Высокая элегантная девушка-шатенка в свою очередь заняла место на стуле.

— Взгляните, месье и мадам, на эту с виду благопристойную и порядочную особу. Глядя на нее, не скажешь, что это шлюха, которая предпочла подставлять свой зад бошам, пренебрегая нашими молодцами. Чего это заслуживает?..

— Стри-и-и-жки…

Это была игра, фарс, комедия, мистерия, подобная тем, которые разыгрывались когда-то на папертях соборов в назидание верующим. Но это была не «Мистерия о девах безумных и о девах благоразумных», не «Действо о свадьбе или о шалаше», а воистину «Мистерия о страстях». Однако не та, что была представлена в 1547 году в Валансьене, а зрелище той нелепой и великолепной эпохи, трусливой и смелой, великодушной и низкой, гениальной и глупой, героической и преступной, того тяжелейшего периода, который переживала Франция в первые дни своего освобождения.

Девушка не плакала. Она держалась очень прямо, надменно вздернув подбородок. Воцарилось молчание. Толпа ждала криков и слез, а получила только презрительную улыбку. Среди присутствующих поднялся ропот.

Вероятно, раздраженный гордым видом девушки, «парикмахер» орудовал ножницами грубо, поранив свою клиентку. По щеке потекла кровь.

— О!.. — выдохнули зрители.

Леа сжала кулаки и отвернулась. Неужели не найдется человека, способного прекратить эту мерзость?! К счастью, Франсуазы здесь не было. Однако?..

Женщина, убаюкивающая ребенка, подняла голову. Она смутно напоминала Франсуазу, когда та выходила из воды после купания в Гаронне… Сердце Леа сжалось. Нет… нет… это была не ее сестра! «Хорошо, что папа и мама умерли, они не вынесли бы этого», — подумала она. Чья-то рука опустилась на ее плечо. Это была Альбертина. На лице старой девы отражался весь ужас происходящего вокруг. Леа обняла ее за плечи.

Стрижка окончилась. Жертва выпрямилась, сама ее поза выражала презрение к собравшимся. Толпа загудела, и раздалось несколько ругательств, пока она усаживалась на скамью обстриженных, не замечая крови, испачкавшей ее платье.

Очередную жертву притащили к стулу, где она упала на колени, лепеча:

— Простите… простите… Я больше так не буду… Простите…

Ножницы угрожающе щелкали над ней.

— Довольно, прекратите.

Молодой человек в брюках гольф с винтовкой вбежал на ступени. «Парикмахер», вероятно, знал его, потому что он, взяв в руку волосы несчастной, ограничился словами:

— Не мешай нам заниматься делом.

Щелкнув ножницами, он отрезал толстую прядь.

Юноша опустил ствол винтовки на пальцы «парикмахера».

— Ты не имеешь права так поступать. Если эти женщины виновны, их будут судить по справедливости. Ты должен передать их в полицию.

Наконец люди в форме вышли из комиссариата.

— Проходите… проходите… Здесь нечего смотреть… Возвращайтесь домой… Нечего смотреть… Не беспокойтесь, эти женщины будут наказаны, как они того заслуживают.

Площадь постепенно опустела, и полицейские увели женщин внутрь комиссариата. Остались только Леа и ее тетка. Постояв еще немного, они решительным шагом направились к комиссариату.

В помещении царило замешательство. Здесь не знали, что делать с этими несчастными женщинами. Молодой человек в брюках гольф разговаривал по телефону. Повесив трубку, он сказал:

— Префектура высылает машину, чтобы забрать их.

— Куда? В малую Рокетт?

— Нет, их перевезут на зимний велодром под охрану ОВС.

— Это забавно, как евреев.

Леа вспомнила, что писала ей Сара Мюльштейн о содержании арестованных на зимнем велодроме, и с изумлением посмотрела на того, кто находил это «забавным».

— Мадам, уходите, вам здесь нечего делать.

— Я пришла искать свою племянницу, месье.

Мужчины с изумлением посмотрели на пожилую женщину, которая говорила им спокойно и с достоинством: «Я пришла искать свою племянницу». Нахальная старушка!

— Мадам, это невозможно. Эти женщины осуждены за сотрудничество с врагом, они должны предстать перед компетентными органами.

— Франсуаза!

Она подняла голову, взгляд был пустым. Казалось, она не узнавала свою сестру.

