— После этого она пожалела. Она сказала, что надо было сделать так. Но не хотела... не хотела... очень тяжелое слово, миссис, что-то похожее на грудь. Она не хотела грубить Нэнни.

— Она не хотела рассердить ее, Манса, — устало поправила ее Нора. — Она не хотела рассердить Нэнни. Это никак не связано с грудью. Без сомнения, ей не хотелось, чтобы королева узнала о том, что белая рабыня может быть чем-то полезна. И из-за этого должна была умереть Притти... Маану когда-нибудь подавится своей ненавистью.

— Вам надо забыть все это.

Дуг Фортнэм бесконечно часто слышал эти слова — от преподобного, от своих друзей и соседей, даже от рабов в Каскарилла Гардене.

Особенно дамы в Кингстоне и Спаниш-Тауне все чаще высказывали озабоченность по поводу его затянувшегося траура — и при случае также по поводу его жилья, когда приезжали к нему в гости. Это они делали часто: у них были дочери, младшие сестры и кузины, которые с удовольствием вышли бы замуж за молодого наследника большой плантации. Но сам Дуг почти никогда не выезжал в свет с тех пор, как «несчастье постигло его дом», — выражение, которое дамы любили использовать для обозначения набега маронов, вероятно, потому, что эти слова казались им не такими страшными и не ставили под вопрос их собственную безопасность. Губернатор по-прежнему не принимал никаких мер, чтобы выкурить гнезда маронов в горах Блу-Маунтинс. В период с 1729 по 1734 год его там уже не раз постигала неудача. Теперь он, скорее всего, делал ставку на переговоры и пытался по возможности игнорировать такие рецидивы, как нападение на поместье Каскарилла Гардене.

— Когда вы, наконец, восстановите ваш дом? — укоризненно спросила леди Холлистер. Она заехала в гости, чтобы пригласить Дуга на весенний бал. Теперь леди, явно нервничая, сидела на одном из простых стульев, которыми он обставил свою комнату в бывшем доме для надсмотрщиков. Близость жилья рабов для нее явно была неприятной.

— Ваше... Со времени вашего... несчастья прошло уже больше года, вам пора бы постепенно забыть о нем.

Дуг попытался заставить себя улыбнуться.

— Некоторые вещи не так-то легко забыть, — пробормотал он, однако потом все же взял себя в руки. — А строительством дома я теперь действительно займусь. Я планирую новое здание, в стиле... Не английский загородный дом, а нечто больше похожее на ваш дом в Кингстоне.

Леди Холлистер просияла.

— Это хорошая идея! — радостно заявила она. Ее племянница, только что вернувшаяся на Ямайку из английского интерната, уже заявила, что ни в коем случае не будет жить в пышном каменном ящике. Сложный стиль колониальной архитектуры намного больше нравился молодой Люсиль. — Мы можем порекомендовать вам архитектора.

Дуг кивал и улыбался, предоставляя даме возможность поболтать. У него было мало интереса к строительству нового дома, но он признавал, что в дальнейшем ему придется пойти на некоторые уступки. Он не мог и дальше держаться в стороне от общества в Кингстоне, тем более что это было бы крайне неразумно и с экономической точки зрения. Каскарилла Гардене за последний год получила хорошую прибыль, однако другие плантаторы ясно дали ему понять, что они абсолютно не ценят, не понимают и не одобряют его нетрадиционную форму управления плантацией. Хозяин, который живет в едва ли более комфортных условиях, чем его рабы; плантация без надсмотрщиков, с рабами, которых хозяин освобождает от работы для посещения воскресного богослужения; рабы, которые имеют право заводить семью, после того как вместе перепрыгнут через метлу... Дуг слышал, что этот обычай распространен в Виргинии, и ввел его для своих людей. Таким образом, заключение брака становилось разгульным праздником для всего поселения рабов.

До сих пор наследнику Фортнэма эта экстравагантность прощалась. Однако время траура закончилось, и ему придется вернуться к обычному, традиционному для владельцев плантаций поведению.

Если он этого не сделает, то ему угрожает обструкция. Плантаторы не будут больше привлекать его к переговорам о ценах и на паях с ним фрахтовать корабли, чтобы отправлять товары в Англию.

