— Шестнадцать! — Нора и Дуг уселись было на бревно, но молодой человек тут же вскочил и взволнованно заходил взад-вперед. — Как ты могла в это поверить? Боже мой, в шестнадцать лет мы ведь уже не были бы такими дураками! Мы бы не выдали себя. И если бы это обнаружилось, то мы сбежали бы вдвоем. В горы, на свой страх и риск, к маронам, чего бы это ни стоило. Но тогда... Мой отец накрыл нас, Нора, когда я был болен. Точно так же, как и Маану, наверное, такая же простуда, только я, конечно, лежал в своей комнате, а мама Адве держала свою дочку на кухне. Аквази сидел возле меня и читал мне вслух книгу. Какую-то историю про пиратов. При этом можно было бы спастись, если бы мы подозревали, что нас ожидает. Он, в конце концов, мог бы сказать, что только притворяется, что читает, а на самом деле просто придумывает эту историю. Однако, когда отец вошел в комнату и спросил его, Аквази с гордостью объяснил, что он, разумеется, умеет читать, и тут же продемонстрировал свое умение. И это навлекло на нас беду. Меня с ближайшим кораблем отправили в Англию, в интернат. А Аквази... Я думал, что отец продаст его. Он ведь был воспитан в качестве домашнего негра, и за него дали бы много денег. И я всегда утешался тем, что домашним неграм жилось неплохо. Но послать его на плантацию... в возрасте десяти лет... Он, наверное, прошел через ужасные испытания, и это настоящее чудо, что он вообще выжил. Только я в этом не виноват, Нора! Я так же плакал и кричал, как и он. Но я не виноват в том, что кожа у меня другого цвета. Я не несу вины за решение моего отца. И я клянусь Богом, Нора, с тех пор, как я снова здесь, с тех пор, как я увидел рубцы на его спине, с тех пор, как он обращается со мной, словно... с врагом... я каждый день думаю о том, что бы я мог сделать, чем бы я мог ему помочь.

Он закрыл лицо руками.

Нора, не в силах ничего с собой поделать, подошла к нему и обняла его.

— А я ведь тоже думала, что ты...

Дуг притянул ее к себе.

— Но ты мне веришь? — тихо спросил он.

Нора кивнула. Конечно, она поверила ему и теперь тоже боролась с чувством вины. Она совершенно неправильно истолковала рассказ Маану и ее ненависть.

— Ты был еще ребенком, Дуг, прекрати упрекать себя. На тебе нет никакой вины. Это проклятая система виновата, это рабство. И...

«И Элиас», — подумала она. У Норы не было никаких угрызений совести по отношению к мужу, и, в порядке исключения, она даже не вспомнила о Саймоне, когда в следующее мгновение позволила Дугу нежно поцеловать себя.

И если бы рассерженные духи действительно умели вызывать ураган, как верил Квадво, тогда Аквази собственноручно освободил бы кого-то из них, когда увидел Дуга и Нору в тесных объятиях друг друга.

Молодые люди не обращали внимания на группу лесорубов, которые работали в лесу вблизи дороги, ведущей к морю, занимаясь рубкой и распилкой двух старых красных деревьев. Элиас Фортнэм пришел к выводу, что они не выдержат ближайшего летнего урагана, и подумал, что лучше продать дерево, пока оно хоть чего-то стоит. Аквази входил в группу рабов, которые должны были выполнить это задание, и сидел в кроне дерева, спиливая там самые крепкие сучья, до того как ствол будет свален вниз. Он прекрасно видел влюбленную пару, и в душе у него зародилась такая ненависть к старому другу-сопернику, что ураган по сравнению с ней показался бы просто милым. Ни один дуппи, ни один бог и ни один дух не могли бы остаться безучастными к такой бешено кипящей ярости, но, как всегда, силы небесные держались в стороне от человеческих страстей. С неба не ударили смертоносные молнии, и земля не разверзлась, чтобы поглотить соперника Аквази.

И лишь надсмотрщик отреагировал на то, что Аквази внезапно словно окаменел. Он заорал на раба и велел ему немедленно продолжать работу. Аквази так, в конце концов, и сделал. Но в его фантазии пила врезалась не в ветви красного дерева, а в плоть и кости человека, которого он когда-то считал своим другом...

