А еще через час Ноздрин принес почти три страницы текста, написанного аккуратным убористым почерком.

В полной уверенности, что Центр наконец-то разродился рекомендациями о том, как лучше организовать работу в условиях кризисной ситуации, возникшей в стране, я схватил телеграмму и стал читать. После первых же слов мне едва не стало дурно:

«Срочно проведите в коллективе резидентуры обсуждение книги Л. И. Брежнева „Малая земля“».

Далее на двух страницах излагались подробные методические указания, как проводить это обсуждение, какие вопросы, касающиеся организующей и руководящей роли коммунистической партии и лично начальника политотдела полковника Брежнева следует рассмотреть и какие выводы из этого сделать.

Заканчивалась телеграмма так:

«О выполнении данного указания доложите телеграфом».

Прошло два дня и две практически бессонные ночи, наполненные тревожным ожиданием, настойчивыми и разнообразными попытками получить информацию о происходящих событиях и спрогнозировать их дальнейшее развитие, беспокойством за судьбы соотечественников, блокированных по местам проживания и находившихся под все более пристальным вниманием властей, охваченных необоснованными и неизвестно откуда взявшимися подозрениями в причастности советского посольства к попытке государственного переворота.

В течение этих двух суток никто из нас не покидал посольства. Постепенно мы обжились, наладили быт и сносное питание. Что касается сотрудников резидентуры, то заботу о них взяла на себя гостеприимная жена Ноздрина, являвшаяся по совместительству нашей машинисткой.

Как и бывает иногда в самой взрывоопасной и чреватой любыми неожиданностями обстановке, не обошлось и без курьезов.

Утром во вторник в посольство прибыли посланцы из группы преподавателей русского языка, работавших в местных лицеях и столичном университете. Воспользовавшись тем, что занятия были отменены, они, невзирая на смертельную опасность и игнорируя непрекращающуюся стрельбу, а также то в одном, то в другом месте возникавшие стычки между противниками и сторонниками президента, решили выяснить чрезвычайно волновавший всю их немногочисленную группу вопрос: будет ли им начислена надбавка за то, что они находятся в «зоне военных действий»?

У них был чисто денежный интерес, а потрясенного их отчаянным безрассудством Базиленко заинтересовало, как они сумели под шальным огнем пробраться в посольство.

Когда они с некоторой долей смущения объяснили, как им это удалось, Базиленко понял, почему они источают такой специфический запах, оказалось, что определенная часть их смертельно опасного маршрута проходила по открытым сточным канавам, которых было очень много в африканской части города и по которым, слегка пригнувшись, можно было сравнительно безопасно преодолеть наиболее простреливаемые участки.

Расспросив преподавателей обо всем, что они видели, пока пробирались в посольство, и заверив, что Родина не забудет их подвиг и, в случае чего, возместит все моральные и материальные издержки, Базиленко попытался убедить их остаться в посольстве и переждать смутное время.

Но где там! Лишний раз ему пришлось убедиться, что, когда дело касается твердой валюты, для советского человека нет ничего невозможного и он готов рисковать чем угодно, даже собственной жизнью!

Только преподаватели отправились восвояси, как Дэ-Пэ-Дэ пригласил меня к телефону. Звонил посол:

— Нам с Ольгой Васильевной необходимо перебраться в посольство. Если вы сумеете это организовать, я буду по гроб жизни вам обязан.

Я посмотрел на Дэ-Пэ-Дэ и по его виду понял, что, прежде чем говорить со мной, посол обсудил эту проблему с ним. Видимо, за время вынужденного отсутствия посла он успел освоиться с обстановкой, вошел во вкус неожиданно свалившегося на него единоначалия, не хотел его лишаться и потому делал мне теперь знаки, означавшие, чтобы я отказался выполнить просьбу посла.

Пока я размышлял над тем, как мне поступить, в трубке снова раздался умоляющий голос Гладышева:

— Помогите нам, Михаил Иванович. Я знаю, вы все можете. Прошу вас не в службу, а в дружбу.

