Волос был отправлен в лабораторию, так же как окурки, и теперь Гамлету предстояло заняться анализом фото– и видеоматериалов – установить, фигурируют ли задержанные в этих жутких роликах и фотографиях.

Несмотря на обилие изобличающих улик, Павлюк продолжал строить из себя невинного дитятку, который сидит целыми днями на крыльце и разговаривает с голубями. Это была настоящая беда, разговаривать с ним – всё равно что копаться в мусорном баке в поисках клочков бумаги, на которых участник Фольксштурма записал свои мысли.

– Тебе известно, в чём тебя обвиняют? – спросил Гамлет на очередном допросе. – И не строй себе никаких иллюзий: это – страшное обвинение. Только полное признание может тебя спасти.

– Обвинение? Здесь какая-то ошибка.

Гамлету нужно было выудить информацию по основному составу Фольксштурма.

– Боюсь, что у тебя нет материальной возможности доказать ошибку. Тогда тебе остается или упорствовать в бесплодном отрицании и тем самым умышленно получить максимальный срок, или подписать признание, выдать всех сообщников и примириться с тем, что ты проведёшь незначительное время в заключении, после чего тебя снова ждёт свобода.

– Хотите знать правду?

– Несомненно.

– В таком случае я не могу подписать признание в том, что я никогда не делал: поступая так, я бы сознательно ввёл следствие в заблуждение.

– Идеологически ты прав, – продолжал давить Гамлет. – Но вопрос не в этом. Ты вынужден действовать в пределах твоих возможностей. Они, к сожалению, недостаточно широки. Определим их ещё раз. Полное отрицание вины, неразглашение информации, которая интересует следствие и возможность максимального срока – с одной стороны. Признание, выдача сообщников и небольшой срок – с другой. Всё остальное – теория.

Дав обвиняемому время переварить информацию, Гамлет продолжил:

– Итак, Фольксштурм – участники, их адреса, описание преступлений, начиная с последнего эпизода в Колпино. Выкладывай по порядку всю информацию.

Павлюк скорбно вздохнул. В его неподвижных глазах появилось и исчезло что-то по-настоящему страшное.

– У меня есть информация, что уровень состояния равновесия вакуума в районе 984-м по изогнутой траектории секторианта «з» в поле восьмого калибриота является почтовым адресом Земли.

Лицо Гамлета не изменилось, только глаза стали шире.

– Вынужден напомнить о твоих ограниченных возможностях противостоять следствию. Советую тебе подумать об этом. Я вызову тебя в ближайшее время.

Штрум познакомился с Блайвасом, когда тот промышлял по беспределу у себя на районе, на Ржевке-Пороховых. И до сих пор некоторые тамошние кондовые предприниматели платят ему за «крышу» – ну, за защиту от него самого. Они боялись его, когда он в турецкой кожаной куртке носился по району на пацанмобиле – жигулях на ара-тюнинге; сейчас на нём дизайнерская кожа от Ferre а под задницей – Хаммер, и страшно представить, чтоʹ ребята испытывают по отношению к нему в настоящее время. Хотя, положа руку на сердце, тогда он был гораздо страшнее, чем сейчас. Блайвас застрял в ранних 90-х с текущим по губам Амаретто и сейчас в нулевых являл собой средоточие комического зла.

В отличие от него, Штрум сохранял внутреннюю целостность, словно морской камень, который волны бросают о берег, но не раскалывают, а только полируют. С 18 лет Штрум таскался по съемным квартирам, предпочитая менять место жительства где-то раз в два месяца. Он проявлял редкое равнодушие к дорогой одежде, алкоголю, развлечениям, а на то, к чему он привык, денег хватало всегда. Одежда с вещевого рынка, кроме нескольких статусных шмоток правильных брендов, пельменная на районе, простое пиво и обыкновенная водка на вечеринках на съемной квартире. Простые девочки там же – для них он был легендой. Эта жизнь нравилась и была как-то удивительно целостна: всего хватает и ничего лишнего. Можно все бросить в любой момент, и с первой же удачной акции купить чистые джинсы, китайский нож и снять квартиру.

