Был в плену у нас. Строил вот те самые дома, Москву закруглявшие. Спросил я господина Хенгляйна, что же помнится ему теперь больше всего из того далекого времени? Он ответил: «Хлебом очень хорошо пахло. Знаете, там рядом был хлебозавод…» И еще рассказал, как женщины и мальчишки бросали им через колючую проволоку куски хлеба, рискуя получить подзатыльник от часового. Мы тоже иногда бросали — жалко было этих людей…

К хлебу в России отношение испокон века было особое. Есть хлеб — живет человек. С ним всякое яство вкуснее делается. Даже не верится, что еще триста пятьдесят лет назад на Руси ржаную муку по строгим всяким отличиям делили на 25 сортов, а пшеничную — на 30. Хлеб из муки разного сорта по-разному стоил, и в цене той все расходы учитывались: провоз муки с торга в пекарню и обратно, соль, дрова, подати за право торговли и даже стоимость свечей в ту цену входила. Все расписано, ничего не упущено. Роспись для всех была одинакова, и царские целовальники строго следили, чтобы правила не нарушались.

Более всего из хлебов почитались в России ржаной хлебушко, и калачи пшеничные — тертые («тертый калач!» — ежели хотели подчеркнуть бывалого человека), и еще — коврищатые. Никакой праздник без калача не обходился, ко всякому пиршеству издавна он подавался. Цари патриархам калачи посылали, больным и нищим подать калач — дело благостное, тюремным заключенцам, как тогда говорили, — тоже. В один день своего рождения Петр I приказал отпустить гостям гостиной две с половиной сотни калачей толченых. Московские калачи всегда считались лучшими. И поговорка была: «В Москве калачи как огонь горячи». Теперь же калач — редкость. А если повезет и найдешь, то уж не тот, конечно.

Никто столько хлеба не ест, сколь мы. Данные меняются, само собой, но подсчитано, что в день москвич съедает 270 граммов хлеба, а в других местах нынешней России — и до 800 граммов. Понятно почему: вся остальная еда много дороже. А в Дании, к примеру, — всего 70 граммов. В среднем по Европе — 90 граммов на нос получается. Оказывается, немцы еще такие же, как мы, любители хлеба: почти столько же в день съедают. В этих цифрах, если приглядеться, и традиции национальные, и уровень жизни отражаются: столько трудов в хлебе, столько науки вложено, а все равно нет ничего дешевле его.

В Институте хлебопекарной промышленности разработали множество сортов профилактического и лечебного хлеба. Ставка в основном делается, на профилактический. Для любого человека можно определить, какой именно хлеб ему нужен: к примеру, при атеросклерозе, при желудочных заболеваниях или при сердечных.

Вся хитрость — в добавках. Каждому свое: хлеб с зародышевыми хлопьями, семенами льна, сушеной морковью, морской капустой, облепихой и тыквенным семенем и прочей экзотической мелочью, которая, надо признать, не только не портит вкуса хлеба, но и улучшает его.

Особая забота ученых института — зоны, как теперь говорят, экологического неблагополучия. Другое неблагополучие в данном случае в расчет как бы и не принимается. Для чернобыльцев придумали хлеб с бета-каротином, уменьшающим вероятность всяких последующих воздействий радиации. «Утренняя булка» уже доказала свою эффективность и сразу полюбилась больным ребятишкам. «Булка звездочка» способствует выведению стронция из организма, а хлеб «Полюшко» и «Надежда» рекомендуются при ожирении и перитоните кишечника. Короче говоря, ученые в этом институте даром хлеб не едят.

Помню, у нас в булочной на Серпуховке, когда хлеб по карточкам отпускали, стоял у входа мальчишка один, тощий и вечно голодный, довески выпрашивал. Хлеб тогда с точностью до нескольких граммов взвешивали, и без довесков не обходилось. Мне было жаль мальчишку — хоть чуть постарше меня он был, — и я ему свои довески всегда давал. Он прямо на глазах и в очень короткое время стал этаким бугаищем и принялся отслеживать ребят, кто довесков ему не давал. Догонял он их и довески насильно реквизировал.

А говорят, хлеб всему голова…

Здесь Пушкин маленький ходил…

Первый день московской весны. Большой Харитоньевский переулок, что под боком у Чистых прудов. Истекает ручьями слежавшийся черный снег за старинной чугунной оградой, словно бы покрытой копотью времени. Перед древним домом, все еще крепко держащимся, трое алкашей грузят в задрипанную «Газель» ржавые трубы: в доме, видно, идет ремонт. Облупленный фасад двухэтажного, однако же высокого дома кое-где обнажает древнюю кирпичную кладку. Из щели в рассевшейся стене выглядывает чахлое узловатое деревце, обреченное на скудную жизнь…

Этому дому за триста лет, и более двухсот лет владел им род князей Юсуповых. Ничто теперь в облике древних боярских палат не напоминает о былом великолепии, о несметном богатстве семьи, им владевшей. И не оживут уже тени великих людей, проскользнувших когда-то под этим кровом…

Царь Петр Алексеевич бывал у Юсуповых, и венценосная дщерь его Елизавета Петровна тоже. Есть сведения и о том, что Екатерина Великая однажды навестила тут князя Николая Борисовича. А вот гость из другого совсем сонма великих: часть дома снимала семья Пушкиных — в то время, когда арендовал его у Юсуповых князь Вяземский. И маленький Пушкин, до четырех лет проживший здесь, сохранил воспоминания об этом старинном московском доме.

Поначалу палаты эти, являющие собой редчайший памятник зодчества XVII века, принадлежали боярину Алексею Волкову, пока император Петр II не подарил дом со всею обширной усадьбой, к нему примыкающей, князю Григорию Дмитриевичу Юсупову, прапрадеду Николая Борисовича, коего называли одним из последних блестящих вельмож блестящего века Екатерины.

Дом при новых владельцах, баснословно богатых, расширялся, обрастая флигелями, пристройками, и сад при нем тоже обширнее делался, и пруд объемистый в тени дерев устроили. Не скажешь даже, что это все в самом центре Москвы…

О сиятельном хозяине дома в Харитоньевском переулке сохранилось множество воспоминаний, свидетельств всяких. Николай Борисович был человек весьма и весьма образованный, обладал великолепной библиотекой в 30 000 томов, картинной галереей, редкостной для своего времени, да еще двумя театрами. Императорские особы — гости, как-то: король прусский Вильгельм III, российские монархи — оказывали честь Юсупову, посещая его театр. Правда, как молва гласит, порядочным скупердяем слыл несметно богатый Юсупов. Впрочем, это уже фамильное: Юсуповы не терпели расточительства, а дочерей своих выдавали с таким куцым приданым, что на стороне за них даже неловко делалось.

А еще был Николай Юсупов знаменитым по всей России собирателем антикварных вещиц, второго такого не было. Московские менялы да ростовщики на нем одном разбогатели. И сам он, где бы ни был в Европе, скупал изящные штучки и привозил в этот дом в Харитоньевском. Ездил он немало и довольно долго во времена Екатерины посланником представлял Россию в Италии. Там, кстати сказать, и университет закончил: времени даром терять не любил.

Российские императоры всегда благоприятственно относились к Юсупову, все его награждали, и в конце концов стал он едва ли не единственным обладателем всех российских орденов, какие только существовали в то время. А когда награждать его уже нечем стало, а вроде бы опять время подошло награждать, или повод какой-то выискался, жаловал ему император Павел жемчужную эполету. Вторую, видимо, до другого раза оставил.

Хозяин дома был дружен с великими, принимавшими его как человека в высшей степени светского, начитанного и образованного по самым высоким европейским меркам. Вот и Вольтер любил Юсупова, оставлял погостить в своем знаменитом Фернейском замке. Вольтер даже вспоминал его в своих записках. Пушкин воспел Юсупова в изысканной оде «К вельможе».

А сам Николай Борисович? И на склоне лет сохранял он неисчерпаемую привязанность к прекрасному полу и почитался одним из самых завзятых волокит своего времени. В доме его, сказывают, была одна заветная комната, где хранились портреты трехсот красавиц, коих расположением сумел он воспользоваться. Как воспользуется — так, извольте, портретик написать с вас на память…