Все бросились к окнам.

На бульваре Пале оккупанты с трех грузовиков стреляли по воротам префектуры, три танка двигались к Нотр-Дам. Из Дворца правосудия и префектуры раздались выстрелы, уложившие нескольких немцев. Грузовики отошли к Шатле. Рвались снаряды. Немного позже другие грузовики были остановлены на бульваре Дю Пале. Из своих окон молодые люди видели мужчин в одних рубашках, вооруженных винтовками или револьверами, прятавшихся под аркой входа в метро и в кафе Депара, перед дверью которого они установили ручной пулемет.

Грузовик, двигавшийся по мосту Сен-Мишель, стал их первой целью. Солдата, лежавшего на капоте, ранили, он соскользнул на мостовую. Грузовик остановился, а другой в это время врезался на углу набережной Гранд-Огюстэн в закусочную под радостные крики зрителей. Бойцы Французских Внутренних Сил подбежали собрать тела, которые они прятали на лестницах, спускающихся к Сене, под любопытными взглядами купальщиков, загоравших на другом берегу. Со стороны Шатле поднимался черный дым от горящего грузовика. Вездеход, помеченный V — знаком победы — и лотарингским крестом, сопровождаемый каретой скорой помощи и пожарной машиной, повернул на набережную Сен-Мишель, сильно визжа шинами. Около Нотр-Дам три танка готовились к штурму здания префектуры.

— Они ни за что не удержатся, — сказал Франк, — у них практически нет боеприпасов и только несколько мешков с песком защищают их от снарядов.

Группа подростков промчалась по набережной, волоча старый пулемет. У одного из них на шее висела пулеметная лента. Его звали Жанно, ему было пятнадцать лет, и он не знал, что чуть позже умрет на набережной Монтебелло от разрывной пули, угодившей ему в шею…

Бутылка с горючей смесью, брошенная из окна префектуры, упала в открытый башенный люк одного из танков, и он сразу загорелся. Радостные вопли осажденных перелетели через Сену и смешались с криками жителей на набережной Сен-Мишель, которые, высунувшись из окон и не сознавая опасности, не теряли из виду ни одной подробности спектакля. Группа немецких пленных прошла с поднятыми руками, сопровождаемая бойцами Внутренних Сил. На площади прохожий был ранен шальной пулей. Залитый кровью немец стрелял в воздух, кружась на месте. Пуля угодила ему в голову. Несколько страшно долгих секунд он продолжал двигаться, прежде чем рухнуть посреди мостовой. Только Леа не отвела взгляд.

Квартал содрогнулся от взрыва. Автоцистерна с бензином врезалась в стену отеля «Нотр-Дам». Пламя охватило штору и поднялось по фасаду. Бойцы Внутренних Сил оставили свои посты и пытались оттолкнуть цистерну, чтобы защитить старое здание. К счастью, очень скоро послышалась сирена пожарных.

Воспользовавшись минутным затишьем, один из молодых людей решился выйти. Он возвратился через час и сообщил, что только что было заключено перемирие, чтобы подобрать убитых и раненых. Эта радостная новость была встречена, как и положено, — откупориванием бутылки шампанского.

Вечер выдался душный, грозовой. Парижане снова высыпали на улицы.

— Черт возьми, мы не предупредили теток! — воскликнула Лаура, бросаясь к телефону.

Тучи над Новым мостом приобретали все более зловещий вид.

— Тетушка Альбертина хочет, чтобы мы немедленно вернулись. Кажется, у Шарля высокая температура…

— Она не вызвала доктора?

— Доктор Леруа не отвечает, а другие отказываются ехать.

— Ладно, я иду. Ты — со мной?

— Нет, я предпочитаю остаться здесь. Если будет нужно, позвони мне. Франк, ты дашь номер телефона Леа?

— Да. Я провожу ее. Вернусь раньше, чем через час. Я возьму твой велосипед.

Леа провела всю ночь у изголовья бредившего ребенка. Утром она завернула его в одеяло, заняла у консьержки разболтанную коляску, уложила в нее Шарля и направилась в ближайшую больницу.

В больнице Леннэк, на улице Севр, дежурный практикант осмотрел ребенка. Явно не поняв, чем он болен, практикант посоветовал Леа оставить его до прихода патрона, а самой прийти позднее. Когда она отказалась оставить Шарля, он проводил их в двухместную палату, дав перед этим мальчугану лекарство.