И только сейчас, в 27, он обзавёлся собственным жильём и стал задумываться о накоплениях и о более менее осёдлом образе жизни – у него появилась постоянная девушка, Марианна, которая мало-помалу меняла его мировоззрение.

Штрум подметил перемены у Блайваса и его закадычного товарища Радько, когда они, поднявшись у Коршунова, стали набирать охранников из простых пацанов с окраины, выросших в простых пролетарских семьях, всю жизнь несших на себе клеймо троечников, как и их родители. Чья посредственность была выражена во всем: посредственный район города, серый и унылый, такая же школа посреди панельных пятиэтажек, грязная квартира с ремонтом тридцатилетней давности. С детских лет эти парни знали совершенно точно, что есть два мира: тот, где происходит что-то интересное, красивое и красочное, и мир реальный, грязно-серого цвета, украшенный помойкой во дворе и сломанными качелями. И если вышедшие из тех же мест Штрум, Радько и Блайвас в соответствии со своими ценностными ориентирами ставили задачи и достигали их, брали одну вершину за другой и для них дверь в красивый мир открывалась, являя за собой анфиладу других заманчивых дверей, то для тех простых парней априори всё было недоступно.

И вот этих безропотных хомяков Радько с Блайвасом пользовали самым бессовестным образом. Дело в том, что Коршунов выделял им бюджет на содержание охраны (своих объектов недвижимости, а также свою собственную). Его оторванность от реальной жизни и физическое отсутствие в Петербурге открывало широкий простор для махинаций (он постоянно проживал в Москве а в Питер приезжал по выходным и то не всякий раз). При составлении сметы Радько и Блайвас отталкивались от расценок на услуги высококлассных охранных предприятий, а на самом деле брали на опасную работу неподготовленных ребят на соответствующий оклад. И никогда не заполняли штат на 100 %. Когда приезжал Коршунов, перед ним выстраивали потёмкинские деревни: Радько и Блайвас организовывали массовку совершенно бесплатно, уговаривая реднеков с окраины забесплатно постоять в оцеплении, мол, потом зачтется, может быть когда-то возможно трудоустройство на постоянной основе. Например, Коршунов проводит время в Талионе (дорогое заведение на углу Невского и Мойки). Или в доме на углу Кирпичного переулка и Большой Морской улицы, где живёт его любовница. С шести вечера и до утра. По внутреннему распорядку положено, чтобы вдоль здания от Невского проспекта и до Кирпичного переулка через каждые пять метров стояли профессиональные охранники, то же самое на другом берегу Мойки. На самом деле более менее годные бойцы дежурят возле входа в Талион (или во дворе указанного дома), и Хозяин, выходя из здания имеет возможность лицезреть свою охрану, пройдя несколько метров до своего лимузина. Остальных он не пойдёт проверять, а тем более допрашивать насчёт трудового договора. А этих остальных Блайвас приболтал за уважуху (разницу положил в карман, это является его основном доходом), да им на самом деле за счастье постоять тут ночь, чтобы потом на раёне похвастаться, что охраняли САМОГО Хозяина и видели такие тачки и здоровались за руку с такими людьми, что просто караул. Что характерно, хомячки, пообщавшись со сдувшимися бычарами, всё ещё строившими из себя «бандитов», у себя на раёне сами активно косили под «бандитов» – надевали на себя всё чёрное и напустив на себя неприступный вид, цедили многозначительные фразы. И, окружив себя впечатлительными подростками, рассказывали байки о своих связях с самыми отъявленными преступниками. Но китайские Armani и поддельные «тыщедолларовые» Rado ещё больше подчеркивали убожество этих реднеков, уж лучше бы они носили обычную спортивную одежду.

Штрум поначалу подбирал Блайвасу народ для массовки, самому торговать лицом возле пафосных кабаков было впадлу, даже если бы за это заплатили как Кевину Костнеру. Но потом перестал – всё это как-то тухло пахнет. Квазибандитские прихваты Блайваса могли действовать на кого угодно, но только не на командира Фольксштурма.