Как-то в субботу, когда я обедал с родителями, отец обронил фразу, которую я вначале пропустил мимо ушей, но со временем понял, насколько глубоко она поразила меня. Он обратился ко мне с дежурным вопросом:

– Как дела?

– Хорошо.

– Я рад. Ты знаешь, я тут подумал, что, в общем, мое невезение обернулось твоей удачей.

– В каком смысле?

– В том смысле, что, если бы наши дела в баре шли не так плохо, ты бы никогда не уехал из дома, следовательно, мое невезение обернулось твоей удачей.

Мой отец часто не отдает себе отчета в том, что говорит, он не способен проследить за развитием мысли. Ему трудно догадаться, что может значить для меня сказанная им фраза. В его словах не было тайного смысла, однако они вонзились в меня как осколок гранаты, словно раскаленный прут прошил мое тело, а в моей голове сразу же засела мысль о тесной связи между моим счастьем и его несчастьем. Чем лучше шли у меня дела, чем больше денег я зарабатывал, тем сильнее я чувствовал свою вину перед отцом. Мои деньги и успех отдаляли нас друг от друга, все быстрее увеличивалась разница между нами. Чем выше я поднимался по лестнице успеха, тем сильнее ощущал свое одиночество.

Я не мог наслаждаться плодами своих профессиональных достижений. Я, например, продолжал ездить на своей старой разбитой машине. Многие мои знакомые воспринимали это как прихоть, им казалось, что я играю в наивного чудака, изображаю из себя скромного, непритязательного человека. Они не могли знать, что для меня это саднящая рана. Машина стала моей связью с семьей. Для меня новая машина означала бы еще более глубокую пропасть между нами, она еще на шаг отдалила бы меня от них, добавила одиночества и усилила чувство вины.

Действительно, в первые годы я воспринимал свое новое финансовое благополучие и профессиональный успех, как символ разрыва с семьей. Мои дела шли очень неплохо, но я не был счастлив.

Я заметил за собой странную вещь. Чаще всего я стал обращать на нее внимание с тех пор, как она ушла от меня. Уже давно, сталкиваясь с новыми людьми, я замечаю, что никто из них мне не нравится. Я хочу сказать, что из всех, кого я встречаю, никто не похож на меня.

Несколько дней тому назад мы зашли вечером в бар выпить аперитива. Со мной был Никола с товарищами и их друзьями. Простояв вместе с ними у стойки бара со стаканом в руке минут двадцать, я уже не знал, чем мне заняться дальше, и тут же вспомнил, почему я редко выхожу из дома и стараюсь избегать больших компаний.

Еще когда я жил с ней, меня часто тяготило ее присутствие, я ссорился с ней, спорил и не соглашался, но чувствовал, что она была «не такой как все», была похожа на меня.

В моей жизни многое изменилось в лучшую сторону с тех пор, как мы не живем больше вместе, но все это мелочи, которые не стоят ее отсутствия.

Зимой я перестал просыпаться по ночам от холода, оттого что лежал без одеяла, но вот когда она жила со мной, это случалось довольно часто, особенно в слишком холодные ночи. Во сне она, как начинка в салатный лист, закатывалась в одеяло, и мне приходилось разворачивать ее, откатывать в сторону, словно катушку, чтобы отвоевать себе часть одеяла. Сейчас жарким летом я могу перекатиться с одной стороны постели на другую, на которой раньше спала она. Еще можно поменять подушку и на какое-то время ощутить под щекой прохладу свежей наволочки.

Я еще могу просмотреть, не пользуясь «паузой», весь фильм целиком, потому что никому больше не надо два или три раза сбегать в туалет. Я всегда сердился, сидя перед телевизором с остановленным фильмом. Это ожидание с застывшим на экране кадром действует мне на психику. Но, с другой стороны, я чувствовал себя эгоистом, если продолжал смотреть дальше, потому что она не просила меня остановить фильм. Но тогда после ее возвращения я был вынужден по ходу фильма быстро пересказать ей содержание пропущенной части. Правда, в этой ситуации был все же один положительный момент. Когда она возвращалась из туалета, я мог сказать ей: «Пока ты не села…» и попросить принести мне стакан воды или яблоко. Во всяком случае, одному смотреть телевизор лучше. С теликом то же самое, что и с мастурбацией: в одиночестве можно смеяться над всякими глупостями и не бояться, что на тебя косо посмотрят. В компании это иногда становится затруднительно.