Леа проснулась поздно, за полдень, от громкого голоса.

— Э, девушка, у вас крепкий сон. Это не ваш ребенок?

— Нет.

— Где его родители?

— Что с ним, доктор?

— Форма острого ларингита, осложненная начинающимся воспалением легких.

— Это серьезно?

— Конечно, серьезно. Его нужно бы оставить здесь.

— А это возможно?

— Большинство персонала отсутствует. Вы мне так и не ответили: где его родители?

— Его мать убита немцами. Его отец с генералом де Голлем.

— Бедный малыш.

— Леа… Леа.

— Я здесь, мой дорогой.

Шарль, застонав, ухватился за нее. Врач смотрел на них озабоченно.

— Вы отвезете его домой и будете точно следовать моим предписаниям. Вы умеете делать уколы?

— Нет.

— Научитесь.

— Но…

— Это не очень сложно.

Дверь палаты распахнулась.

— Доктор, нам привезли раненых детей.

— Тяжело?

— В живот и ноги.

— Я иду. Поместите их в операционную. Вы видите, мадемуазель, этого я и опасался — прибытия раненых. Когда нас так мало, что мы не можем обслуживать наших больных.

Врач выписал рецепт.

— Спросите у медсестры у входа адрес дежурной аптеки оставьте ей ваш адрес. Завтра утром я постараюсь зайти или пришлю одного из моих коллег.

— Доктор… а не может быть…

— Нет. Это крепкий малыш, он вполне может со всем этим справиться. Давайте ему регулярно эти лекарства и следите за температурой.

В течение следующих трех дней Леа спала лишь несколько часов, полностью отрезанная от внешнего мира, живя только ритмом дыхания ребенка. Наивные молитвы слетали с ее побледневших губ. Ее руки больше не дрожали, делая уколы. На заре 23 августа температура спала; похудевший малыш слабым голосом сказал:

— Я хочу есть.

Леа покрыла поцелуями его личико, в ответ он радостно улыбнулся.

— Что случилось? — спросила Альбертина, открывая дверь.

— Все чудесно! Шарль выздоровел, он просит есть.

— В самом деле, добрая новость. Хорошо, что Лаура достала нам немного молока и бисквитов. Я попрошу Эстеллу приготовить ему небольшой завтрак.

Шарль съел бисквит и выпил половину своего молока, потом мгновенно заснул под нежными взглядами четырех женщин.

— Вода есть? — спросила Леа. — Мне хочется принять ванну.

— Есть, но, как всегда, холодная.

Холодная? Вода действительно была очень холодной. Но будь она даже еще холоднее, все равно Леа погрузилась бы в нее с наслаждением, чтобы смыть с себя тоску, которая, как грязь, пристала к ее коже с тех пор, как жизнь Шарля оказалась в опасности. Отчаянно стараясь спасти его, она улавливала критические моменты, когда защитные силы организма ослабевают, и, как колдунья, вливала в него с помощью рук свою силу. Это напряжение изнурило ее. Но теперь она знала, что он спасен.

Тоска и усталость отступали. Леа энергично растерлась волосяной перчаткой, намыленной туалетным мылом, добытом Лаурой. За отсутствием шампуня она вымыла голому мылом и прополоскала волосы уксусной водой для придания им блеска.

Она безжалостно изучила себя в большом зеркале в позолоченной раме, которое придавало изысканный вид простой ванной комнате, облицованной белым кафелем.

— От меня остались только кожа да кости, — громко произнесла она.

Она, конечно, сильно похудела, но изображение, которое она видела в зеркале, отнюдь не казалось ей дурным. С удовольствием она погладила свои груди с затвердевшими от холода сосками, прогнулась в пояснице, как будто услышала голос Франсуа Тавернье: «Какой вид!»

При этом воспоминании она покраснела, вздрогнув от довольствия. Зазвонил телефон.

— Леа, Лаура хочет поговорить с тобой, — крикнула Альбертина через дверь.

— Иду.

Она схватила трубку.

— Алло, Леа?.. Тетя Альбертина сказала мне, что Шарлю лучше… Это правда?