Обнадеживало лишь то, что Гладышев по многочисленным отзывам о нем, которые я собрал в Москве, превыше всего ставил интересы государства, а значит, можно было рассчитывать, что если уж не личная дружба, то по крайней мере хорошие рабочие отношения с ним вполне возможны.

Второй визит я нанес секретарю парткома Денису Петровичу Драгину. Это была по-своему легендарная личность, поскольку его известность вышла далеко за пределы тех коллективов внутри страны и за рубежом, в которых ему довелось работать. Когда-то давным-давно его окрестили Дэ-Пэ-Дэ, и эта кличка, ассоциировавшаяся у многих с известным непристойным выражением, как нельзя лучше соответствовала его отношению к любому порученному делу.

Вообще-то он приехал в страну на должность советника посольства по межпартийным связям и формально отвечал за контакты с местной Партией независимости, которую угораздило встать на марксистскую платформу и тем самым навлечь на себя немилость со стороны президента, разработавшего собственную теорию построения африканского социализма. Несколько лет назад Партия независимости была запрещена и с тех пор находилась фактически на нелегальном положении, а потому связь с ее руководством поддерживал не Дэ-Пэ-Дэ, а резидент КГБ.

В принципе должность, которую занимал Дэ-Пэ-Дэ, давно надо было ликвидировать, но у него были друзья в ЦК, и они решили сохранить эту «кормушку» для него и ему подобных, мотивируя это решение невесть откуда взятой информацией о якобы предстоящей легализации опальной партии.

Международный отдел ЦК пытался приспособить Дэ-Пэ-Дэ к поддержанию контактов с находившимся в стране представительством национально-освободительного движения одной из сохранившихся колоний на Юге Африки, но из этого тоже ничего не вышло, поскольку представительство существовало чисто номинально и никакой погоды в многолетней борьбе угнетенного народа не делало. Впрочем, национально-освободительное движение от этого только выиграло, потому что вмешательство Дэ-Пэ-Дэ могло серьезно осложнить и без того затянувшийся процесс обретения независимости.

И тогда, чтобы хоть как-то оправдать пребывание Дэ-Пэ-Дэ в стране, его сделали секретарем парткома, вернее, профкома, потому что, стремясь запутать всех явных и тайных врагов, ЦК распорядился все партийные организации за рубежом называть профсоюзными, а профсоюзные — месткомовскими. Вот и изображал Дэ-Пэ-Дэ из себя недремлющее око и отождествлял руководящую роль ЦК.

От беседы с секретарем профкома у меня остался неприятный осадок, потому что он моментально и в полном объеме оправдал те нелестные характеристики, которые давали ему в Москве. Я вышел от него в большом расстройстве, потому что от одной мысли, что в течение нескольких лет придется регулярно общаться с этим человеком, мне захотелось удавиться.

Мое скверное настроение несколько поправилось после визита к заведующему референтурой посольства Захарову, также вполне оправдавшему данную ему характеристику и оказавшемуся милейшим и понятливым человеком. Он провел меня по секретно-шифровальному отделу, показал свое хозяйство и заверил, что я всегда могу рассчитывать на его помощь и содействие.

Затем в сопровождении радиста-шифровальщика я поднялся на третий этаж, он провел меня по коридору и, остановившись у одной из дверей, показал, где находится потайная кнопка.

Я надавил неприметный миниатюрный штырек, вмонтированный в нижнюю поверхность подоконника, щелкнул электрический замок, и перед нами отворилась дверь, за которой находилась резидентура внешней разведки КГБ…

Как только мы вошли, собравшиеся в общей комнате сотрудники прошли в кабинет резидента и расселись по своим привычным местам.

Я сел за стол и, прежде чем начать «тронную речь», окинул своих подчиненных внимательным взглядом.

Под моим началом было всего шесть человек. Из них разведчиками было четверо, пятый отвечал за оперативную технику, а шестой был радистом-шифровальщиком.

