А по дороге среди рощи петляет «волга», за рулем которой сидит полковник Гунажоков. В черкеске рядом с ним — военный хирург Павел Романов, отец Коли. Сам Коля и его дружок Пшимаф, оба тоже в черкесках, — на заднем сиденьи: под патронажем строгого дедушки в высокой папахе, бывшего хатияко на празднике под Майкопом.

Дорогу машине преграждает упирающийся бычок, которого ведут трое парней в черных бурках.

— Куда они его? — спрашивает Коля.

— Молодой, здоровый и сильный бык! — значительно говорит старик-адыгеец.

Мальчишки переглядываются, и лица их делаются строже.

Ведущие жертвенного бычка знаками объясняют полковнику дорогу, но тут у него звонит мобильник, и он с облегчением улыбается и начинает кивать: мол, ясно, ясно…

Навстречу приехавшим выходит из-за стола Мухтарбек. Знакомятся друг с другом мужчины, а потом он разом обнимает мальчиков:

— Должен вам объявить, что эти ребята — адыгеец и казачок — хотят стать моими учениками. Я буду их аталык. Они — мои каны… так? У отца были каны из Кабарды, был донской казак. Пусть у меня будет адыгеец и, кубанский казачок…

И вдруг он задумывается, уходит взглядом в себя… Пока вновь прибывшим подвигают угощенье, он становится все сосредоточенней. Прикрывает глаза…

…По горной дороге вслед за молодым красавцем Мухтарбеком несется погоня: кадры из фильма «Не бойся, я с тобой».

Вот они с Львом Дуровым становятся спина к спине и приемами каратэ отбиваются от разъяренных преследователей…

Жестом, похожим на прощальный, Мухтарбек прогоняет видение…

— Вы помните этот фильм: «Не бойся, я с тобой»… Там я играю горца, который порвал с обычаем прошлого и надеется только на либеральные законы да на свою силу и ловкость… но всегда ли на это можно надеяться? Пусть иногда слишком строго, но древние традиции охраняли наше нравственное здоровье. Чем они хуже навязших теперь у всех в зубах общечеловеческих ценностей, если за рыцарским столом короля Артура сидели наездники с Кавказа: нам должно быть стыдно, что это стало теперь общеизвестно благодаря книжкам западных, а не наших ученых… Представляете, какие пространства мы когда-то освоили?.. Но теперь мы будто заблудились во времени. И нам не поможет ни русская рукопашная, ни японская или китайская борьба, если не вернемся к тысячелетним духовным ценностям. Это древний обычай взывает сегодня к нам: «Не бойся, я — с тобой!» И в этом смысле не только эти юные мальчики — все мы ученики в той великой духовной школе, которую нам оставили герои прошлого… Наши нарты, титаны этих гор, богатыри и витязи Кавказа, еще недавно бывшие цветом русского офицерства…

Все давно встали, все с зажегшимися глазами слушают: наболело, если не у всех — у большинства.

Он снова начинает говорить, и постепенно приходит ощущение, что слушают его не только за одним столом — внимают все собравшиеся в роще на праздник.

— Сегодня у нас гости из Адыгеи, которую обычно называют солнечной Адыгеей. Когда я гостил там, не было человека, который не посочувствовал бы нашему осетинскому горю… Сегодня мои друзья и приехали, знаю, для того, чтобы еще раз выразить свое братское, отношение к нам, разделить с нами наши заботы и тревоги. У осетин сегодня достаточно причин для печали… Но пусть эта сегодняшняя тризна звучит победным гимном в честь нашего народа и благодарением великому Богу и покровителю Кавказа святому Георгию: за то, что мы еще живы, что по прежнему жива наша родина и нас не покинула надежда на лучшее будущее наших детей и наших внуков, что на хлеб-соль к нам приезжают наши друзья и братья…

К Мухтарбеку подходит и становится рядом старик-хатияко, куда меньший ростом, и оттого будто особенно трогательный в своей готовности быть рядом.

