— Да плевать на их форму. Англичане, американцы или русские — неважно, главное, что они пришли сюда. Да здравствует де Голль!.. Да здравствует Франция!..

Леа брела вдоль набережной, она так устала, так вымоталась, что перестала соображать, что творится вокруг. В ее затуманенном сознании вращалась фантастическая карусель.

«Лоран жив!.. Что стало с Пьеро?.. Я потеряла Лауру и Франка… Надо предупредить моих тетушек… Узнали ли они что-нибудь новое о Франсуазе?.. Для Шарля было молоко сегодня утром?.. Лоран вернулся!.. Как сказать ему о Камилле?.. Почему все эти люди аплодируют?.. Ах, да, солдаты Леклерка здесь… Лоран с ними… А Франсуа, где он?..»

— Простите, мадемуазель, — сказал кинооператор с камерой на плече, сильно толкнувший ее.

Она очутилась на площади Сен-Мишель, поднялась в квартиру Франка. Никого — ни его, ни Лауры. Зато квартиру занимали полтора десятка бойцов ФВС. Она безуспешно пыталась объясниться с ними. В возбуждении они ничего не слышали. Надо было все же известить тетушек, как на грех, телефон, работавший все эти безумные дни, сейчас забастовал. В комнате матери Франка Леа нашла губную помаду и написала на всех зеркалах квартиры: «Я у теток. Лоран, Франсуаза и Пьеро тоже, может быть, там».

Танки!.. Танки сгрудились на площади Сен-Мишель, окруженные восторженной толпой, которая, аплодируя, приветствовала их. Леа пробралась к одному из них, забралась на гусеницу и поднялась к башне.

— Вы не знаете, где капитан д'Аржила?

— Нет, я не видел капитана после Орлеанских ворот.

Среди шума прозвучала команда:

— Спускайтесь, мы идем атаковать Сенат!

— Я прошу вас, если увидите его, скажите, что Экзюперанс…

— Это название его танка!

— Да, я знаю, скажите ему, что Экзюперанс в Париже у тетушек.

— Договорились, но взамен я хочу получить поцелуй.

Леа расцеловала его.

— Вы не забудете?

— Это ваш возлюбленный?.. Ему повезло иметь такую подругу, как вы. Слово чести, я не забуду. Если меня не убьют, конечно…

У Леа кольнуло сердце.

Она соскочила с «шермана» и наблюдала, как маневрируют танки. Они двинулись по узкой улице Сент-Андре-дез-Ар под приветствия толпы, собравшейся на тротуарах веред лавками с опущенными железными жалюзи, на которых кое-где виднелись надписи мелом: «Внимание! Машина ФВС №… захвачена четырьмя полицейскими! Стреляйте по ней!»

Колонна повернула налево, в сторону Одеона. Леа пошла по улице Де Бюсси. «Только полдень», — подумала она, взглянув на уличные часы. Кафе снова распахнули свои двери. Она проглотила полпорции мороженого в бистро на улице Бурбон-лё-Шато среди жителей квартала, обсуждавших события. Один из них уверял, что видел американские танки и грузовики на Новом мосту.

В нескольких окнах полоскались трехцветные флаги. На порогах своих домов люди обменивались впечатлениями, временами бросая беспокойные взгляды в сторону крыш.

Дверь квартиры ее теток на Университетской улице была широко открыта. При входе царил необычный беспорядок. «Боже мой, Шарль!» — подумала Леа, бросаясь в свою комнату. Сидя на кроватке, он с серьезным видом листал альбом Бекассина, принадлежавший матери Леа. Улыбка осветила его лицо.

— Ты вернулась! Я так боялся, что ты больше не придешь.

— Мой дорогой, как ты можешь говорить такое! Я никогда тебя не покину. Ты поел?

— Да, но это было невкусно. Сегодня хорошая погода. Пойдем гулять!

— Не сегодня, на улице еще война.

— Я знаю, я слышал сейчас крики и выстрелы. И тетя Альбертина плакала.

«Она узнала, что Пьеро мертв», — подумала Леа.

— Я вернусь, только поговорю с тетей Лизой.

Она нашла плачущих Лизу и Эстеллу на кухне.

— Наконец-то ты! — воскликнула тетка.

