Особенно старательно немцы метили в Кремль. На его территорию попало 15 авиабомб, одна из них пробила крышу Большого Кремлевского дворца, но, по счастью, не взорвалась. О потерях нигде не сообщалось, но начальник Генштаба Б. М. Шапошников в своей книге говорит, что людские потери в Кремле были очень значительны.

И уж совсем удивительно, что немцы, несмотря на строжайшую тайну, знали, где в точности находится Ставка Верховного главнокомандующего — на улице Кирова, — и прицельно ее бомбили.

21 сентября 1941 года бомба упала на крышу Генерального штаба. Это была «зажигалка», и дежуривший на крыше рядовой Александр Тетерин сумел приблизиться к ней и закрыл пылающий факел своим телом. Он погиб.

Через месяц фугас взорвался во дворе Генерального штаба, убил троих шоферов и ранил 15 командиров. Генерал А. М. Василевский и член правительства Г. М. Маленков тоже получили ранения, но не позволили в госпиталь себя увезти.

Как ни странно, московские памятники практически не пострадали. Некоторые из них были обложены мешками с песком, и это, конечно, спасало. Но мощная бомба, взорвавшаяся в конце ноября 41-го у Никитских ворот, оторвала голову памятнику Тимирязеву. Только через несколько дней ее нашли на крыше одного из домов на Арбате и вернули на законное место. Той же осенью бомба упала во двор городской усадьбы Л. Н. Толстого, выворотила несколько деревьев, но большого ущерба не причинила.

После войны, подсчитывая урон, понесенный столицей в результате бомбежек, вписали в перечень и дом М. Ю. Лермонтова на Садово-Спасской, но просчитались в азарте: дом этот ретивые головы снесли еще до войны.

Потери же были такими. За все годы Великой Отечественной в Москве бомбами было разбито 402 жилых дома и 22 промышленных предприятия взорваны. Погибло. 1327 человек. Эта цифра покажется поразительно маленькой, если вспомним, что 11 сентября 2001 года в Нью-Йорке за один час погибло втрое больше.

Москву бомбили долго еще, в основном по ночам, но с 18 октября 1941 года регулярными стали и дневные налеты. Потом они стали как бы захлебываться: наступили морозные декабрьские дни, наши войска впервые за время войны погнали гитлеровскую армию в обратную сторону, и это стало для нее началом конца.

Москва долго еще не зажигала огней, но с 1943 года бомбить ее у врага уже не было сил.

Ставки в Ставке

Долгое время особняк этот, примостившийся в самом центре Москвы, неподалеку от станции метро «Чистые пруды» на Мясницкой, скрывался от людских глаз за высоким, глухим деревянным забором. В довоенной столице двухэтажный особнячок, нельзя сказать, что какой-то особо нарядный или кокетливый, как многие старые городские дома русских дворян, служил тем не менее украшением улицы и поневоле обращал на себя внимание. Казалось, он чудом выстоял в вековечной борьбе с могучими каменными громадами, со всех сторон его потеснившими…

А так — что в нем? Для Москвы-то здание как будто вполне обычное. Перед самой войной детские голоса оживляли небольшой сад перед домом, а потом, можно сказать, с первых военных дней вокруг него вырос забор без щелей, по соседству с которым расхаживали неприметные личности в штатском. И дом словно исчез. Будто его и не было тут никогда.

16 октября 1941 года, когда дорога на столицу для бронетанковых частей немцев оказалась открытой, когда огромный город обезлюдел, а геббельсовская пропаганда вещала о том, что Сталин и все генералы бежали из Москвы, бросив ее на произвол судьбы, — именно тогда в этом особнячке денно и нощно работала Ставка Верховного главнокомандующего.

И вот стою я перед массивной дверью старинного особнячка, вновь явившегося на свет после войны.

Теперь здесь приемная министра обороны России. Шаг через порог — и глазам открывается уютный, хотя и совсем небольшой вестибюльчик со старинным чугунным камином, бог весть, конечно, сколько нетопленным. По мраморной лестнице, мимо зеркал и другого камина через резные двери попадаю… в приемную приемной.

Богатое великолепие окружает со всех сторон. Расписные стены и потолки, небольшие картины, писанные под потолком, потемневшие от времени, но все же хорошо сохранившиеся. Видно, что заботливые руки оберегают дом, такой скромный снаружи и такой неожиданно роскошный внутри. Знал я, конечно, кое-что из истории этого дома, так ведь и в жизни, наверное, всякого дома, как и в жизни всякого человека, всегда есть что-то забытое, а что-то и тщательно от постороннего взгляда оберегаемое.

Кто его построил — трудно сказать, но старые палаты, уже в этом месте стоящие, принадлежали капитану Н. И. Волконскому, есть тому документ, относящийся к 1752 году. Целая усадьба принадлежала ему — и два флигелечка, и всякие нежилые строения, за домом попрятавшиеся. Потом дом перекупает известный московский купец И. П. Докучаев, переделывает его по-своему, но, кажется, до той роскоши, что вызывает теперь изумление, еще не доводит его. Недолго докучаевское семейство домом владело — лишь до начала XIX века. Затем, повинуясь какому-то зигзагу судьбы, дом попадает вдруг в царственные руки примы-балерины Императорского театра Ярославовой. По ее заказу Осип Иванович Бове, главный архитектор комиссии, назначенной государем для восстановления Москвы после пожара 1812 года, вызвавший к новой жизни Красную площадь, создавший Театральную площадь с ожившим Большим театром, перестраивает скромненький этот особнячок. Как бы стряхивает с себя пыль да пепел минувшего времени.

Потом дом со всей усадьбой попадает к известнейшему и богатейшему московскому купцу Козьме Терентьевичу Солдатенкову, и тот уже капитально его переделывает. Вернее, его интерьер. Не известно, что за мастера выделывали замечательное убранство этого дома, но, уж само собой, свои, не выписанные из-за границы. Художники, каменных дел виртуозы, а уж о резчиках по дереву не говорить — воспеть их хочется! Да некого, увы, поименно.

То, что они сделали в столовой Козьмы Терентьича, — в сказке представить такое: потолок сплошь покрыт изумительной тончайшей резьбой по дереву, стены украшены затейливой вязью. При входе, слева от двери, — буфет черного дерева во всю высоту залы и тоже такая резьба, что диву даешься: неужели бывает подобное… Изящные колонки поддерживают массивную верхнюю часть, а по всей лицевой стороне — такая затейливость, такая выдумка! Заячьи головы, кабаньи, а на самом верху необыкновенный буфет, нет, не буфет, а просто храм какой-то — две оленьи головы тончайшей работы.

Именно в этом зале, где у Солдатенкова столовая размещалась, и был во время войны кабинет Сталина. В эту резную дверь, мимо этого буфета сказочной красоты выходили «на ковер» наши великие маршалы, а против двери, попыхивая трубкой и излучая глазами тяжелый тигриный свет, сидел человек, сам себя назначивший богом…

Адмирал Н. Кузнецов, член тогдашней Ставки, рассказывал, что Верховный главнокомандующий приезжал в этот особняк обычно вечером и, если в небе Москвы было спокойно, работал до глубокой ночи, а то и до утра. Если случался налет и объявлялась воздушная тревога, он вместе с офицерами Генерального штаба спускался в метро «Кировская», где для него, а также для членов Ставки были оборудованы рабочие места, а для их семей — комнаты отдыха. Понятно, что для простых смертных станция метро закрыта была, и мимо перрона, завешенного с обеих сторон листами фанеры, поезда проходили, не останавливаясь. После войны это был просто жилой дом, где проживал маршал Л. А. Говоров, а позже устроили приемную министра обороны России.

В надежных руках дом Козьмы Солдатенкова — ухожен и вылизан, насколько в наше время это возможно. Здание является памятником, охраняемым государством.

Как-то приезжал в Москву потомок прежнего хозяина дома — Н. В. Солдатенков, живущий ныне в Париже. Ходил по дому долго, внимательнейшим образом осматривал все и очень остался доволен. Объяснялся на родном языке и говорил, как подобает русскому человеку. Не растерялись, не усохли корни в семье. Потом прислал открытку, где снова и снова благодарил за бережное, хозяйское отношение к дому.