Все бросились к окнам.
На бульваре Пале оккупанты с трех грузовиков стреляли по воротам префектуры, три танка двигались к Нотр-Дам. Из Дворца правосудия и префектуры раздались выстрелы, уложившие нескольких немцев. Грузовики отошли к Шатле. Рвались снаряды. Немного позже другие грузовики были остановлены на бульваре Дю Пале. Из своих окон молодые люди видели мужчин в одних рубашках, вооруженных винтовками или револьверами, прятавшихся под аркой входа в метро и в кафе Депара, перед дверью которого они установили ручной пулемет.
Грузовик, двигавшийся по мосту Сен-Мишель, стал их первой целью. Солдата, лежавшего на капоте, ранили, он соскользнул на мостовую. Грузовик остановился, а другой в это время врезался на углу набережной Гранд-Огюстэн в закусочную под радостные крики зрителей. Бойцы Французских Внутренних Сил подбежали собрать тела, которые они прятали на лестницах, спускающихся к Сене, под любопытными взглядами купальщиков, загоравших на другом берегу. Со стороны Шатле поднимался черный дым от горящего грузовика. Вездеход, помеченный V — знаком победы — и лотарингским крестом, сопровождаемый каретой скорой помощи и пожарной машиной, повернул на набережную Сен-Мишель, сильно визжа шинами. Около Нотр-Дам три танка готовились к штурму здания префектуры.
— Они ни за что не удержатся, — сказал Франк, — у них практически нет боеприпасов и только несколько мешков с песком защищают их от снарядов.
Группа подростков промчалась по набережной, волоча старый пулемет. У одного из них на шее висела пулеметная лента. Его звали Жанно, ему было пятнадцать лет, и он не знал, что чуть позже умрет на набережной Монтебелло от разрывной пули, угодившей ему в шею…
Бутылка с горючей смесью, брошенная из окна префектуры, упала в открытый башенный люк одного из танков, и он сразу загорелся. Радостные вопли осажденных перелетели через Сену и смешались с криками жителей на набережной Сен-Мишель, которые, высунувшись из окон и не сознавая опасности, не теряли из виду ни одной подробности спектакля. Группа немецких пленных прошла с поднятыми руками, сопровождаемая бойцами Внутренних Сил. На площади прохожий был ранен шальной пулей. Залитый кровью немец стрелял в воздух, кружась на месте. Пуля угодила ему в голову. Несколько страшно долгих секунд он продолжал двигаться, прежде чем рухнуть посреди мостовой. Только Леа не отвела взгляд.
Квартал содрогнулся от взрыва. Автоцистерна с бензином врезалась в стену отеля «Нотр-Дам». Пламя охватило штору и поднялось по фасаду. Бойцы Внутренних Сил оставили свои посты и пытались оттолкнуть цистерну, чтобы защитить старое здание. К счастью, очень скоро послышалась сирена пожарных.
Воспользовавшись минутным затишьем, один из молодых людей решился выйти. Он возвратился через час и сообщил, что только что было заключено перемирие, чтобы подобрать убитых и раненых. Эта радостная новость была встречена, как и положено, — откупориванием бутылки шампанского.
Вечер выдался душный, грозовой. Парижане снова высыпали на улицы.
— Черт возьми, мы не предупредили теток! — воскликнула Лаура, бросаясь к телефону.
Тучи над Новым мостом приобретали все более зловещий вид.
— Тетушка Альбертина хочет, чтобы мы немедленно вернулись. Кажется, у Шарля высокая температура…
— Она не вызвала доктора?
— Доктор Леруа не отвечает, а другие отказываются ехать.
— Ладно, я иду. Ты — со мной?
— Нет, я предпочитаю остаться здесь. Если будет нужно, позвони мне. Франк, ты дашь номер телефона Леа?
— Да. Я провожу ее. Вернусь раньше, чем через час. Я возьму твой велосипед.
16
Леа провела всю ночь у изголовья бредившего ребенка. Утром она завернула его в одеяло, заняла у консьержки разболтанную коляску, уложила в нее Шарля и направилась в ближайшую больницу.
