Недавно я говорил о ней с Николой и сказал ему:

– Я не удержал ее из-за своей слабости и малодушия, но я не отрекся от своей любви к ней.

– Ну и фраза, офонареть можно! – съязвил Никола. – Просто готовая реплика для сентиментального романа. Подожди, дай я присяду, а то меня вырвет. Нет, я ее лучше запишу. Если нам придется снимать рекламный ролик для куклы Барби, мы ее используем в качестве девиза. Ну, конечно… после ролика «Барби выходит замуж», мы придумаем историю про Барби, которая решила покончить с собой из-за того, что ее бросил Кен. У меня уже и название готово: «Барби-тураты». Представь себе такую картинку: Барби лежит в своем домике, уткнувшись лицом в пол, рядом с ней валяется пустой флакон с таблетками… Барби не отреклась от своей любви к Кену. Кстати, знаешь, что я обо всем этом думаю? Ты, оказывается, больше любил себя, чем ее.

– А причем здесь моя любовь к себе?

– Ты испугался своей любви к ней, любые перемены в твоей жизни или, по крайней мере, робкие попытки изменить ее грозили тебе потерей душевного равновесия. Ты построил свой мир, мечтая об изолированной однокомнатной квартире, ты упорно отказываешься снести стены, чтобы сделать ее просторнее. Ты носишь с собой коробочку с меркой и от жизни берешь только то, что может в ней поместиться. Если на твоем пути попадается что-то более крупное, большое, ты проходишь мимо. Все так просто. Ты не принимаешь жизнь целиком, со всем, что она несет в себе. Нет, жизнь вокруг тебя становится твоей жизнью только тогда, когда она умещается в твои размеры. Тебе пора разодрать свою коробку. Подумай о том, что я тебе сказал, только потом не приставай ко мне со своими драными картонками.

Он прав.

Но сейчас я наконец созрел для двухкомнатной квартиры. И если мне не суждено жить в ней, то пора глотать Барбитураты.

Начинать работать в пятнадцать лет – только себя обкрадывать. Мои друзья после обеда собирались в парке, а я мог присоединиться к ним только тогда, когда отец разрешал мне уйти пораньше. Иногда они заглядывали ко мне в бар. Заходили выпить чашку шоколада, съесть жареной картошки или кусочек торта… Выбор зависел от того, чем они уже успели обкуриться. Я всегда был не таким, как они, все больше сам по себе, возможно, потому что в нашей компании я оказался единственным, кто пошел работать. Все остальные учились в лицее, поэтому распорядок дня у них был примерно одинаковый. К восемнадцати годам они тоже перестали встречаться в парке. Кто-то, получив аттестат, пошел работать, у других завелись постоянные подружки, некоторые учились в университете в соседнем городе. В тот период у меня почти не осталось друзей. За исключением Роберто. Но он был другой, он был уже взрослый, а я говорю о своих сверстниках. Мне исполнилось восемнадцать лет, и я оказался, в принципе, одинок.

Недалеко от бара располагался офис одного коммерсанта, в котором работало около десятка служащих. Они часто заказывали у нас кофе, чай, сдобные булочки. Я с удовольствием доставлял им их заказы. Пользовался возможностью подышать свежим воздухом, а на обратно пути никуда не спешил. Как-то утром в офисе помимо постоянных сотрудников я увидел новую девушку, Лючию, дочку коммерсанта. Это был ее первый рабочий день. Она мне улыбнулась, и, увидев ее зубы, я подумал: «Интересно, она ими еще и жует, или они только для красоты?» Зубы у нее были безукоризненные, не говоря уже про губы, глаза, волосы, шею, руки. А как она была одета, как глубоко дышала ее грудь, как… После этой встречи я только и ждал, когда нам позвонят из офиса и сделают заказ. Если раньше я беспечно, ни о чем не думая, поднимался к ним по лестнице, то после памятного утра, прежде чем взяться за заказ, я заскакивал в туалет, причесывался и обязательно снимал с себя фартук.

Она догадалась, что понравилась мне. Я бы с удовольствием заговорил с ней, но никак не мог набраться смелости. Однажды утром я вложил в ее пакет со слойкой бумажную салфетку с запиской: «Когда я тебя вижу, я сбиваюсь со счета. Ты мне не поможешь?»

