Франсуа нежно привлек к себе Леа. Они замерли, давая себе возможность проникнуться теплом друг друга, закрыв глаза, чтобы полнее насладиться этим удивительным счастьем: раствориться в другом, чувствовать, как бьется его сердце. Может быть, в первый раз в этих мрачных местах их нежность расцвела и увлекла в мир возвышенных чувств. В эту минуту они не испытывали желания заняться любовью, их захлестнула радость, переполнявшая их сердца.

Близкий крик ночной птицы заставил их рассмеяться.

— Это хороший знак, ночные птицы возвращаются, — сказала Леа.

— Вернемся.

— Вы уже провожаете меня?!

— Нет, сердце мое, только если вы этого захотите. Я снял комнату у одной пожилой дамы недалеко отсюда.

— Как вы это сделали? Ведь нечего снимать.

— Я нашел выход.

Он остановился на маленькой улице около Гогенцоллерндамм. Здесь уцелели невысокие дома. Большим ключом Франсуа открыл застекленную дверь. Тощая кошка потерлась об их ноги. Они взяли каждый по свече и поднялись с неудержимым смехом наверх. В комнате пахло увядшими розами.

При свете свечей Франсуа медленно стал ее раздевать. Когда она была обнажена, он долго стоял на коленях у ее ног. Его взгляд скользил по ней, заставляя ее трепетать. Она вздрогнула, когда его губы прижались к впадине между ног. Она почувствовала, как раскрылась навстречу поцелуям любовника. Он отнес ее на кровать и разделся, не сводя с нее глаз. Он овладел ею осторожно. Она доверчиво отдалась ему. Когда она почувствовала пик наслаждения, она крикнула:

— Сильнее, сильнее!

Он отвез ее обратно на заре. Она проскользнула в «комнату кокоток», не потревожив своих подруг.

Наутро они рассказали друг другу то, что пережили после памятного Рождества в Амьене. Франсуа встретил весть об освобождении Сары и ее медленном выздоровлении в Англии с радостью, вызвавшей у нее ревность. Он боялся сообщить ей о смерти Матиаса и начал с рассказа о гибели Отто, упомянув о своем визите к Франсуазе.

— Вы были там в момент, когда он погиб?

— Нет, я нашел его военное удостоверение в кармане французского эсэсовца, который его знал.

Леа закрыла глаза.

— Что стало с этим французом?

— Он умер.

Слеза скатилась по милому лицу.

— Как его звали?

Франсуа обнял ее и рассказал все.

— Умирая, он называл тебя и просил у тебя прощения. Плачь, мое сердце, плачь.

Рыдания сотрясали Леа. Как трудно расставаться с детством!

Вечером она захотела отправиться на могилу Матиаса. Она положила на нее цветы, купленные у торговки на углу Констанцештрассе.

— Мы перевезем его останки во Францию, если ты хочешь.

— Нет, он умер здесь, здесь и должен оставаться.

— Что вы делаете?

— Я собираю немного этой земли, чтобы смешать ее с землей Монтийяка.

У нее защемило сердце.

— Что с вами?

Как будто ничего не произошло. Просто, в первый раз за долгое время она подумала о возможном возвращении в обожаемый край. На эту мысль ее натолкнул Матиас. Она с ожесточением наполнила землей свою шляпу. Когда Леа выпрямилась, новый свет сиял в ее глазах.

В течение недели они виделись каждый день. Клер и Мисту, как могли, скрывали отсутствие своей подруги. Несмотря на это, работа, выполняемая молодыми женщинами французского Красного Креста в Берлине, вызывала всеобщее восхищение. Жанина Ивуа, руководитель отделения, писала мадам де Пейеримоф:

«По походному журналу вы должны видеть, что мы хорошо поработали. Нам удалось получить у британцев разрешение на продление срока нашей работы в их секторе благодаря тому, что мы делаем для них. Действительно, они не получили разрешения передвигаться в русской зоне в поисках пропавших без вести (приблизительно тридцать тысяч), поэтому во время наших выездов мы делаем для них то, что они сделали бы для нас. Иногда мы возвращаемся с сотнями свидетельств о смерти или со списками захоронений, найденных в самых маленьких деревнях, которые можно разделить по национальностям. Сколько писанины!..

