Нравственный дух снизился в дивизии еще больше, когда в середине апреля четыре добровольца были расстреляны за кражу продуктов со склада. Они умерли без единого вскрика, получив отпущение грехов от маленького кюре Французского легиона, который заменил монсеньора Майоля де Люпе, ушедшего в немецкий монастырь.

20 апреля, в честь годовщины Гитлера, волонтеры отведали бисквиты, темную массу, называемую шоколадом, получили по три сигареты. Они отпраздновали пятьдесят шестой день рождения фюрера с песнями, угощаясь вином, добытым Крюкенбергом от интендантства.

Им показали фильм с Зарой Линдер, хриплый голос которой перевернул им всю душу. После этого им показали хроникальную ленту. Немецкий комментатор сопровождал своим рассказом кадры, где была показана толпа, разбегающаяся в разные стороны на паперти Нотр-Дам, чтобы скрыться от снайперов на крышах во время прибытия генерала де Голля. Стрельбу приписывали коммунистам. Французские эсэсовцы вышли из зала после просмотра более чем когда-либо убежденные, что они являются последним оплотом против большевистского нашествия. Некоторые даже уже видели себя в Париже, на Елисейских полях, где соотечественники встречают их как героев и защитников Запада… Самые трезвые не питали иллюзий: так или иначе это была расстрельная команда, и в лучшем случае их ждали долгие годы тюрьмы.

В ночь с 23 на 24 апреля 1945 года бригаденфюрер Крюкенберг получил приказ прибыть в Берлин во главе французской эсэсовской дивизии «Карл Великий».

Офицеры разошлись по расположению части, построили своих людей.

— Добровольцы, идущие в Берлин, шаг вперед!

Шагнули все.

Утром распределяли оружие: гранаты, базуки, фаустпатроны. Тяжело нагруженные, перекрещенные пулеметными лентами, с гранатами-лимонками, пристегнутыми к пуговицам, и гранатами, висящими на поясе, они никогда не были так хорошо вооружены. Четыреста волонтеров погрузились на восемь грузовиков, предоставленных Люфтваффе, счастливые от мысли защищать фюрера. Немцы, бежавшие из своей столицы, с изумлением смотрели на тех, кто въезжал в нее с песней.

В результате франко-советского соглашения советское правительство выдало свое согласие на присутствие во время вступления в Германию советских войск некоторого количества наблюдателей, призванных определить, что было изъято из французских арсеналов, и произвести учет этого. Миссия, которую обе стороны притворялись, будто принимают всерьез. Франсуа Тавернье, уже известный советским службам, был одним из офицеров, направленных с этой целью французской стороной. Перед отъездом из Парижа профессор Жолио-Кюри дал ему точное определение цели его миссии. Это было ненамного серьезнее, чем поиски заржавевшей техники…

До 15 марта майор Тавернье много играл в шахматы, обогатил свой русский лексикон бранными выражениями, опивался водкой с прилежанием, которое снискало ему уважение руководителя Особого управления, занимавшегося в Германии розыском промышленного и научного оборудования, в особенности секретного оружия.

Недели, проведенные Франсуа Тавернье в беготне по главным штабам разных советских армий в Москве, чуть не истощили запас терпения французского офицера.

Назначенный в Главный штаб 1-й Белорусской армии, он приехал на фронт в последние дни марта и с тех пор грыз свои удила, имея для развлечения только партии в шахматы и беседы с генералом Васильевым, с которым он встречался однажды в Алжире, где тот был военным атташе.

Наконец пробил час большого наступления на Берлин.

В четыре часа утра 16 апреля по приказу Жукова три красные ракеты осветили на несколько секунд, всем показавшихся долгими, берега Одера, залив своим пурпурным светом небо и землю. Внезапно вспыхнули мощные прожекторы, а также фары танков и грузовиков, а лучи зенитных прожекторов стали шарить по немецким окопам. Великое молчание царствовало в этом сиянии, предваряющем конец света.

Три зеленые ракеты поднялись в небо, и земля начала содрогаться. Двадцать тысяч пушек извергали огонь. Горячий ветер сметал все перед собой, зажигая леса, деревни, колонны беженцев. В этом ужасающем грохоте острое шипение «катюш» раздирало воздух.