Потом, между нами по утрам часто возникали разногласия из-за жалюзи. Мне вначале нравится слегка приподнять их, не до конца, а после понемногу подтягивать вверх и ждать, когда комната постепенно наполнится светом. Она же любила поднять их до упора и еще распахнуть окно, чтобы, как она говорила, «впустить свежий воздух».

Последняя баночка йогурта остается последней до тех пор, пока я ее не опорожню. Я сейчас хожу в туалет и не закрываю дверь на защелку, но когда она жила в доме, я себе этого никогда не позволял.

Даже у летних прогулок в одиночестве есть свои преимущества. Я могу разгуливать с пустыми карманами брюк, мне так больше нравится. А она часто надевала платья без карманов, и получалось, что кто-то другой, то есть я, должен был нести все ее вещи: бумажник, телефон, ключи, платки. Но, в общем-то, это неудобство стоило того, чтобы полюбоваться на нее, когда она натягивала на себя свое плотно облегающее ее тело платье.

Я вспоминаю о времени, прожитом с ней, и понимаю, что часто становился просто невыносимым, и мне стыдно за то, как я вел себя. Случались дни, когда я делался прямо-таки омерзительным. В такие дни куда-то исчезала вся моя снисходительность, я вел себя, как испорченный, капризный ребенок, она не могла даже подойти ко мне, потому что в эти минуты я становился раздражительным, упертым и попросту не переносил ее. Волна дурного настроения часто накатывала на меня за время нашей совместной жизни. Я тогда начинал воображать, будто снова свободен и живу в доме один, без нее. Признаюсь, что теперь, когда мои фантазии стали реальностью, я чувствую себя совсем не так, как предполагал раньше.

И все же, когда я жил с ней, от некоторых вещей меня просто коробило. Например, история с утренним кофе. У меня дома есть две кофеварки: одна на три чашки, которая прекрасно годится для двоих, и другая на две, она лучше подходит для одного. В кофеварке на две чашки получается самый вкусный кофе. Когда я просыпался раньше, чем она, я брал кофеварку на двоих и готовил кофе только для себя. Но если она просыпалась, а кофе еще не был готов, то я слышал от нее:

– Мог бы взять и большую кофеварку…

– Я думал, что ты спишь.

– Ты же знаешь, что я просыпаюсь от запаха кофе.

На нашем языке это означало: «Какой же ты эгоист».

Из-за этого по утрам, доставая двухпорционную кофеварку, я старался не шуметь, чтобы не разбудить ее, и рассчитывал, что пенка в кофе поднимется раньше, чем она встанет с постели. Я приоткрывал крышку в надежде как можно быстрее увидеть начало извержения этого маленького вулкана. Стоял, склонившись над машиной, в тревожном ожидании. Если же я брался за кофеварку на троих, я щекотал свое самолюбие, доказывал себе, что способен на благородный жест по отношению к ней, и не прочь был получить за это награду.

Как-то вечером у меня дома, за разговором, – а это случилось еще до нашего решения продолжать поддерживать отношения, но жить порознь, – между нами возникло удивительное чувство взаимопонимания и родства, наполнившее нас таким покоем и сочувствием друг к другу, что в этой атмосфере, казалось, можно было бы безбоязненно признаться даже в измене. Она предложила мне поговорить начистоту. Она не имела в виду мои амурные приключения, ей было интересно, что в ее поведении действует мне на нервы.

– Ведь есть же во мне что-то такое, что тебя раздражает, ведь правда?

Я ей сказал, что мне пока ничего в голову не приходит. Мне пришлось соврать.

Я в свою очередь задал ей тот же вопрос, и она оказалась честнее меня и назвала несколько моих неприятных для нее привычек: