Ведущий подошёл к водительской двери, взялся за ручку. Обернулся к телекамерам:

– Ита-а-ак!!! Сейчас водитель сядет за руль Хаммера, который был собран на наших глазах в автосалоне Авто-Хамм! И под ваши аплодисменты!!!

Под шум аплодисментов ведущий распахнул водительскую дверь джипа. Хлопанье ладоней сменилось истошными криками. Кто-то из впереди стоявших в ужасе отпрянул назад, кто-то наоборот приблизился к Хаммеру. Из раскрытой двери которого вывалилось окровавленное тело и стало медленно сползать на пол. Андрей увидел тело массивного бородатого нерусского в милицейской форме – судя по описаниям, это был искомый Гамлет. Его ноги заканчивались на переднем пассажирском сиденье, а головной конец под собственной тяжестью неумолимо приближался к полу. Судя по всему, до того, как джип открыли, голова с верхней частью туловища была прислонена к двери.

Работая в судебно-медицинском морге, Андрей уже видел что-то подобное, но большинству зрителей было в новинку зрелище разрезанного от уха до уха горла, и высунутого из образовавшегося отверстия языка – так называемый колумбийский галстук. Считай, второй рот на горле. Отсюда и такая реакция – от истошных воплей заломило в ушах. Казалось, свет электрических ламп немного побледнел от этого нечеловеческого воя. Толпа заколыхалась – кто-то опрометью бросился к выходу, кто-то, наоборот, пробирался вперёд, чтобы зафиксировать небывалое зрелище в памяти, своей собственной и той, что в фотокамере. Кого-то стошнило, кто-то принялся вытирать с себя чужую блевотину.

Андрей быстро пришёл в себя. Схватив Смирнова, он принялся колошматить его прямо посреди шокированной публики:

– Смотри туда! Ты понял – как поступают с наёбщиками! Понял, мразь!

Выхваченный из рук милиционеров, которые его поддерживали в вертикальном положении, Смирнов повалился на пол – это произошло как раз в тот момент, когда его мертвый начальник окончательно сполз на политую своей же кровью кафельную плитку. Но Смирнов пока что был жив. Андрей поволок его в сторонку. Подняв при помощи милиционеров, схватив за грудки, стал бить головой о задний бампер джипа:

– Понял, козёл! Понял, что бывает с наёбщиками? Ты видел – КАК-ПОСТУПАЮТ-С-НАЁБЩИКАМИ!

Андрей схватил Смирнова за волосы и повернул голову, так что его шея согнулась наподобие дуги, чтобы он мог еще раз взглянуть на мертвого Гамлета:

– Как считаешь – лучше всем красный язык показывать, чем синий, а? Как тебе больше нравится?

И он бы свернул Смирнову шею, но его остановили милиционеры:

– Харэ, брат! Валим отсюда! Нас снимают на камеру!

Андрей оглянулся: действительно, кто-то из телевизионщиков оторвался от съемок основного шоу, чтобы зафиксировать боковой сюжет. Смирнова потащили на улицу. Андрей раскрыл багажник Вольво:

– Говори адрес, тварь! Потому что боюсь ты не доедешь живым в багажнике!

Багажник был полон – Андрей собрал вещи на случай бегства из города. Но Смирнов этого не видел – он покачивался, поддерживаемый с двух сторон милиционерами, голова его была низко наклонена вперёд, глаза закрыты. Голова и вся фигура мелко раскачивалась и подергивалась в такт шумному, судорожному дыханию.

– Твоё последнее желание – что ты хочешь сделать, отправляясь в далёкое путешествие? – со свирепой ласковостью спросил Андрей.

Не услышав ничего, кроме шумного дыхания, он выхватил шило и сунул его Смирнову под ребро. Смирнов слабо вскрикнул, тело его дернулось. Его конвоиры сильнее испугались, чем он сам. Они принялись уговаривать: один Андрея, другой – его оппонента, чтобы стороны, наконец, пришли к взаимному пониманию.

Наконец, Смирнов почти бесшумно прошептал: «Апраксин двор».

Андрей вытащил из багажника покрывало, которым укрывался, ночуя в машине, раскрыл заднюю дверь, и набросил покрывало на сиденье.

– Кладите сюда!

