– Интересно, что сталось с избитым парнем, – сказал Смирнов.

Змей задумчиво протянул:

– Надеюсь, бог удостоит его скорейшим вознесением на небо. – Ну что? Погнали к клубу? – Зарик никак не мог оставить идею разгона концерта. – Прогуляемся… – Лимон особого интереса не проявил, но и без развлечения оставаться не хотел.

Рука Змея неслышно опустилась на плечо Смирнова.

– Ты откуда такой взялся?

Лейтенант милиции невольно похолодел и съежился – неспроста у парня такое прозвище, подкрался неслышно, как змей, готовый ужалить. Объяснение прошло гладко, новые знакомые приняли версию, будто одинокий 30-летний мужчина, разочаровавшись в карьере, недовольный ситуацией в стране, особенно в национальной политике, решил вспомнить молодость и примкнул к молодежному движению. До этого никто не допрашивал с таким пристрастием, из чего Смирнов сделал вывод, что наконец-то напал на след серьезной бригады. Опять же, Змею показалось чрезвычайно подозрительным, что новобранец до сих пор никого не оприходовал, несмотря на то, что получил широкую свободу творческих исканий – запинать чурку ногами, раскроить арматурой череп, перерезать горло, пробить башку молотком, и так далее, вариантов много может быть разных. С натяжкой, но всё же Смирнов был принят в компанию. Сбылась его мечта – он сблизился с суровыми воинами, поклоняющимися чистому огню и владеющими волей ветров.

На акции приходят не для того, чтобы банально отметелить чурку, а за ощущением, которое кажется простым, но складывается из многих составляющих. Это не только музыка воплей избиваемых жертв и возможность самому выбить свою мелодию, но и создаваемая энергетика места и образа жизни: смесь турпохода, застолья со старыми друзьями, игры в казаки-разбойники. Иные акции совершенно примитивны, как например бросание кирпичей с двенадцатиэтажки по проходящим мимо чуркам, но на лицах исполнителей отображается такое счастье, которого обитатели офисных центров могут испугаться. Реально, Фольксштурм – это колыбель новой цивилизации.

Так на улицы хлынул поток наиболее активных и пассионарных людей, которые за неимением иных, легальных и политических возможностей в корне изменили ситуацию в националистической среде. Уделом же так называемого «легального национализма» на долгие годы стало вторичное и жалкое существование где-то в парашном углу и политики, и уличной борьбы. Идеологии терпильства была противопоставлена идеология насилия. Какой смысл читать «Протоколы сионских мудрецов», когда можно сжечь палатку с ненавистными хачами? Разве это не прекрасно, когда огонь пожирает ветхие строения с нелегалами? А как приятно ощутить лицом ледяной ветер, когда позади тебя все в крови, а впереди несется пустая улица, и нет ни законов, ни пределов, а есть только ночь и абсолютная свобода. Есть ли что-то прекраснее чувства охотника, когда кровь стучит в висках ищущих жертву, слившихся в едином порыве созданий, которые буквально вот-вот были студентами, а стали стаей, дикой и первобытной? Тот, кто вбивал голову жертвы в грязь и всаживал в нее нож знает отчаянную радость этого, а ощутивший порыв ветра из разбитого стекла «белого вагона», откуда на ходу поезда выкинули забитую жертву, говорят, познал дзен. Для этого не нужны ни деньги, ни какие-либо особые усилия: это вот тут, рядом, и надо всего лишь перешагнуть за черту, и возможным становится абсолютно все. Чтобы насладиться великим Вагнером, нужно иметь определенный уровень культуры и мышления, чтобы читать Данте нужно чувствовать красоту слова. А чтобы окунуться в симфонию насилия, хаоса и разрушения, нужно всего лишь желание, а остальное сделают инстинкты, которые достались нам от предков. Кровь жертв, крики о пощаде, огонь, боль и разрушение – те самые краски, которыми были написана новая реальность. И она очень быстро вступила в свои права, дав начало явлению, которое смогло породить сначала страх, а потом и ужас. На улицы городов вернулись тени героев прошлого в их истинном, историческом значении – безжалостных и отмороженных; призраки политического террора ХIХ века а вскоре и реинкарнация моджахедов и повстанцев. Пока премудки создавали себе образ врага метафизического, новое поколение нашло себе врага реального, и в этот образ всадило кулак, тяжелый ботинок, нож, а спустя некоторое время и пулю. Для этого насилия не нужен ни повод, ни вина, ни личные особенности жертвы – оно имеет самостоятельную ценность.

