Те, у кого были дети, говорили нам, что мы ничего не понимаем. Часто это были туповатые люди, напичканные всевозможными страхами и дурью, но через несколько месяцев после рождения ребенка они вдруг превращались в мудрых учителей жизни. По любому поводу, при любых обстоятельствах они смотрели на тебя сверху вниз и изрекали: «Пока у тебя самого не появятся дети, ты этого не поймешь».

Меня с ней всегда смешили такие фразы. Нам было весело смотреть, как быстро они входили в свою роль, с какой легкостью вели свою игру, так что мы с примерным занудством все время обыгрывали эту ситуацию.

– Принести тебе воды?

– Да, спасибо.

– Но только пока у тебя самого не будет детей, ты не сумеешь понять, как важно для нас пить воду.

Среди наших друзей мы не знали никого, кто после свадьбы стал бы лучше и человечнее. Их любовь превращалась в компромисс, страсть в обязанность, вместо диалога чаще звучало «отстань». Казалось, что вместе они жили, скорее, ради детей или из страха перед одиночеством, чем действительно хотели этого.

Тем не менее, и мы наконец решили испытать себя. Мы уже было решили порвать с нашей привычной жизнью и приготовиться к рождению ребенка, как я не удержался на высоте положения и сдулся.

Я чувствовал, что не готов стать отцом.

У меня была трудная жизнь. Я всегда много работал и мало думал о себе, о своих желаниях. Я боялся, что с появлением ребенка мне придется все начать сначала. Мне казалось, что с рождением ребенка я взвалю на себя дополнительную, помимо тех, что у меня уже были, работу и заботу. И потом, как я мог желать ребенка, если я все еще продолжал искать отца?

Она хотела завести ребенка как раз в тот момент, когда я, наоборот, отдавался праздной беспечности. А ведь вначале, когда мы только что сошлись с ней, я бы сразу сделал ей ребенка, но не потому, что хорошо все обдумал и чувствовал себя готовым к семейной жизни, а потому, что оказался во власти безумия и совершенно не думал об этом. Только так я мог завести ребенка, на волне первой безрассудной влюбленности. Она тогда вполне справедливо считала, что нам лучше немного подождать, посмотреть, как сложатся наши отношения. Впоследствии, спустившись с облаков на землю, я больше не испытывал такого желания.

Честно говоря, я думаю, что она ушла от меня не только потому, что я не хотел иметь детей, а прежде всего потому, что я не позволял ей любить себя.

В пятнадцать лет, получив свидетельство о неполном среднем образовании, я решил, что мне лучше бросить учебу и пойти работать в бар к отцу. Я сделал этот выбор потому, что мне стало тошно при мысли, что еще целых пять лет мне придется заставлять своих родителей тратить деньги на учебники и все такое прочее. С этим я не мог смириться.

Я решил пойти работать в бар, по крайней мере, у меня была такая возможность. К тому же, если я буду работать со своими родителями, то средств на меня уйдет меньше, чем на наемного работника. Мне казалось, что моя жизнь уже предопределена заранее: наступит день, и бар будет мой.

Я начал работать вместе с отцом и по-настоящему понял, в каком положении находилась наша семья. Мой отец всегда старался держать нас в стороне от своих финансовых проблем и многое скрывал от нас. Мама особенно не вникала в его дела, она ему доверяла, она любила отца. Я тоже любил его, но мне захотелось выяснить состояние наших дел. Я завел свой учет, навел справки. И наконец докопался до истины.

Мы были завалены векселями. Дома, в баре в какой ящик ни загляни, повсюду лежали неоплаченные векселя, а уже оплаченные попадались в редких, исключительных случаях.

Если нам не удавалось погасить вексель в срок, его на три дня передавали в нотариальную контору, где еще можно было его оплатить, предварительно внеся плату за услуги нотариуса. Если мы не делали этого в трехдневный срок, нам следовало явиться в суд. Там в течение двух дней можно было вычеркнуть вексель из бюллетеня опротестованных векселей, для чего требовалось заполнить специальный протокол и заплатить за гербовую марку. Стоила она дорого, к тому же надо было написать длиннющее заявление. Однажды, составляя его, я присел на край стола, и служащий канцелярии суда, маленький рыжий человечек сделал мне замечание:

– Не садись на стол, он здесь не для того, чтобы ты на нем разваливался, надо проявлять уважение к суду.

