А старый акведук стоит, словно задумавшись, и жизнь наша проносится мимо него, по счастью, не задевая…

Дворец на память

Мимо этого дома спокойно пройти не могу. Словно какая-то сила сдерживает шаг и заставляет поднять голову. В разных ракурсах он видится разным, и лучше всего, по опыту знаю, Пашков дом открывается с Большого Каменного моста, а теперь, как снесли всякую трущобную мелкоту, прежде дом закрывавшую, он и вовсе царственно выглядит со стороны Боровицких ворот Кремля. Думаю, вряд ли найдется человек, который сможет равнодушно мимо этого дома пройти. Не встречал таких. Он так изящен, легок — почти воздушен, что мне иногда кажется: он не покоится на этом холме, а недвижно парит над ним…

Неоднозначно считается, что Пашков дом строил Баженов — некоторые безликие справочники, правда, осмеливаются сомнения выражать в этом вопросе. Но вглядишься — и рука великого зодчего ощущается в каждой линии здания, в его истинно баженовских пропорциях и в портике на главном фасаде, поддерживаемом ионическими колоннами, и в отсутствии фронтона, который мастер отрицал и во многих других своих творениях. Нет, баженовский дом, хотя строил его ученик и близкий друг Баженова — Матвей Казаков. Говорили, что Василий Иванович на стройке и не показывался, остерегаясь гнева императрицы. Были тому основания.

П. Е. Пашков, капитан-поручик лейб-гвардии в отставке, слыл в Москве крупным домовладельцем.

Состояние свое сколотил, кажется, в то время, когда состоял в денщиках у Петра Великого, и на старости лет надумал построить себе дворец возле Кремля. Отсюда, от устья Неглинки, как бы зажатой двумя холмами — Ваганьковским и Боровицким, Москва открывалась едва ли не вся. Баженова Пашков выбрал не случайно: знал, что во всей России нет мастера выше.

А Баженов переживал тяжелейшее время в жизни. После десяти лет строительства дворца в Царицыне, который Екатерина приказала снести — так возмутил он ее, — архитектора немедленно уволили в отставку и лишили царского жалованья. Баженов продавал все, что имело какую-то ценность, — картины, книги, — все, что копилось годами. Не станем сейчас вдаваться в подробности, почему императрице так дворец не понравился — известны они, главное, что именно вот в это тяжелейшее для архитектора время явился Пашков с заказом. Баженову сверкнула надежда.

Судя по всему, Баженов и не предполагал, что создает себе памятник. Он, мыслящий категорией городских ансамблей, дворцов монархов, скорее всего, не думал, что именно этот партикулярный дом понесет в себе светлую память о нем, великом зодчем. Пашков хотел дворец — и он его получил. Конечно, неслыханный взлет фантазии Баженова — Царицынский дворец — творил он смело, раскованно, одухотворенно, а дом Пашкова — само изящество, совершенство расчета. Мне это сооружение напоминает кристалл горного хрусталя, чистый, светящийся, без единого изъяна, прозрачный. Современники называли его «волшебным замком» — так он всех изумил. Продолжает и сейчас изумлять, хотя и утвердился на этом холме еще в 1788 году.

Пашков тоже изощрился как мог и приказал обустроить сад перед домом — до Моховой. В центре Казаков поставил фонтан, вырыли пруд небольшой, а пространство до решетки, отделяющей дом от улицы, диковинными деревьями засадил. К тому же и редких птиц туда напустил — китайских гусей, павлинов, в золоченые клетки попугаев понасадили. Толпы стекались поглазеть за ограду.

Время не щадило творение Баженова. Пожар 1812 года сильно дом опалил, не уцелел даже и бельведер, венчавший его. Архитектор Бове, восстанавливавший дом после пожара, поставил другой бельведер, по своему разумению, хотя и знал, какой Баженов поставил. Но ничего, главное — голова. А не украшение на ней.

Библиотекой дом Пашкова стал в 1862 году, когда казна купила его для университета. Тогда же из Петербурга сюда перевезли книги графа Н. П. Румянцева и его коллекции. Называлось сие заведение «Московский публичный музеум и Румянцевский музеум». И воцарилась в этих сводах книга.

Мы с товарищем пришли сюда, когда учились в седьмом классе, исключительно для того, чтобы прочитать «Трех мушкетеров». В книжных магазинах, коих но Москве расплодилось великое множество, продавали одно и то же. Ни Дюма, ни Пушкина, ни Чехова, ни тем более Салтыкова-Щедрина — только отдельно изданные их вещи, вроде «Каштанки» или «Капитанской дочки» — произведения, нерасчетливо предусмотренные школьной программой. Ну а уж попав в это святилище, я ходил сюда, пока в 1975 году не прикрыли общий читальный зал ввиду его полной ветхости.

В следующий раз я оказался в этом доме нескоро. Кровлю вскрыли, перекрытия сняли, и холодный мартовский дождь пронизывал все здание сверху донизу. Больно было на это смотреть. Великолепный зал с некогда роскошной лепниной времен Баженова скорее походил на чрево дома, разрушенного во время войны. Изумительные бронзовые ручки дверей, да и вся остальная фурнитура, были уворованы, бесценные вазы работы известного немецкого мастера Винтера Гальтера — подарок, императора библиотеке — тоже украдены еще в 1989 году. Страшное зрелище дом представлял…

И вот снова я здесь. Леса с фасада сняли, и дом, свежепокрашенный и где надо подчищенный, словно встряхнулся, помолодел. На восстановленном бельведере вижу вокруг новую, отлично постеленную кровлю из чистой меди, а поднимаю голову — и в самом деле, как и века назад, отсюда почти вся Москва открывается. Кремль с одной стороны, храм Христа Спасителя — с другой. Необычайная красота…

Построил памятник любви

Когда граф Николай Петрович Шереметев впервые увидел Парашу Ковалеву, он так и обмер — до того она была хороша. А ведь он давно достиг зрелого возраста, получил приличествующее его положению образование, попутешествовал вдоволь по Европе и всякое успел повидать. И дам европейских тоже успел понасмотреться — было с чем сравнивать. Юная Прасковья Ивановна превосходно пела, обладая приятнейшим голосом, танцевала и, попав в крепостной театр графа, под руководством опытных педагогов быстро выбилась на первые роли.

Дочь кузнеца, крепостная девушка обрела сценическую фамилию, став Жемчуговой, и в программах и на афишах писалась по имени-отчеству. Как, впрочем, и все остальные актеры графа: только по имени-отчеству. А то, что получили фамилии по названиям драгоценных камней, наверное, можно и причудой считать. Так Николаю Петровичу нравилось. Но вспыхнувшая в нем любовь к Параше причудой, конечно же, не была. Даром что его крепостная. Пожелай — что хочешь мог бы с ней сотворить…

Графу Николаю Петровичу пятьдесят. Склонив голову перед своей крепостной, он смиренно просит руки ее. Случай по тому времени необыкновенный, отважный. Прасковье Ивановне — 33, по общему признанию это она принесла небывалую славу театру графа, но теперь она в полной растерянности…

Венчались тайно, в кругу лишь самых близких друзей. Главное, чтобы не прознал император…

Памятник своей необыкновенной любви — Странноприимный дом на Черкасских огородах, что как раз против Сретенских ворот на нынешнем Садовом кольце, дом, который должен был стать прибежищем больных, бездомных — всех, кто в нем нуждается, — такой памятник граф и начал строить. Наверное, это очень близкие, родственные чувства — истинная любовь к женщине и любовь вообще к человеку. Во всяком случае, про Николая Петровича это вполне можно сказать.