Лейтенант милиции Смирнов стал частью режима бригады Фольксштурм, чья деятельность могла стать сюжетом захватывающего боевика с таким же успехом как и материалом уголовного дела. Но он ещё ни разу не встретился с таинственным командиром – Штурмом. Или Штормом. Смирнов стал проситься на тренировки, но Лимон объяснил, что аудиенцию с САМИМ командиром надо заработать:

– Ты, рыжий чёрт, полтора часа кулак поднимаешь, кровь жидкая. Ни одного чурбана не заколбасил. Белые шнурочки надо заработать – это пропуск в высшую лигу.

– Что значит «белые шнурочки»?

– Для полного погружения и очистки сознания ты должен САМ замочить чурбана. Нашему командиру нужны реальные воины, а не свита из мокрых воробьёв.

Лимон пояснил: носить белые шнурки имеет право лишь тот, кто замочил гука. И вежливо объяснил, что «Гуками» американцы во время войны (а слово появилось еще со времен войны на Филлипинах) во Вьетнаме называли азиатов, ну а в обиход специфических кругов оно несомненно попало из культового фильма «Ромпер Стомпер». Заряд «kill Gooks!!!!» оказался узнаваем, и так излюбленная дичь получила родовое прозвище, а место силы получило свое подлинное имя – гук-общаги.

После вялых инфантильных дурачков, выступивших на разогреве хедлайнера и исполнивших, как умирающие коты, заунывные бредо-баллады, на сцену Ледового дворца вырвались, подобно джинну из бутылки, пятеро неухоженных патлатых демонов. И выдали шумный, напористый и при этом мелодичный хардкор, прозвучавший как откровение, и, казалось, вернувший в рок-музыку нерв и чрезмерность. С первых минут выступления толпа зашлась в истошном визге. Двухчасовой концерт стал броском за пределы, полным под завязку сочного и бодрящего грохота, перенасыщенным гормонами и эйфорией. Музыканты отвесили публике ударную дозу горлопанских рок-хитов, но благодарным слушателям этого показалось мало и они попросили добавки. Пришлось отыграть несколько песен на бис.

Ободранные до костей, приземлённые, первобытные боевики под вой толпы накачали Штрума такой бешеной энергетикой, что выйдя из концертного зала на улицу, он схватил в охапку Марианну и стал носиться с ней на руках вокруг Ледового, пугая прохожих воинственными криками. Поставив её на ноги возле цветочной палатки, он купил ей огромный букет роз. Она очень по-детски сдула растрепавшуюся на бегу прядь светлых волос. В её ярко-голубых глазах сияли радость и счастье. Она улыбнулась, и за эту улыбку, столь редкую на её серьёзном лице, Штрум был готов носить её на руках всю жизнь.

Перейдя по мосту через речушку Оккервиль, они углубились в лесополосу. Сейчас это был не замусоренный лесопарк в черте города, где граждане окрестных домов устраивают пикники и забывают за собой убрать, и где пацаны забивают стрелу. Сейчас это был рай на седьмом небе, – Виктору и Марианне казалось, что здесь, кроме них, ничего не существует. Сонм белоснежных ангелов склонялся над ними, наполняя рай звуками флейт. И они крепко держались за руки, словно ожидали, что их подхватят и на крыльях вознесут куда-то в невидимые глубины. Их губы встретились, и всё стремительно завертелось вокруг, как в хороводе. Для обоих исчезло время, пространство, и до звёзд было им ближе, чем до концертного зала, откуда только что вышли. Они старались не шелохнуться, боясь неосторожным движением вспугнуть очарование момента.

Пробудившись, Марианна принялась разглядывать подарки. На узкой женской ладони заблестел золотой кулон в виде сердечка. На безымянном пальце – кольцо. Узкая рука Марианны выглядела красиво и изящно: как-то беззащитно и нежно казалась она на пустыре. В этот день Витя сделал ей предложение, и она была на седьмом небе от счастья.