Потом весь оставшийся день я без конца обзывал себя идиотом за то, что написал ей такую глупость. Вечером, когда я мыл пол в баре, она постучала в витрину, приложила к стеклу салфетку с моей запиской и улыбнулась мне.

Теперь по утрам я поднимался к ним в офис, и она встречала меня восхитительной улыбкой. Вечером, по дороге домой, она заходила в бар попрощаться со мной.

Мой отец все время просил меня протереть пол как раз в те полчаса, когда она обычно заглядывала к нам, и мне было стыдно, что она застает меня за этим занятием. Мне часто приходилось отжимать тряпку, руки у меня быстро краснели, поэтому, разговаривая с ней, я не знал, куда их спрятать, и чувствовал себя очень неловко. Я всегда стеснялся своих рук. Особенно на вечеринке, которую устроил приятель Карло. Я, конечно, мог подойти к отцу и объяснить ему, в чем дело, но он бы наверняка сказал мне в ответ одну из своих дежурных фраз: «Не понимаю, что в этом стыдного? Ты же работаешь. Стыдно должно быть, если ты сделал пакость другому человеку». Или свою любимую: «У того, кто работает, руки никогда не бывают грязными…» Поэтому я ничего ему не говорил, мыл себе пол, а когда она появлялась в дверях, сразу снимал с себя фартук и шел ей навстречу. А Лючию, кажется, нисколько не трогало, что мне приходилось возить мокрой тряпкой по полу. Только меня это смущало.

Как-то я спросил у нее, не сходить ли нам вместе в кино в воскресенье. Она согласилась. Это случилось в пятницу. Она оставила мне свой адрес; в воскресенье после обеда я должен был заехать за ней.

Мой отец, к счастью, перестал ездить на белой развалюхе с коричневым капотом, исчезла и «панда», у нас была вполне обычная «Fiat Uno», не бог весть какая машина, но бегала она вполне прилично. У нее был только один недостаток: в салон в дождь непонятно откуда просачивалась вода, и потом в течение нескольких дней в нем стоял противный запах плесени. Поэтому я ее называл «Fiat One», но произносил слова слитно, «Fiatone», так что получалось похоже на «зловонное дыхание».

Всю субботу я отмывал машину, а потом насыпал в пепельницы ароматические соли. Накануне вечером я приготовил кассету с музыкой. Я не помню всех песен, которые я на ней записал, но подбирал я, в основном, музыку, создававшую романтическое настроение. Среди них были Still Loving You группы Scorpions, Mandy Барри Манилоу, Up Where We Belong Джо Кокера и Дженнифер Уорнес и Every Time You Go Away Пола Янга.

Встречу мы назначили в половине третьего. Фильм начинался в половине четвертого. Ровно в два я уже стоял около ее дома и не отрывал глаз от зеркала заднего вида. Я предложил ей пойти посмотреть «Сирано де Бержерак» с Жераром Депардье.

Из кино мы направились в бар выпить чаю, и я, то ли под влиянием фильма, то ли от счастья, что вижу ее рядом с собой, говорил, не умолкая, чего со мной уже давно не случалось. Мне, давно бросившему школу, было приятно рассказывать о вещах, которые могли показать мою начитанность. Я понимаю, со стороны это выглядит смешно, но простительно для человека, который не получил регулярного образования и чувствует себя из-за этого в чем-то ущемленным. Ему ведь, как ребенку, всегда хочется сразу выложить все, что он знает. «А я это знаю, знаю, знаю!»

В тот раз в кафе мы о многом успели поговорить, прежде всего, о большой любви. Я от Сирано перешел к Байрону, Данте, Шекспиру и Рембо. Потом мы встали из-за стола, и вышли из бара. Лючия взяла свою сумочку, а я прихватил свою. В том смысле, что я перед фильмом вытащил из машины и забрал с собой плейер, а он выглядел, как металлическая борсетка. Раньше я прятал его под сиденье или убирал в бардачок, но ворам эти хитрости хорошо известны, и я предпочел все время носить его с собой.

Утром в понедельник Лючия, не заходя на работу, забежала позавтракать в наш бар. В баре было полно народа, поговорить толком нам никак не удавалось, да и мне не очень хотелось, чтобы все, включая моих родителей, слышали, о чем мы говорим. Она только шепнула мне на ухо: