Прошло немного времени, и чтение стало для меня наркотиком. Я читал взахлеб, некоторые книги я проглатывал за одну ночь. Иногда повествование мне настолько нравилось, что я останавливался, откладывал книгу в сторону и заставлял себя не читать дальше какой-то страницы. Я не хотел быстрой развязки сюжета.

После Керуака и Чатвина я перешел на Хаксли. Я хорошо помню первые прочитанные книги: «Спроси у пыли» Джона Фанте, все книги Чарльза Буковски, «Моби Дик» Германа Мелвилла, «Айвенго» Вальтера Скотта, «Луна и костры» Чезаре Павезе, «Татарская пустыня» Дино Буццати, «Фиеста» Эрнеста Хемингуэя, «Воспитание чувств» Густава Флобера, «Процесс» Франца Кафки, «Родственные натуры» и «Страдания юного Вертера» Гёте, «Остров сокровищ» Стивенсона, «Хладнокровное убийство» Трумена Капоте, «Портрет Дориана Грея» Оскара Уайльда, «Глазами клоуна» Генриха Бёлля, «Невидимые города» Итало Кальвино, «Лютеранские письма» Пазолини. Романы Достоевского меня просто потрясли. Ощущение правды жизни в его книгах задевало за живое. Лестницы в доходных домах, трактиры, кухни: меня окутывали запахи, я дрожал от холода, читая о прогулках по заснеженным улицам города, и согревался, когда герой прикладывал руки к горячей печи.

Мои друзья, те, что продолжали ходить в школу, учились днем, и в свободное время их нельзя было усадить за книги. Их часто не интересовало то, чему их учили, поэтому, счастливо проскочив экзамены, они почти ничего уже не помнили. Да и в университете все сводилось к сдаче экзаменов. Перед экзаменами они ночами сидели над учебниками, а через неделю, в большинстве случаев, забывали все, что знали. Все равно, как больные булимией: те вначале набьют брюхо едой, обожрутся, потом идут блевать и после этого чувствуют приятную легкость в желудке. «Волчий» голод.

У меня же все было по-другому. На меня не давило ярмо обязательного образования, я искал и выбирал для себя только те книги, которые меня интересовали, я не думал об оценках, а читал их, потому что получал удовольствие, открывая для себя новый мир. Я читал не из чувства долга, а из любопытства. Я хотел узнать как можно больше, потому что понимал, что, читая книги, я расту. Я получал настоящее наслаждение, знакомясь с новыми литературными героями, ставил себя на их место, даже сравнивал их с собою. Между ними и мной протянулись незримые нити. Когда я читал о людях, оказавшихся в трудном, даже в худшем, чем у меня, положении, мне становилось легче дышать, я не чувствовал себя совсем одиноким, я видел, что жизнь била не только по мне одному. Где-то в мире жили другие, такие же, как я, люди. Я уже не чувствовал себя всеми забытым, к тому же, я открывал в себе то, о чем раньше не смел и подозревать. Неважно, что прочитанные мной истории были выдуманными, главное, что чувства книжных героев были реальными, я понимал, что писатель хорошо знал то, что описывал. Моя жизнь пополнилась новыми людьми, в их власти было изменить мое настроение, подсказать мне новые мысли, научить меня жить и чувствовать по-новому.

В нашем доме было мало книг. О писателях я ничего не знал, о многих из них мои родители даже слыхом не слыхивали. Жизнь подбрасывала мне много разных счастливых возможностей, но, глядя на жизнь глазами моей семьи, я бы никогда не разглядел их. Поэтому еще в школе мне было труднее, чем моим одноклассникам, выполнять домашние задания. Особенно по английскому и математике. Родители ничем не могли мне помочь. Что они знали о квадратных или фигурных скобках? Когда я готовил уроки и обращался к ним за помощью, то первое, что я видел, это выражение досады на их лицах, потому что они были не в силах мне помочь.

Позже я начал читать и в баре, разумеется, не в утренние часы, а как только у меня выпадала свободная минутка, в основном после обеда. Я садился за столик и открывал книгу. Делать это было непросто, потому что в баре всегда находилась работа. Иногда книга настолько захватывала меня, что дожидаться наступления вечера становилось выше моих сил. Тогда я прятал книгу в туалете и при первой возможности закрывался в нем, чтобы прочесть несколько страниц.

Помимо новых писателей в мою жизнь вошли еще и новые музыкальные группы, певцы, композиторы. Кого только я ни слушал у Роберто: Сэм Кук, Чет Бейкер, Нэнси Уилсон, Сара Воган, Мадди Уотерс, Билл Витерс, Creedence Clearwater Revival, The Who, Дженис Джоплин, The Clash, AC/DC, Crosby & Nash, Dire Straits, The Doobie Brothers, Эрик Клэптон, Grand Funk Railroad, Игги Поп, Led Zeppelin. Роберто переводил мне слова песен и позволял записывать на кассеты полюбившуюся мне музыку. От рока мы переходили к поп-музыке, джазу, блюзу, соулу.

Однажды вечером я спросил у Роберто:

– А как ты узнал все это? В том смысле, что сейчас ты учишь меня, а тебя тогда кто научил?

– Это был мой отец. Я рос под эту музыку и его рассказы, теперь эти истории я рассказываю тебе. Ну, а что касается книг, то он начал читать мне их на ночь, когда я еще был ребенком, чтобы я быстрее заснул. Я сам рано пристрастился к чтению. В пятнадцать лет я как очумелый начал поглощать книги, так что моя мать забеспокоилась, видя, как я сижу взаперти с книжкой в руках, и часто просила меня отложить книгу и выйти размяться на улицу. У меня в комнате была своя книжная полка. Я брал из книжного шкафа в гостиной книги отца, прочитывал их, а потом ставил на свою полку. Я поставил себе цель, я хотел, чтобы все книги из гостиной перекочевали на полки в моей комнате. Я стал просто одержим этой идеей… Я с удовольствием смотрел, как растет стопка книг на моих полках. Родственники или знакомые, собираясь сделать мне подарок, знали, что я буду страшно рад, если они принесут мне книгу. Мою мать все сильнее пугало мое пристрастие. Как-то она сказала мне: „Если тебя не позвать ужинать, так ты есть не будешь, лишь бы не отрываться от книги. Меня это очень волнует“. Я помню, сказал ей, что за меня не стоит волноваться, просто мне иногда нравится бродить по невидимым городам, прогуливаться с семейством Буэндиа по Макондо или с Артуро Бандини по Лос-Анджелесу. Мой ответ ее настолько насторожил, что она решила послать меня к психоаналитику.

– А что сказал твой отец?

– Мой отец ничего уже не мог сказать. Он умер, когда мне было четырнадцать с половиной. Я не сошел с ума от горя после его смерти, просто я потерял самого дорогого для меня на свете человека, и когда я читал его книги или слушал его музыку, мне казалось, что он по-прежнему стоит рядом со мной.

На страницах книг я встречался со своим отцом. Я знал, что до меня по этим страницам пробегали его глаза, и искал малейший оставленный им след. Он сидел за столом в распивочной вместе с Раскольниковым из «Преступления и наказания», пил с Берлиозом нарзан в «Мастере и Маргарите». Еще до меня отец вдыхал запах кожи Кэтрин из «Грозового перевала». Он прислушивался к беседам Касторпа с Лодовико Сеттембрини, прогуливался вместе с ними на страницах «Волшебной горы». Иногда, когда я читал описание обстановки или ситуации, мне нравилось воображать, что в пепельнице в баре лежал окурок, оставленный моим отцом, на песке пляжа отпечатались его следы, а за рулем проезжавшей машины сидел как раз мой отец. Я знал, что это безумие, но отдаваясь своим фантазиям, я был счастлив.

«Ты права, я тебя понимаю», – сказал я ей, когда она уходила от меня. Я знаю, я сморозил глупость, мне самому стало противно, когда я услышал свои слова. До меня наконец дошло, как это было пошло. Но в такие минуты все мои комплексы вырываются наружу и блокируют меня. Даже в жестах.

Я терял самого важного для себя человека из-за своего неумения прислушиваться к другим людям. Я глупо себя вел и при наших разговорах о детях: я и слышать о них не хотел, я ни разу не поговорил с ней серьезно об этом, меня всего передергивало только от намеков на эту тему. Но, возможно, я всего-навсего прикидывался, что не понимаю, насколько это было важно для нее.