Федорович Броссе, да и потом никакого Штробиндера в списке персонала не появлялось. Как видим, у автора нет особых оснований называть больницу «Штробиндеровской»; кроме того, гнойной хирургией больница в Мамоновском не занималась никогда. Возможность упражняться в «вырезании чирьев» прекрасной Ангелине там вряд ли предоставили бы.

Впрочем, тем, кто полагает, что подобный авторский домысел снижает обаяние образа Ангелины, могу привести в качестве аргумента слова писательницы начала XX в. Тэффи, которая устами своего героя удивлялась: почему некоторые читатели считают, что автор, не посоветовавшись с ними, не может даже «ремня на чемодане затянуть».

Мы подходим по Тверской к Триумфальной площади. С правой стороны — Старопименовский переулок, названный так по храму во имя Пимена в Старых Воротниках — церковь упоминается в приведенном в «Азазеле» перечне (разрушена в 1932 г.). Добавление «в Воротниках» означало, что в XVII в. здесь жили сторожа, ведавшие перегораживавшими улицы на ночь решетками (о подобной практике написано в «Алтын Толобас»).

Москвичи называли площадь Триумфальной до 1935 г.; официально — площадь Старых Триумфальных ворот. Эта площадь как элемент городского ландшафта сформировалась у Тверских ворот Земляного города в конце XVI в. С 1721 г., когда Россия одержала победу в Северной войне, возникла традиция возводить триумфальные арки для встречи войск (временные). Последние триумфальные ворота были поставлены в 1797 г. и снесены в начале XIX в. Площадь в ее теперешних очертаниях окончательно сформировалась в 1820-х гг. после ликвидации вала и рва.

Многие считают, что якобы здесь до переноса на Кутузовский проспект стояла знаменитая Триумфальная арка. Это не так: ошибку порождает название площади. На самом деле Триумфальная арка находилась на площади перед Александровским (ныне Белорусским) вокзалом. Возможно, это именно ее, а не ворота на Триумфальной площади имеет в виду «новоявленный Архаров» Ласовский, гневаясь на то, что «в 5 часов 45 минут утра стоявшие у Триумфальных ворот два ночных сторожа вели праздные разговоры» («Коронация»).

В том же романе Триумфальная площадь становится ареной для отчаянного (по степени нарушения придворного этикета) поступка Зюкина: только крайне важные известия, связанные с похищением маленького ребенка, вынуждают этого безукоризненного царедворца нарушить регламент торжественной процессии. «Перед тем как перебежать от ландо Марии Феодоровны к конной группе великих князей, мне пришлось задержаться, ибо шествие как раз вступило на Триумфальную площадь и мой маневр слишком бы бросился в глаза. Часы показывали уже половину второго. Времени оставалось все меньше.

Удобный случай представился, когда в небо с крыши большого дома на углу Тверской взвились ракеты, оставляя за собой шлейфы разноцветного дыма.

Публика, как по команде, задрала головы вверх и восторженно загудела, а я быстро пересек открытое пространство», — с волнением описывает Зюкин.

Между прочим Акунин, может быть сам того не желая, рассеивает путаницу с размещением триумфальных ворот. Внимательно вчитываясь в текст «Коронации», человек, хотя бы немного разбирающийся в истории Москвы, наглядно представляет себе маршрут императорского кортежа. «Торжественный кортеж уже миновал Триумфальные ворота, когда я, запыхающийся и обливающийся потом, выскочил из наемного экипажа и, бесцеремонно орудуя локтями, стал пробиваться сквозь густую толпу, что облепила Большую Тверскую-Ямскую с обеих сторон.

Вдоль мостовой шпалерами стояли войска, и я протиснулся поближе к офицеру, пытаясь вытянуть из кармана узорчатый картонный талон на право участия в шествии — дело это оказалось весьма непростое, ибо из-за тесноты распрямить локоть никак не удавалось. Я понял, что придется выждать, пока мимо проследует государь, а потом проскользнуть в хвост колонны…