С главным редактором «Вечернего клуба» Валерием Евсеевым знаком был достаточно близко: когда-то вместе работали в журнале «Смена», в котором, как посмеивались в ту пору сотрудники, один год за три засчитывался: чего-то да стоит! Позвонил теперь Валере, рассказал о предстоящем юбилее Ирбека, и он охотно пообещал: дадим день в день, только «материал» приноси заранее…

За мной ли заржавеет?!

Пусть не обижается, писал я, глава представительства республики Алания-Северная Осетия в Москве толковый и работящий Казбек Дулаев: даже с его энергией, с его общительностью нельзя сделать столько, сколько для сближения наших народов, русских и осетин, сделал неофициальный горский посол в России — всеобщий любимец, Народный артист Советского Союза, знаменитый цирковой наездник Ирбек Кантемиров.

Была в моей заметке строчка о том, что любимое слово отца, основателя династии Алибека Тузаровича, — «порядочность» стало заветным и для Ирбека. И был кратенький, но емкий рассказ о том, как мы с ним, переживая, что после гибели великого Союза так называемый «идеологический вакуум» стал наполняться вовсе не национальными, как ожидали, много лет угнетаемыми либо остававшимися втуне духовными ценностями — стал стремительно захлестываться привезенной вместе со второсортными товарами зарубежной белибердой, мы с Ирбеком вроде полушутливо, а на самом деле очень всерьез договорились всегда и везде свято следовать лучшему из кодекса чести предков — чем он хуже навязших у всех в зубах «общечеловеческих ценностей»? В сумасшедшее время в сумасшедшей Москве оба пытаемся свято блюсти «горский этикет».

Договорились с Евсеевым, что он оставит для меня пяток номеров, но утречком «юбилейного» дня я все-таки не выдержал, спустился со своего двенадцатого этажа и купил в газетном киоске три экземпляра. Ещё не отойдя от киоска, развернул газету, увидал заметку, пробежал по ней взглядом: не сократили?

Поздравление моему высокому побратиму было напечатано полностью, но одна из строчек заставила меня, как раньше выражались, «исторгнуть стон».

«С Ирбеком Кантемировым в сумасшедшей Москве, — напечатано было черным по белому, — мы договорились, несмотря ни на что, блюсти городской этикет.»

Едва дождался я начала рабочего дня, позвонил в «Вечерний клуб», взялся Валерию горячо рассказывать, что произошло. Он, занятый по горло другими делами, тут же передал трубку отвечавшей за публикацию сотруднице.

— Мы решили, что у вас опечатка и поправили «горский» на «городской», — объяснила она уверенным тоном. И уже заинтересованно, но все-таки не без насмешки спросила. — А что, есть и такой этикет — горский?

— В том-то и дело, что горский, слава Богу, пока остался! — попробовал втолковать ей. — А вот есть ли ещё, скажите мне, городской? Это в чем же он? В какой руке пятнадцатилетняя кроха должна нести бутылку пива, а в какой — сигарету?!

С какими понимающими улыбками, с каким одобрением кивали мне после моей речи «старшие», какой еле сдерживаемый смех раздался на том конце длинного стола, за которым собралась молодежь!

Но вот и сам я, пересмешник, оказался в положении этого городского цветка — московской редакторши… Недаром говорится: век живи — век учись.

А было, было чему рядом с Ирбеком поучиться!

На следующий день приставленные к нему и явно счастливые этим доверием младшие повезли нас в горы…

На выезде из Владикавказа, на переходящей в предгорную степь окраине, рядом с дорогой паслись несколько отар, почти возле каждой толпились люди, и я подумал было, что пастухов скоро станет не меньше, чем овец, но тут увидал, как по-городскому одетый богатырь взвалил на плечи овцу, понес к стоявшей обочь дороги «волге», скинул в открытый сопровождавшими багажник… вон в чем дело!

— Заскочим сюда, когда будешь улетать, — деловито сказал Ирбек. — Возьмешь с собой?

— Хоть тут бы попробовать! — подначил его.

— На этот счет не волнуйся, там у ребят небось давно все готово — ждут!