1-й Белорусский фронт под командованием Жукова, 2-й Белорусский под командованием Рокоссовского и 1-й Украинский фронт под командованием Конева перешли в наступление. Один миллион шестьсот тысяч человек, большей частью питающих ненависть к нацистам за гибель отца, брата, друга, двинулись вперед по полям. Обитатели покидали немецкие города, оставляя за собой только пепел. Тавернье понимал гнев, воодушевлявший русских защитников Сталинграда, Смоленска, Ленинграда и Москвы, пересекших всю Россию, чтобы достичь Одера. Их плата войне была самой большой в Европе. Чтобы отплатить за то, что испытали их матери, их жены и их дочери, солдаты выполняли повсеместно закон возмездия.

Французский офицер проникся дружеским чувством к этим простым и отважным людям, сражавшимся с полнейшим презрением к опасности и делившимся с пленными своим скудным пайком. Со своей стороны, русские с любопытством смотрели на этого человека, говорившего на их языке, здорово пившего и хотя не сражавшегося, но находившегося всегда в самом горячем месте боя.

— Не волнуйтесь, — говорил генерал Васильев, нанеся ему визит в полевой госпиталь, где Тавернье заканчивали перевязывать ногу.

— Я очень хотел с вами здесь встретиться, — проворчал он. — Я не только не нахожу никакого принадлежащего нам материала, но вы попросту держите меня в стороне. Я спрашиваю себя, что я здесь делаю, раз я не имею права сражаться вместе с вами.

— Вы хорошо знаете, что такое приказ. Все офицеры, прибывшие из союзных стран с миссией наблюдателей по иностранному вооружению, находятся в той же ситуации, что и вы.

С возмущением Франсуа отвернулся.

Если бы Леа и имела сомнения относительно необходимости разгрома нацистской Германии, то увиденное ею 15 апреля 1945 года утвердило ее в ненависти и отвращении.

Джордж Мак-Клинток тщетно пытался возражать против того, чтобы она сопровождала группу врачей и санитарок доктора Хуга, главы медицинской службы 2-й британской армии, в лагерь Берген-Бельзен, который только что был освобожден. Он уступил, вняв ее доводу:

— Их не так много, я должна туда отправиться.

Поля и сосновые леса простирались, насколько хватало глаз. Дорога поднималась к островерхой колокольне, возвышавшейся над окруженными цветущими лугами домиками деревни Берген. Без танков, грузовиков, солдат, стоявших вдоль дороги, война казалась бы очень далекой.

Внезапно за поворотом дороги на обнаженной равнине открылся мир кошмара: колючая проволока, сторожевые вышки, ряд зеленоватых бараков. Живые скелеты, одетые в полосатые мешки, бродили по серому песку. Некоторые из этих призраков пошли навстречу им до ограды, протягивая свои иссохшие руки, пытаясь улыбнуться, в то время как слезы текли по их изможденным лицам. Эти улыбки испугали солдат, которые некоторое время оставались неподвижными, словно опасаясь того, что им предстояло увидеть. Доктор Хуг велел угостить всех горячим кофе. Потом они вошли.

Повисшие на колючей проволоке полуголые трупы; на земле тоже трупы мужчин, женщин и детей, обнаженные или покрытые лохмотьями. Англичане медленно вступали в невообразимый мир, населенный существами без возраста, которые с трудом несли тяжесть своего тела.

Леа не могла оторвать взгляд от этих лиц странного цвета: землистого, серого, фиолетового.

Толпа полуживых расступилась перед ними. Они двинулись по круговой дорожке налево, потом направо. Открылся весь мрачный, подавляющий ужас лагеря. Доктор Хуг вошел в один из бараков, сделав знак своим спутникам остаться на пороге. Когда после долгих минут ожидания он вышел оттуда, его было не узнать: исказившиеся черты лица, блуждающий взгляд, трясущиеся руки.

— Вынесите их оттуда, — пробормотал он.

Мак-Клинток помешал Леа войти.