Я машинально опустил голову, вроде как поклонился, и извинился перед ним. Я вышел из суда и присел на скамейку, чтобы заполнить бланк. Писать было неудобно, и тогда я опустился на колени. Мне в те годы столько раз приходилось оказываться в подобном положении, что слова «К любезному вниманию Вашей Глубокоуважаемой Милости: я, нижеподписавшийся…» врезались в мою память, как молитва.

В конце заявления следовало написать: «С Глубочайшим Уважением». Я хорошо помню эту последнюю строку, потому что однажды я сделал в ней ошибку, и мне пришлось возвращаться в суд, снова покупать чистый бланк протокола и заполнять его с самого начала. К счастью, я еще не успел наклеить гербовую марку. Ошибку я допустил грубейшую: все три слова «с глубочайшим уважением» я написал с маленькой буквы.

Я бы все отдал за фотографию, на которой я, стоя на коленях, пишу: «Вашей Глубокоуважаемой Милости…» К этим словам мне бы следовало приписать: «Святейшему Савонароле».

Я вспоминаю все постыдные, унизительные ситуации, в которых нам довелось оказаться, весь этот сброд противных, хамоватых, наглых, спесивых людишек, с которыми сталкивала меня жизнь. Всех подонков, привыкших демонстрировать силу перед слабыми и превращаться в слабаков перед лицом сильных.

Я помню своего отца, когда он ждал по утрам появления представителей фирм, которым он должен был заплатить деньги, но вместо этого заводил старую песню о том, что денег нет, что им придется подождать и прийти в следующий раз. В один из таких дней, разговаривая с каким-то поставщиком, он, неизвестно почему, повернулся в мою сторону. Я в это время наблюдал за ними, и мне стало неловко за него. С тех пор при появлении представителей фирм я старался уйти куда-нибудь подальше.

Сколько раз я стоял с мамой за стойкой и ждал, когда накопятся недостающие деньги, чтобы сразу же броситься в банк и успеть заплатить до его закрытия. Иногда денег не хватало совсем чуть-чуть, но мы уже вывернули все карманы, обшарили всю одежду в шкафу, обращались ко всем, к кому только можно обратиться. У кого-то из знакомых мы не могли одолжить деньги, так как еще не успели вернуть им те, что брали раньше, поэтому к ним лучше было не подходить. Что это была за жизнь в сплошном волнении, в вечной беготне с замиранием сердца из-за смехотворных сумм! Как-то нам требовалось наскрести двадцать семь тысяч лир, и мы с надеждой смотрели на каждого входящего клиента, ожидая, что он закажет не просто чашку кофе, а еще тост, сэндвич и бокал пива. Мы были рады любому заказу, лишь бы он стоил дороже.

Однажды, едва мы набрали нужную сумму, я положил деньги в бумажный пакет, схватил велосипед и погнал платить по векселям. Пару раз меня чуть не сбила машина. Я вошел в суд, хватая воздух широко раскрытым ртом, подошел к судебному исполнителю и объяснил ему, что мне надо оплатить векселя. Мужчина лет шестидесяти, ростом в метр с кепкой, оглядел меня и сказал:

– И какой вам смысл так спешить с их оплатой. Раньше надо было думать, зачем подписывать векселя, если у вас нет денег.

Потом он забрал у меня пакет и начал пересчитывать банкноты, складывая их в нужном порядке.

– В следующий раз складывайте деньги правильно, все купюры должны лежать одной и той же стороной.

Я был готов схватить стул и размозжить ему голову. Раньше я этого не знал, но с каждым днем все больше начинал понимать, что я принадлежу к тому сорту людей, которым следует помалкивать и молча сносить оскорбления, словно мы не люди, а бездушная мебель. Мне давали наглядный урок, кто такие они, и кто я. Мне объясняли, как устроен мир. Это были мои курсы подготовки молодых специалистов. Мой мастер-класс.