Что правда, то правда. Во дворе дома, расположенного на вершине горного села, на таганах стояли над огнем три исходящих парком котла один больше другого, возле каждого кто-то священнодействовал: один полешко подкладывал, другой орудовал на доброе весло похожей мешалкой, третий уже снимал пробу… Вокруг был разлит сытный дух, смешавший в себе теплый запах вареного мяса и пряные ароматы приправ.

На узком и высоком, похожем на стойку, длинном столе, под которым стояли несколько ящиков со спиртным, молодые мужчины расставляли нехитрую посуду — граненые стаканы, алюминиевые чашки с эмалированными кружками.

Чуть поодаль по-двое, по-трое чинно стояли участники предстоящего пиршества…

Невольно припомнилась священная для осетин роща Хетаг, куда мы однажды с Жорой Черчесовым приехали в самом начале мая, сквозившго мокрыми, еще не распустившимися в полный лист деревьями — в день святого Георгия Победоносца… Сотни котлов над огнем, тысячи людей вокруг них, грозный бычий взмык и жалобное овечье блеянье там и тут, горки дымящегося мяса на столиках, духовитая кукурузная арака.

Перед этим который год я был в «глухой завязке», но тут друг мой, старый шутник, сверкая через очки смеющимися глазами, стал упрекать меня, что называется, громогласно:

— Слышишь, что люди говорят?.. Одно дело — не выпить водки. Не так обидно: только и того, что не уважил кампанию. Но арака — национальный осетинский напиток. Самый народный. Не выпить араки… ты понимаешь, понимаешь?

Ну, разве мог я, и правда что, обидеть нацию, обидеть народ, да ещё какой, какой народ!

— Куда мы попали, Юра? — спросил теперь негромко Ирбека. — Может, это «малая Джергуба»?

Он ответил, посмеиваясь:

— Такие джигиты собрались, что могут и большую устроить!

Вокруг заметно оживились, кое-где прекратили разговор. Потихоньку продолжали рядом со мной:

— Он ведь собирался — два этажа? Не хватило денег?

— У него хватило бы и на три, не в этом дело.

— Почему передумал?

— Да, пожалуй, он прав. Говорит: мне стыдно будет смотреть на лачуги внизу из своего дворца… А каково будет им там: глядеть наверх?

Понял, что речь идёт о новеньком доме принимавшего нас хозяина… что ж, новому осетину не откажешь в деликатности особого рода. В отличие от родных новых русских, каких только каменных замков да дворцов не наворотивших под Москвой: им нищающие соседи «по барабану».

Из-за невысокой каменной ограды вглядывался в красиво разбросанное ниже село, когда подошел улыбающийся человек средних лет, протянул большую глиняную кружку с бульоном, который, казалось, и в кружке всё ещё продолжал кипеть:

— Из первого котла. Бычок. Для начала…

— Молодой сильный здоровый бык? — улыбнулся ему в ответ.

— Все верно, — сказал он не то что дружелюбно — с особой сердечностью. — Все соблюдено: видели бы этого красавца!

Не успел с обжегшим рот вкуснейшим варевом покончить, как тот же человек, что называется, возник рядом:

— Давайте добавлю — не пожалеете.

Да уж конечно!

Но почему он улыбается будто бы с загадкой в глазах?

Его сменил примерно такого же возраста человек с дымящимся на тарелке мясом на ребрах:

— Очередной номер, как говорится: барашка!.. Сверху не берите — под ним.

А голос, голос!..

Ну, будто бы они тут соревновались, у кого он будет благожелательней!

Вовсе не с сиротским, скажу вам, куском подошел я к своему старшему другу:

— Послушай, Юра, эти ребята с таким желанием угощают…

— Не узнал? — спросил он. — Наши ребята-пенсионеры … наездники ещё из той программы, когда ты первый раз пришел к нам, — и обернулся к одному из них. — Валера, подойди…

И я воскликнул:

— Фарниев!

— А это Юра…

— Дацоев! — закричал я. — Ну, конечно, конечно!

Сколько лет пронеслось с тех пор! Четверть века…

— А я гляжу, гляжу, — радовался я. — Что это они меня так потчуют?

— Вы тогда хорошо о нас написали, — сказал Валерий, как будто это было только вчера.