Первый порыв ветра Нора Фортнэм почувствовала в воскресное утро, когда, скучая, сидела рядом с Рут Стивенс и слушала проповедь ее мужа. Надсмотрщики и плантаторы по традиции посещали час молитвы, которую проповедник читал для рабов, — именно так, словно перед Богом и Иисусом Христом все были равны. Однако надсмотрщики, скорее всего, просто следили за тем, чтобы все черные были на месте, — присутствие на богослужении было обязательным. А рабовладельцы, как Элиас Фортнэм, внимательно слушали, что проповедует священник. Ведь в христианских общинах действительно наблюдались устремления сделать черных и белых равными, другими словами, запретить рабовладение. Проповеди нередко звучали как подстрекательство, но со стороны Стивенса такого можно было не опасаться.

В этот день, например, он сладким голосом процитировал притчу о хорошем пастухе и обозначил многочисленные параллели между беззаветно преданным пастухом и хорошим плантатором, который самоотверженно заботится о своих рабах. У Элиаса был довольный вид, в то время как Дуг сидел, напряженно сжав губы. Нора, увидев это, попыталась понимающе подмигнуть ему, но затем отказалась от своей затеи. Она знала, что он считает ее нерешительной, однако после того поцелуя в лесу она последовательно избегала его. Такое не должно повториться, ни в коем случае, в конце концов, Нора не свободна. Ладно, Дугу не нужно было знать, что ее душой владеет Саймон. Однако Элиас имел право на ее тело. Невозможно представить, что случилось бы, если бы он обнаружил, что она изменяет ему с его собственным сыном!

В то время, как Рут Стивенс рядом с ней громко и фальшиво пела церковную песню, Нора про себя молилась за Саймона. Она всегда делала так во время богослужений, даже если в последнее время мысли ее при этом часто бывали... Теперь во время ее тихой молитвы к ней зачастую приходили мысли о Дуге. Если Нора сейчас железно не возьмет себя в руки и Дуг тоже не увидит, какое несчастье они могут навлечь на себя из-за растущей сердечной склонности друг к другу, то им скоро действительно понадобится Божья помощь!

Дуг тоже не пел вместе во всеми и не обращал внимания на преподобного, который только что поднял руки, благословляя верноподданно стоящих на грязной площади рабов. Молодой Фортнэм озабоченно смотрел поверх голов собравшихся людей вниз, на море. Он сидел напротив Норы — для хозяев плантации были поставлены стулья в первом ряду, но дамы заняли места немножко дальше от основной группы людей в тени обширной каскариллы. Может, чтобы дети преподобного не мешали другим — Рут Стивенс удалось за полтора года на Ямайке родить уже двоих, — и конечно, для того, чтобы им в голову однажды не пришла идея играть с детьми рабов из Каскарилла Гардене, хотя тех тут почти не было. Рут ненавидела, когда черные мамочки, такие, как Адвеа, с воркованием приближались к ее детям, чтобы любовно погладить или пощекотать их. Она боялась негров и выглядела очень усталой, поскольку в доме священника в Кингстоне не терпела черных. Нанять на работу белую служанку было невозможно — белых слуг на Ямайке просто не было. И вообще, Рут не упускала ни единой возможности пожаловаться на эту страну, в которую последовала за своим мужем-проповедником. Она считала, что здесь слишком жарко, слишком влажно, слишком громко и эта страна слишком безбожна, что бы это ни значило.

— Ну, на жару сегодня вы пожаловаться не можете, — сказала Нора и подставила лицо встречному ветру. Он был гораздо более сильным и прохладным, чем обычно, когда дул с моря.

— Зато будет дождь, — уныло ответила Рут и указала в направлении побережья.

Действительно, там уже клубились черные тучи, и они быстро приближались — значит, именно туда смотрел Дуг. Нора стала искать его взгляд, но молодой человек этого не замечал. Он о чем-то взволнованно говорил своему отцу, в то время как священник закончил свои молитвы быстрее, чем обычно. Между тем уже стали падать первые капли дождя, и ветер усилился. Преподобному Стивенсу однозначно хотелось поскорее уйти в дом, где его, естественно, ожидал хороший обед. После богослужения Фортнэмы имели обыкновение приглашать священника и его семью на обед — в то время как рабы снова принимались за работу.