Гамлет сделал нечеловеческое усилие, чтобы открыть глаза и увидеть, наконец, свою смерть. Ему столько раз снилось её страшное, железное лицо, что он не мог бы ошибиться, он узнал бы всегда эти черты, знакомые ему до мельчайших подробностей. Но теперь он с удивлением увидел над собой юношеское и бледное лицо с далёкими и сонными глазами. Это лицо не выражало ничего, кроме явной усталости. И это стало последним видением Гамлета – сверкнуло лезвие, и прикосновение холодного металла стало последним ощущением. Запоздалое сожаление о том, что не нужно было следовать за рабочим в синей униформе, собравшимся стукнуть на хозяев и показать, что якобы собираемый на конвейере джип уже прошёл тридцать тысяч километров – это сожаление стало одной из последних мыслей Гамлета.

Странно, ведь этот парнишка должен был оказаться жертвой, а не начальник Управления «Э», потративший столько усилий на сбор улик и расследование всех убийств, совершенных Фольксштурмом. Странно также, что такой грозный с виду мужик пал от руки субтильного юноши, каких в молодежной среде называют «ботаниками». Тот рабочий, что открыл дверь Хаммера и ударил ножом в спину, когда Гамлет заглянул внутрь, также не блистал физической мощью. У них там на Фольксштурме что, ботанический сад?

Что привлекло их в эту банду? Почему эти ребята стали убийцами? Отдаленно и теоретически безличную притягательность убийства знал и Гамлет, но он так и не реализовал свой единственный шанс – однажды на охоте у него опустилось ружье, когда на прицеле появилась утка. Вот так – даже утку убить не смог. А эти молокососы, воплощение земной кротости, убивают десятки людей!

История мира началась с убийства – в тот день, когда Каин убил своего брата. Оттуда начался порочный круг, который, наверное, уже никак не разорвать. Во все времена люди отвечали на убийство убийством, будь это война или суд присяжных, столкновение чувств или интересов, возмездие или справедливость, нападение или защита.

В чём соблазнительность именно этой формы преступления – независисмо от того, как это понималось или какие внешние причины или побуждения вызывали его? В этих нескольких секундах насильственного прекращения чьей-то жизни заключается идея невероятного, почти нечеловеческого могущества. Если каждая капля воды под микроскопом есть целый мир, то каждая человеческая жизнь содержит в себе, в своей временной и случайной оболочке, какую-то огромную вселенную. Но даже если отказаться от этих преувеличенных – как под микроскопом – представлений, то всё же остается другая очевидность. Всякое человеческое существование связано с другими человеческими существованиями, те в свою очередь связаны со следующими, и когда мы дойдём до логического конца этой логической последовательности взаимоотношений, то мы приблизимся к сумме людей, населяющих громадную площадь земного шара. Над каждым человеком, над каждой жизнью висит настоящая угроза смерти во всём её бесконечном разнообразии: катастрофа, крушение поезда, землетрясение, буря, война, болезнь, несчастный случай – какие-то проявления слепой и беспощадной силы, особенность которых заключается в том, что мы никогда не можем заранее определить минуты, когда это произойдёт, этот мгновенный перерыв в истории мира. «Ибо не ведаете ни дня, ни часа…» И вот тому из нас, у кого хватит душевной силы на преодоление страшного сопротивления этому, вдруг даётся возможность стать на какое-то время сильнее судьбы или случая, землетрясения или бури и точно знать, что в такую-то секунду он остановит ту сложную и длительную эволюцию чувств, мыслей и существований, то движение многообразной жизни, которое должно было бы раздавить его в своём неудержимом ходе вперёд. Любовь, ненависть, страх, сожаление, раскаяние, воля, страсть – любое чувство и любая совокупность чувств, любой закон и любая совокупность законов – всё бессильно перед этой минутной властью убийства. Человек, которому принадлежит эта власть, тоже может стать её жертвой, и если он испытывал её притягательность, то всё остальное, находящееся вне пределов этого представления, кажется ему призрачным, несуществующим и неважным, и он не может уже разделить того интереса ко множеству незначительных вещей, которые составляют смысл жизни для миллионов людей. С той минуты, что наделенный такой властью человек знает это, мир для него становится другим и он не может жить, как те, остальные, у которых нет ни этой власти, ни этого понимания, ни этого сознания необыкновенной хрупкости всего, ни этого ледяного и постоянного соседства смерти.