Поэтому у Дуга не оставалось выбора — ему пришлось нанять в качестве надсмотрщика одного молодого шотландца. Ян МакКлауд был обедневшим дворянином с историей, напоминавшей Дугу историю давнего возлюбленного Норы Саймона Гринборо. В любом случае мистер Ян — так он заставлял рабов называть себя, причем следил за правильным произношением и не допускал никаких «баккра Ян», — был таким же мечтателем, как и Саймон. Молодой человек полностью опровергал расхожее мнение о том, что рыжеволосые люди вообще и шотландцы в частности отличаются склонностью к кипучей деятельности и вспыльчивостью. Он был скорее склонен к мечтательности и мог провести целый день, с удовольствием лежа под пальмой и читая, в то время как рабы самостоятельно организовывали свою работу проверенным способом. Ян Мак-Клауд никогда бы не пришел к мысли кого-то выпороть и слушал воскресное богослужение с увлеченностью настоящего христианина, вместо того чтобы считать присутствующих рабов по головам.

Вместе с ним в усадьбу прибыла его супруга Присцилла, которая якобы являлась медиумом, о чем сразу же дала понять Дугу. Она, никого не спрашивая, тут же установила связь с душами Элиаса и Норы Фортнэм и передала молодому человеку сердечный привет с того света. Дуг не знал, что ему делать — смеяться или упрекать ее за это, но вместе с тем он боролся с сумасшедшим желанием — попросить ее вызвать дух Норы. Однако ему все же удалось сохранить ясность мышления. Без сомнения, не менее трех куриц должны будут распрощаться с жизнью для того, чтобы местный колдун-обеа смог затем изгнать дуппи Элиаса Фортнэма. Квадво будет сильно возражать и оспаривать, что дух старого баккра вообще мог кому-то явиться. А если и явился бы, то скорее кипел бы от ярости, вызванной нововведениями Дуга, вместо того чтобы передать ему любезный привет. Дуглас отнес видения Присциллы на счет переутомления и уклонился от дальнейшего общения с молодой женщиной.

Это было бы, естественно, намного проще, если бы господский дом был восстановлен. Дуг глубоко вздохнул. Норе понравилась бы новостройка в колониальном стиле. Он решил покрасить дом в ее любимые цвета. Ему придется расспросить на этот счет ее отца. После того как Дуг выполнил свой печальный долг и сообщил Томасу Риду о смерти его дочери, молодой плантатор и купец вели оживленную переписку. Казалось, и одному и другому помогало то, что они могли общаться, обмениваясь мыслями и памятью о Норе. Дуг сообщил о том, что черные женщины ухаживают за ее могилой, а Рид рассказал о детстве Норы в Лондоне. Он, между тем, уже, наверное, начал подозревать, что Дуга и Нору связывало нечто большее, чем родство через брак Фортнэма-старшего, и в его письмах стали проскальзывать попытки утешить юношу. Однако, естественно, прямо он никогда не коснется этой темы. И Дуг никогда не стал бы сообщать ему о том, что брак Норы оказался несчастливым. Томасу Риду и без того было тяжело смириться с мыслью о том, что его единственная дочь нашла смерть на чужбине.

Да и сам Дуг Фортнэм был очень далек от того, чтобы смириться с потерей Норы.

После более чем годичного пребывания в рабстве в Нэнни-Тауне Нора была близка к отчаянию. Поначалу она еще надеялась на то, что белые люди предпримут попытку нападения на город маронов — тем более, когда заметила, что Нэнни и Квао принимают меры по усилению обороны. Брат и сестра ожидали возмездия — и намного более серьезного, чем обычные смехотворныеь экспедиции плантаторов. Нора заметила, что они выставили больше постов, увеличили высоту ограждения вокруг поселения и посылали на поля воинов для защиты работавших там женщин и детей. Не упускалось из виду и обучение новых жителей поселения. Аквази и другие полевые рабы с Каскарилла Гардене усердно тренировались в стрельбе из ружей, учились бросать копья и применять свои ножи и палки в ближнем бою так же умело, как делали это их предки в Африке. Аквази, крепкий и сообразительный, выделялся в каждой из этих дисциплин. Он действительно был вызван к Нэнни и Квао и доказал им, что умеет читать и писать. Намного лучше, чем любой другой марон. В конце концов, даже свободные с рождения чернокожие, которые происходили еще от испанских рабов, никогда не ходили в школу. Теперь они относились к молодому человеку со всеми почестями. Маану, по причине ее познаний в культуре, пусть и скромных, мароны также почти боготворили.