В каждой нашей команде по-прежнему пять водителей и одна санитарка. Англичане настояли на уменьшении численности персонала ввиду трудностей со снабжением.

Эльзасцы и лотарингцы продолжают прибывать, и мы все с радостью перевозим их; бедняги, они так настрадались! За десять дней наши девушки одели, накормили и обслужили семь тысяч эльзасцев и лотарингцев. Их неиссякаемая самоотверженность вызывает восхищение французских и британских властей.

Новые поезда с эльзасцами и лотарингцами (приблизительно три тысячи) ожидаются с часу на час, и британские власти тотчас потребуют по телефону нашей помощи. Их физическое состояние очень плохое, и мы, в качестве французского Красного Креста, счастливы возможностью дать им ту моральную и материальную поддержку, в которой они так нуждаются.

Мы очень часто видимся с генералом Келлером, приезжающим из Москвы. Он сообщает нам о прибытии поездов. Еще столько людей в лагерях в глубине России.

У нас действительно неслыханная возможность ездить по русской зоне. Они нам доверяют и везде очень сердечно встречают нас. Принимая последний санитарный поезд, мы обратились с просьбой о вывозе тяжело больных к влиятельному генералу. Он при нас позвонил в Москву. Ответ был отрицательным, но он по крайней мере сделал попытку. Этот демарш не прошел бесследно, так как на этой неделе тяжело больные будут нам переданы и уедут в санитарном поезде, который только что прибыл.

Здесь царит великолепная атмосфера. Я могу только похвалить свою команду, и особенно мадемуазель Мориак, Ну де ля Упльер, Дельмас, Фарре д'Астье, д'Альвери, работающих слаженно и четко…»

Франсуа Тавернье получил приказ возвратиться в Париж, откуда он должен был отправиться в Соединенные Штаты. Леа проводила его на аэродром после ночи, проведенной в маленьком доме старой немки. Когда он поднимался на борт «Дакоты», ее охватил страх, что она больше никогда не увидит его.

Подруги сделали все, чтобы развлечь ее. Мисту и Клер действовали столь успешно, что она отчасти вновь обрела прежнюю веселость.

В середине сентября Леа получила приказ сопровождать группу детей до Парижа. Она покинула Берлин и своих подруг с грустью, но и с облегчением. Слишком много руин, страданий и трупов.

В Париже мадам де Пейеримоф дала ей увольнительную. Она устремилась на Университетскую улицу, но нашла лишь запертую дверь. Отдавая ей ключи, консьержка сказала, что все уехали в Жиронду. Леа не поняла.

Она, для которой было немыслимой радостью провести несколько дней в столице, в тот же вечер бросилась на Аустерлицкий вокзал.

Поезд был переполнен. Каждый раз, когда она забывалась, ей слышались страдальческие вопли ее тетки или стоны Рауля. Сколько времени эти призраки будут преследовать ее? Возвращаться в Монтийяк было безумием. Что надеялась она там найти? Зачем возвращаться назад? Ничто не воскресит ни мертвых, ни старый дом!

Она сошла в Бордо и решила сесть на ближайший поезд, уходящий в Париж. От соседней платформы отправлялся старенький поезд на Лангон. Не раздумывая, она побежала к нему. Через открытую дверцу к ней протянулась рука, она впрыгнула.

Лангонский вокзал не изменился. С чемоданом в руке она отправилась к центру маленького городка. Был базарный день. Двое жандармов спорили перед гостиницей «Оливер».

— Да это маленькая Дельмас!.. Мадемуазель!

Леа обернулась.

— Вы нас не узнаете? Это мы привезли вас с вашим дядюшкой и бедной молодой женщиной к Сифлетте.

Да, разумеется, она помнила.

— Итак, вы теперь вернулись на родину? Ах! Многое здесь произошло… и не лучшее. У вас уже нет вашего знаменитого велосипеда?.. Мы вас подвезем… нельзя вас оставлять здесь одну. Не правда ли, Лаффон?

— Что за вопрос, Рено? Пусть не говорят, что французская жандармерия нелюбезна.