— Когда хорошенько поездишь по белому свету, как проехали мы с наездниками, которые работали еще с нашим отцом, а потом — с Ирбеком, моим старшим братом… Когда поездишь по белому свету, начинаешь понимать, что на Кавказе, как в капле воды, отражены все проблемы, которые накопились сегодня в мире. Недаром мы называем наш Кавказ историческим перекрестком, ставшим домом для десятков, сотен самых разных народов… Кавказ нынче — это модель тревожного беспокойного мира, это его барометр… Но вместо того, чтобы сообща решать общие проблемы, управители мира почему-то решили прежде всего разобраться с нашими делами, с кавказскими, и тут нам надо, как в России говорят, держать ухо востро. Быть неприступными, как эти наши горы вокруг, которые недаром издавна называют ключом Кавказа. Будем же хранить и сам этот ключ, и тот высокий дух, который веками помогал нам оставаться его хранителями! Будем хранить спасительное единство всех народов нашего большого дома — давно поседевшего в трудах и битвах мужественного и великодушного Кавказа!

Продолжается праздник, так непохожий на первый, в Адыгее, но как бы составляющий с ним общее, единое целое…

Отводят в машину уставших в дальней дороге мальчиков.

Привалившись друг к дружке, они засыпают…

Снится кому-то из них двоих?

Или же — общий сон?

Как бы над всем Кавказом, над горами и долинами, то ли скачет, а то ли летит святой Георгий в алом плаще на серой, в яблоках лошади… На седле впереди него тот самый мальчик, которого видели в первых кадрах.

Но вот к нему тянет руку один из двух наших майкопских дружков и тоже оказывается на коне. Тянет руку стоящий на дороге другой, потом еще кто-то из мальчиков, еще…

Покровитель Кавказа облеплен, что называется, детьми в черкесках, но на дороге появляется девочка, робко и скромно ждет, и тогда святой Георгий спешивается, сажает ее среди мальчишек, а сам идет рядом, ведет коня в поводу…

Впереди еще и еще детишки, и вот он кого-то уже ведет за ладошку, а другого, поменьше, несет на руках — шествие это длится и длится, пока не растворяется в мареве…

Непогожей осенью заполночь по пустынной Москве упрямо стремится против дождя и ветра одинокий наездник в косматой папахе и белой бурке. Обгоняющие его блестящие мокрым лаком черные «джипы» невольно замедляют ход, а один из них делает круг, возвращается, и лица сидящих в нем поздних гуляк прилипают к стеклу: откуда тут взяться горцу на белой лошади? Что за всадник?

Теперь, когда он там, откуда не бывает возврата, на этот вопрос непросто ответить даже тем, кто близко знал и любил его. Откуда в нем, и действительно, было столько мужества и терпения? В горькие для страны дни — столько достоинства и самоотверженного, почти отчаянного великодушия, которое по горскому кодексу чести превыше храбрости?

За долгие годы опасной работы ничего, кроме многочисленных травм, не накопив, у распадавшегося Госцирка он выкупил на последние гроши долго служившего ему перед этим жеребца Асуана и не расставался с ним до конца жизни: не было, пожалуй, в России «пенсионера», окруженного более трогательной, на грани самоотречения, заботой, нежели его верный Асуан, красавец и умница. Вместе они были символом не только родной Алании — всеми узнаваемым и чтимым знаком Кавказа. Он хорошо это понимал и делал почти невозможное, чтобы в неимоверно трудных условиях своей нелегкой миссии соответствовать.

Снова подвели в Москве с коневозкой — что ж, отправится на встречу с земляками в седле.

И взрывается горячими аплодисментами громадный концертный зал в центре столицы, и кажется, не только маленькая Осетия — вся большая Россия стоя приветствует всадника, чей послушный конь покорно застывает на сцене в низком поклоне: как бы перед нами пред всеми, соотечественниками и современниками.

Но не достоин ли глубокого, запоздалого, как всегда у нас, поклона и он, знаменитый джигит, всемирно известный наездник, народный артист Советского Союза Ирбек Кантемиров?

В 1945-ом году вслед за выдачей Сталину в австрийском Лиенце тридцати тысяч воевавших на стороне немцев казаков англичане по официальному приговору своего военного трибунала расстреляли восемь с половиной тысяч их лошадей, объявленных «носителями казачьего менталитета».