— Что с вами? Что происходит?

Женщины опять заплакали.

— Скажете вы мне, наконец, что произошло?

Эстелла прошептала:

— Мадемуазель Франсуаза…

Вдруг Леа стало холодно.

— Франсуаза! Что с ней случилось?

— Ее арестовали…

— Когда?

Эстелла сделала неопределенный жест.

— Об этом сказала молочница с улицы Дю Бак, пришедшая нас предупредить, — выговорила Лиза. — Альбертина тотчас же ушла, даже не успев надеть шляпу.

При других обстоятельствах такое замечание вызвало бы у Леа улыбку, но в данном случае забыть о шляпе значило, что речь шла о чем-то очень важном.

— Куда она направилась?

— На площадь перед церковью.

— Давно?

— Может быть, с полчаса.

— Я иду туда. Последите за Шарлем.

— Не ходи туда! Не ходи! — кричала Лиза, хватая ее за руку.

Леа молча освободилась и вышла.

Погода была великолепная, в воздухе словно ощущалась праздничная атмосфера. На улице царило оживление: куда-то спешили смеющиеся девушки в коротких светлых платьях, украсив волосы кокардами или маленькими трехцветными флажками; элегантные женщины, которых обычно встречаешь на воскресной мессе, освободившиеся от своей чопорности; пожилые дамы под руку с пожилыми господами, вновь обретшими былую живость. Все направлялись к площади.

Хотя и готовая к подобной картине, Леа замерла в изумлении: площадь была черна от народа.

На верху церковной лестницы, видевшей некогда другие зрелища, разыгрывалась трагикомедия перед публикой, которая смеялась, гоготала и издевалась, поощряя актеров жестами и голосом. Декорацией служили: несколько скамей, плетеный стул и прикрепленный кинжалом над дверью алтаря большой лист белой бумаги, по которой еще стекали чернила, с надписью: «Здесь стригут бесплатно». Пьеса уже началась. Актеры исполняли свои роли, играя очень «натурально». «Ведущий», толстый мужчина в рубашке с повязкой ФВС, выкрикивал очередное преступление:

— Восхищайтесь супругой Мишо, которая донесла на своего мужа в гестапо. Заслуживает ли она оправдания народного трибунала?

— Нет, нет, — вопили зрители.

— Тогда-а-а-а…

— Пусть ее обстригу-у-ут!.. Га… га… га…

Мощный взрыв смеха сотряс присутствующих.

На импровизированной сцене помощники народного правосудия заставили жену Мишо сесть на стул. Появился «парикмахер», вооруженный большими портновскими ножницами, он вращал ими с щелканьем над ее головой и с ужимками Мориса Шевалье пел:

Около Леа икала от смеха толстая девица в белом халате молочницы или мясной торговки, цепляясь за руку пожарного.

— Она намочит себе штаны… Га… га… га… Я говорю тебе, что она описается… Га… га… га… Так и есть!..

Взрывы смеха сотрясали толпу, вызывая у Леа головокружение. Она видела, как размахивали отрезанными прядями волос, будто на арене хвостом и ушами быка, слышала приветствия толпы, напоминающие выкрики на корриде. Тянулись руки, чтобы завладеть этими печальными трофеями.

— После грубой обрезки… стрижка!

Рухнув на стул, жена Мишо с опухшим от слез лицом, выпачканным плевками, понесла справедливую и заслуженную кару за вероятное доносительство на своего мужа в гестапо. Какое имеет значение, что она говорит, будто он бежал в маки Корреза, чтобы уклониться от принудительных работ? Разве соседка не видела, как она отвечала немецкому солдату, спрашивавшему у нее дорогу?..

Леа почувствовала металлический холод ножниц на своей голове… Несколько женщин, стоящих рядом с ней, умолкли. Одна из них вытерла слезу, может быть, наконец поняв это униженное существо, смешное со своей маленькой головой, выступающей из ворота цветастого платья, на котором висела дощечка с надписью: «Потаскуха, продавшая своего мужа».

Два человека подняли женщину и толкнули ее к уже обстриженным, уступившим ей место на лавке. Она села около матери, укачивавшей своего ребенка.

Леа с жадностью смотрела в сторону еще не обстриженных, ища Франсуазу.