Раньше я знал только двоих: второго секретаря посольства Гагика Хачикяна, с которым год назад познакомился в сочинском санатории имени Дзержинского, не подозревая, что когда-нибудь нам придется вместе работать, и вице-консула Базиленко, который проходил стажировку в консульском управлении МИДа. С остальными я был знаком заочно по их личным делам.

И личные, и заочные знакомства не давали каких-либо оснований предполагать, что с кем-то из них у меня могут не сложиться отношения или нам придется конфликтовать, хотя некоторые опасения на этот счет у меня все же были.

С Хачикяном нас объединило и сблизило знакомство с Матвеевым, который был его начальником, а моим старым товарищем. В Сочи мы вместе играли в теннис, общались на пляже, ходили пить пиво в «Золотой петушок». И вот спустя всего год он стал моим заместителем. Более того, после гибели Матвеева, он в течение полугода исполнял обязанности резидента и не без оснований рассчитывал, что его утвердят в этой должности, а вместо Матвеева пришлют заместителя или рядового работника.

Приняв на связь агентов, с которыми работал Матвеев, он волею обстоятельств стал наиболее информированным и потому самым полезным сотрудником резидентуры, и по этим показателям, безусловно, значительно превосходил меня. И будет превосходить еще долго, по крайней мере до тех пор, пока я не освоюсь с обстановкой и не обзаведусь собственными источниками информации.

Как в этой ситуации сложатся наши отношения?

Не затаит ли он на меня обиду за то, что я перешел ему дорогу, не дал возможности возглавить резидентуру и сделать следующий шаг по служебной лестнице? Хотя, конечно, он должен был понимать, что вопрос, кому быть резидентом, решался без моего участия, но кто его знает?

Как мне казалось, с Базиленко особых проблем у меня возникнуть не могло. Он уважал и ценил меня, как выходца из управления внешней контрразведки, и уже во время стажировки, еще не зная, что нам придется вместе работать, относился ко мне как своему более опытному наставнику. Оставалось сохранить эти отношения и сейчас, тем более что он правильно воспринял некоторые мои практические советы и за полгода пребывания в стране сумел приобрести хорошего агента.

Правда, этот агент служил не в контрразведке, а всего лишь в дорожной полиции, и в этом смысле Базиленко пошел по самому легкому пути, потому что первый сотрудник спецслужбы, с которым приходится сталкиваться вице-консулу, это, как правило, инспектор дорожной полиции.

Но для первой командировки и это было неплохо. Я тоже начинал когда-то аналогичным образом, и первым завербованным мною агентом тоже был инспектор дорожной полиции.

Рядом с Базиленко сидел Лавренов, работавший под прикрытием Агентства печати Новости. Как и у Хачикяна, это была его вторая командировка, однако в отличие от заместителя резидента, достижения Лавренова были намного скромнее. Он был не слишком силен в агентурной работе, но зато его несомненным «коньком» было умение обрабатывать информацию. Этого, кстати, как раз и не хватало Хачикяну, что, как я знал, и оказалось решающим обстоятельством, когда рассматривался вопрос, утверждать ли его резидентом или прислать из Москвы.

В дополнение к своим источникам Лавренов принял на связь агента из канцелярии премьер-министра, с которым раньше работал Матвеев. Это было очень ответственное дело, и меня просили взять организацию связи с этим агентом под личный контроль.

Впрочем, это было излишне: резидент отвечает за все, что происходит в резидентуре, и поэтому вся работа должна находиться под его личным контролем!

Последним оперативным работником был Выжул, работавший под прикрытием торгпредства. Он приехал на несколько месяцев раньше Базиленко, но, в отличие от вице-консула, ничего существенного пока сделать не сумел.

По наследству от предшественника ему достался агент в министерстве экономики и финансов, освещавший проблемы сотрудничества с другими странами, и худо-бедно он с ним работал, но новых связей почти за год работы приобрести не смог, да и не очень старался, и это вызывало обоснованное недовольство руководства, потому что где еще вербовать, как не в Африке?!