Я понимал, почему Гладышев изменил свою точку зрения на взаимоотношения с резидентом и стал вместо покровительства, означавшего подчинение, предлагать дружбу, дававшую какой-то шанс на деловое партнерство: шел уже третий день переворота, а он оставался в стороне от руководства посольством, о чем, безусловно, знали в Москве, потому что все телеграммы в МИД уходили за подписью Драгина. Все это неизбежно поднимало рейтинг советника и, соответственно, снижало рейтинг посла, а, учитывая связи Дэ-Пэ-Дэ в ЦК, кто знает, какие из этого могут быть сделаны выводы!

Если бы не это обстоятельство, вряд ли Гладышев стал бы так заискивать передо мной и просить меня о дружеской услуге!

За те неполных два месяца, что я провел в стране, наши отношения, можно сказать, еще не сложились, но, к моему большому и искреннему сожалению, явно стала просматриваться тенденция к тому, что в дальнейшем они не только не сложатся, а могут вообще испортиться. А началось все с пустяка, с мелочи, из которых и состоит наша жизнь и последствия которых порой бывает трудно или даже невозможно предусмотреть.

Через две недели после приезда в страну я помогал Хачикяну проводить ответственную встречу с агентом, работавшим во французском посольстве. Раньше с этим агентом встречался Матвеев, а Хачикян ему ассистировал. Теперь я ассистировал Хачикяну, поскольку хотел посмотреть на этого агента: мне было полезно знать его в лицо на тот случай, если когда-нибудь придется с ним работать. К тому же поручать это дело другому работнику было нецелесообразно, чтобы не расширять круг знающих его лиц. Ну, а мне в любом случае это было положено по должности.

Хачикян встретился с этим агентом в обеденный перерыв, получил несколько важных документов, передал мне, и я поехал в посольство, чтобы сфотографировать их и быстренько привезти обратно, поскольку агент должен был после окончания перерыва положить документы на место.

Времени у меня было в обрез, поэтому, подъехав к посольству, я не стал парковать автомашину на своем обычном месте, а остановился прямо у входа и побежал в резидентуру, где меня уже ожидал Колповский и подготовленная к работе фотоаппаратура.

Я знал, что обычно у входа останавливается машина посла, это было, так сказать, ее штатное место, но пренебрег этим обстоятельством, поскольку был перерыв, посол, как я полагал, уехал к себе в резиденцию обедать, да и вообще мне в этот момент было как-то наплевать на всякие протокольные условности.

Оказалось, что я все же не учел некоторых тонкостей этикета и поступил опрометчиво.

Пока я находился в фотолаборатории, подъехал посол, который вместе с атташе, ответственным за протокол и одновременно выполнявшим функции его личного переводчика, ездил к министру иностранных дел. И вот из-за того, что у калитки стояла моя автомашина, он был вынужден остановиться не на своем «законном» месте, а в сторонке, и пройти до калитки лишний десяток метров.

Когда мы с Колповским закончили фотографирование, и я вышел из резидентуры, чтобы ехать к Хачикяну, меня перехватил атташе и сделал мне замечание:

— Михаил Иванович, убедительно прошу вас никогда больше не ставить свою машину у калитки. Евгений Павлович был очень недоволен!

И тут я допустил вторую оплошность: вместо того, чтобы по-философски отнестись к этому замечанию и промолчать, я, находясь в состоянии легкого возбуждения от проводимой операции, не сдержался.

— Это посол поручил вам сделать мне замечание? — спросил я.

— Да, — ответил атташе, который по молодости лет, видимо, готов был выполнить любое поручение своего шефа.

— Тогда передайте, пожалуйста, Евгению Павловичу, — с холодной вежливостью сказал я, — что замечания советникам следует делать лично, а не перекладывать воспитательную работу на младших дипломатов.