В больнице Леннэк, на улице Севр, дежурный практикант осмотрел ребенка. Явно не поняв, чем он болен, практикант посоветовал Леа оставить его до прихода патрона, а самой прийти позднее. Когда она отказалась оставить Шарля, он проводил их в двухместную палату, дав перед этим мальчугану лекарство.
Леа проснулась поздно, за полдень, от громкого голоса.
— Э, девушка, у вас крепкий сон. Это не ваш ребенок?
— Нет.
— Где его родители?
— Что с ним, доктор?
— Форма острого ларингита, осложненная начинающимся воспалением легких.
— Это серьезно?
— Конечно, серьезно. Его нужно бы оставить здесь.
— А это возможно?
— Большинство персонала отсутствует. Вы мне так и не ответили: где его родители?
— Его мать убита немцами. Его отец с генералом де Голлем.
— Бедный малыш.
— Леа… Леа.
— Я здесь, мой дорогой.
Шарль, застонав, ухватился за нее. Врач смотрел на них озабоченно.
— Вы отвезете его домой и будете точно следовать моим предписаниям. Вы умеете делать уколы?
— Нет.
— Научитесь.
— Но…
— Это не очень сложно.
Дверь палаты распахнулась.
— Доктор, нам привезли раненых детей.
— Тяжело?
— В живот и ноги.
— Я иду. Поместите их в операционную. Вы видите, мадемуазель, этого я и опасался — прибытия раненых. Когда нас так мало, что мы не можем обслуживать наших больных.
Врач выписал рецепт.
— Спросите у медсестры у входа адрес дежурной аптеки оставьте ей ваш адрес. Завтра утром я постараюсь зайти или пришлю одного из моих коллег.
— Доктор… а не может быть…
— Нет. Это крепкий малыш, он вполне может со всем этим справиться. Давайте ему регулярно эти лекарства и следите за температурой.
В течение следующих трех дней Леа спала лишь несколько часов, полностью отрезанная от внешнего мира, живя только ритмом дыхания ребенка. Наивные молитвы слетали с ее побледневших губ. Ее руки больше не дрожали, делая уколы. На заре 23 августа температура спала; похудевший малыш слабым голосом сказал:
— Я хочу есть.
Леа покрыла поцелуями его личико, в ответ он радостно улыбнулся.
— Что случилось? — спросила Альбертина, открывая дверь.
— Все чудесно! Шарль выздоровел, он просит есть.
— В самом деле, добрая новость. Хорошо, что Лаура достала нам немного молока и бисквитов. Я попрошу Эстеллу приготовить ему небольшой завтрак.
Шарль съел бисквит и выпил половину своего молока, потом мгновенно заснул под нежными взглядами четырех женщин.
— Вода есть? — спросила Леа. — Мне хочется принять ванну.
— Есть, но, как всегда, холодная.
Холодная? Вода действительно была очень холодной. Но будь она даже еще холоднее, все равно Леа погрузилась бы в нее с наслаждением, чтобы смыть с себя тоску, которая, как грязь, пристала к ее коже с тех пор, как жизнь Шарля оказалась в опасности. Отчаянно стараясь спасти его, она улавливала критические моменты, когда защитные силы организма ослабевают, и, как колдунья, вливала в него с помощью рук свою силу. Это напряжение изнурило ее. Но теперь она знала, что он спасен.
Тоска и усталость отступали. Леа энергично растерлась волосяной перчаткой, намыленной туалетным мылом, добытом Лаурой. За отсутствием шампуня она вымыла голому мылом и прополоскала волосы уксусной водой для придания им блеска.
Она безжалостно изучила себя в большом зеркале в позолоченной раме, которое придавало изысканный вид простой ванной комнате, облицованной белым кафелем.
— От меня остались только кожа да кости, — громко произнесла она.
Она, конечно, сильно похудела, но изображение, которое она видела в зеркале, отнюдь не казалось ей дурным. С удовольствием она погладила свои груди с затвердевшими от холода сосками, прогнулась в пояснице, как будто услышала голос Франсуа Тавернье: «Какой вид!»
При этом воспоминании она покраснела, вздрогнув от довольствия. Зазвонил телефон.
— Леа, Лаура хочет поговорить с тобой, — крикнула Альбертина через дверь.
— Иду.
Она схватила трубку.
— Алло, Леа?.. Тетя Альбертина сказала мне, что Шарлю лучше… Это правда?