— Франсуаза, это я, Леа. Все кончено, мы пришли за…

— Об этом не может быть речи, мадемуазель. Эта особа арестована вместе с любовницами немецких офицеров…

— Я никогда не спала с немцем, — выкрикнула жена Мишо, — а этих женщин встречали в притонах, меня по ошибке поместили с ними.

— Замолчите, трибунал разберется. Уходите, мадам.

— Умоляю вас, месье, я отвечаю за нее. Это моя племянница, месье, я знаю ее с самого раннего детства…

— Не настаивайте, мадам.

— Вы не бросите ее в тюрьму вместе с ребенком?

Молодой человек посмотрел на Франсуазу и ее сынишку, потом на мадемуазель де Монплейне в явном замешательстве.

— Что касается ребенка, я не знаю… Я не против того, чтобы вы увели его, если она согласится вам его доверить.

Маленький Пьер, узнавший Леа, протянул к ней руки.

— Ты согласна, чтобы он ушел с нами?

Франсуаза молча отдала его своей сестре.

— Оставьте нам ваши имена и адреса, — сказал старший из полицейских.

— Когда мы сможем навестить ее?

— Мне это неизвестно, мадам. Надо ждать. Вам сообщат.

Франсуаза протянула руки к Леа.

— Что ты хочешь?

«О да! Я должна была сама догадаться», — подумала Леа, снимая с головы голубой платок. С нежностью она завязала его под подбородком своей сестры.

Проводив тетку и Пьера на Университетскую улицу, Леа быстро, словно стараясь сбежать, покинула квартиру. Она хотела побыть одна, попытаться поразмыслить надо всем, что произошло, и, конечно, вновь найти Лорана.

До церкви Сен-Жермен-де-Пре бульвар Сен-Жермен был местом прогулок для обитателей квартала. После улицы Бонапарта картина менялась: вместо беззаботных гуляк появились группы людей с нарукавными повязками и винтовками, молодые люди в белых халатах, помеченных красным крестом, хозяйки, шедшие вдоль стен в поисках какой-нибудь лавки, открытой на улице Де Бюсси. Одна из них остановила Леа, удерживая ее за седло велосипеда.

— Не идите мимо улицы Сены. Уже три дня боши, засевшие в Сенате, стреляют из пушек вдоль улицы. Многие убиты или ранены.

— Спасибо, мадам, но я хотела бы попасть на площадь Сен-Мишель. Как мне лучше проехать туда?

— На вашем месте я бы не ездила. Там везде опасно. Войска Леклерка атакуют Люксембургский дворец…

Словно в подтверждение слов женщины, снаряд разорвался перед рыбной лавкой на улице Сены, разбив последние витрины и ранив в ноги и в лицо троих прохожих.

Толкая свой велосипед, Леа возвратилась назад и села отдохнуть в скверике около старинного архиепископства. Все скамьи были заняты спящими. Мальчишки и девчонки, усевшись в песочнице, вращали в ней бутылку. Леа села в стороне, прислонившись к дереву. Закрыв глаза, она попыталась привести в порядок свои мысли, избавиться от невыносимых, жестоких образов. Чтобы прогнать их, она потрясла головой, потом стала биться ею о ствол все сильнее и сильнее, не чувствуя как по ее лицу текут слезы.

— Стой, ты себя поранишь!

Маленькая грязная рука задержала ее голову.

— Вот, выпей глоток, тебе полегчает.

Леа схватила бутылку и стала пить с такой жадностью, что вино потекло по подбородку.

— Для девушки у тебя неплохая хватка, — взяв обратно почти опустевшую бутылку, заметил мальчишка, которому, наверное, не исполнилось и пятнадцати лет… — Ничего нет лучше, чем хорошее винцо, чтобы поднять настроение. Это бургундское, мы его взяли у Николя. Хочешь сигарету?

Леа кивнула.

С наслаждением она сделала затяжку, потом еще, глотая дым и чувствуя легкое опьянение.

— Что, полегчало?.. Вот и хорошо. Подожди, я принесу немного воды из фонтана, вымоешь лицо.

Леа ополоснула лицо, и он продолжал задавать ей вопросы:

— Почему ты плачешь? Ты потеряла своего возлюбленного?.. Тогда отца?.. Не хочешь ничего говорить?.. Тем хуже!.. Подожди, выпей еще глоток. Знаешь, ты красива.