— А если пересесть со мной на «Цезаря Куникова» и — в Севастополь? — как будто искушал меня батюшка. — Этот «десантник» один из всех должен туда вернуться сразу: в параде будет участвовать. Поглядишь парад, а там…
— Нет-нет! — восклицал я простодушно. — Евгений Геннадьич говорит, что штабного самолёта в Москву может не быть и неделю, и десять дней, а у меня с собой — ни гроша!
— А как же птицы небесные? — спрашивал батюшка уже чуть насмешливо. И переменял тон. — «Не сеют, ни жнут, ни собирают в житницы, и Отец ваш Небесный питает их…»
Но я, видать, прислушивался тогда лишь к первой части обращенного ко мне батюшкина вопрос — уверенно отвечал:
— Н-ну, — птицы!
Что меня, и правда, побудило остаться тогда на гостеприимном «Азове»? И в самом деле, — мой долг перед журналом? Или желание заскочить в Краснодар и хоть на денёчек-два задержаться на родной кубанской земельке: пока попрошу у братика денежку, пока он, нарочно не торопясь, раскачается купить мне билет на самолёт до Москвы?
В Салониках, ещё на борту «Азова» батюшка на прощанье щедро одарил меня крестиками для нас с женой, для детей и для внуков, а на берегу о чем-то поговорил со встречавшими его греками, и один из них преподнёс мне коробку с великолепным кофейным набором: темной сини посуда с яркожелтым античным орнаментом.
Сколько потом об этих дарах я размышлял!
Ещё в Салониках нас захватил мощный циклон, но до выхода из Босфора щадил, зато уже в Черном море кораблики наши попали в жестокий шторм. После ночи тяжелой маеты меня всё-таки хватило на то, чтобы добраться до кают-компании к завтраку. Свисавшие до этого по всем четырем сторонам стола узенькие деревянные бортики теперь были подняты. Мелкие тарелки и железные миски пытались ускользнуть из-под рук и бесстрашно удариться друг о дружку на середине или вывалить содержимое у бортика, и меня ещё хватило на то, чтобы мрачно пошутить: мол, может, сделать самому это — сразу?
— Не думайте, юнга, что шторм достаёт лишь новичков, — улыбнулся Главный штурман: намекал, что я и теперь — мореман. Ещё по дороге в Салоники посвятили нас с батюшкой в моряки, посвятили: заставили выпить по стакану морской воды, вручили каждому тельняшку с черной пилоткой, а вечером Евгений Геннадьевич постучал ко мне в каюту, полушутливо приказал стать «смирно» и протянул толстую книжицу небольшого формата: «Устав корабельной службы» с дарственной надписью. — До рубки доберетёсь? Или помочь? У начальника походного штаба есть одно любопытное сообщение, пока о нем немногие знают… ждёт вас!
Капитан первого ранга Василий Павлович Синицын протянул мне вынутый из телеграфного аппарата листок донесения Главкому ВМФ Куроедову:
«Докладываю: По согласованию с греческими властями 15.07.99 г. впервые за последние 90 лет военный корабль (БДК „Ц. Куников“) Российского Флота подошел к Свято-Пантелеимонову монастырю на Святой Горе Афон. Монахами монастыря Максимом и Сидором были доставлены на борт БДК частицы святых мощей апостола Андрея Первозванного, святителя Николая Чудотворца, святого Иоанна Русского.
В ожидании монахов у монастыря протоиереем Георгием был отслужен молебен о здравии экипажа, после чего личный состав корабля приложился к святым мощам и получил благословение. Членам экипажа были вручены иконки с печатью Святой Горы.
В монастырь святого Пантелеимона были переданы списки миротворцев-десантников, убывших в Косово на кораблях бригады, а также высшего состава Флота во главе с Министром обороны Сергеевым.
Командир 30-ой бригады надводных кораблей
Черноморского флота контр-адмирал Васюков.»
Только выпрошенный у Василия Павловича Синицына этот листок и остался мне на память о благодатной возможности, которую я так бездарно тогда упустил…
Или которой я лишен был?
Не отцом Георгием, разумеется: он лишь вслушивался в то, что хотел услышать вместо меня… или — обо мне?..
Может, если бы я горячо и осознанно попросил, Тот, Кто решает, был бы щедрей ко мне и в конце концов смилостивился?..
Задним числом стал теперь потихоньку доходить до меня смысл слов, сказанных Главкомом уже на борту «Азова»… Только что вручил миротворцам Андреевский флаг: пусть и он развевается над сухопутною Приштиной!.. Только закончил напутственную речь, обращенную ко всем, кто уходил в поход… Старшие офицеры уже прощались с Владимиром Ивановичем у трапа, ведущего на адмиральский катер, ожидавший его борт о борт с «Азовом». Приложив ладонь к сердцу, я только издали коротко поклонился, но он сделал знак подойти и, придерживая руку, проговорил чуть загадочно:
— Обратите внимание на миссию отца Георгия, который идёт с вами…
— Конечно! — горячо пообещал я. — Непременно.
Мне-то потом казалось, что крещение и было главным в миссии севастопольского батюшки…
А они и впрямь соединяли времена: Главком и священник.
Но ко многому ещё, видать, была не готова душа моя…
Или сказать о себе пожестче, а, скорее всего, — гораздо честней?
7
Коллеги мои, братья-писатели, — особенно, кто моложе — иногда говорят: ну, почему бы вам, Г.Л., хоть иногда не отрываться от факта, как бы интересен он не был… Не подниматься над жизненными реалиями и документами… Учитесь, мол, со всем этим играть — побольше фантазии!
Поздно, милые мои, учиться этому, поздно!
Как гусару, которому красоток не завлекать — от них отбиться бы, так и мне: разгадать бы, наконец, то еле уловимые, а то и явные знаки судьбы, которых в моей жизни было достаточно, открыть бы их сокровенный смысл…
Правда-правда: хорошо-то подсолнушку!
Куда светило наше, туда головкой своей — и он: славно!
А нам, случается, в спину бьет несказанный свет, а мы, отвернувшись, стои-им себе пеньком бесчувственным, эх!
Только вчера посеяли, а сегодня уже пытаемся плоды пожинать. Иконку великомученика Пантелеимона приобрел, видите ли, на стенку повесил, и уже через месяц — на борту корабля, который идёт в виду Святой Горы: рукою подать — вот, вот она!.. Недаром ведь один из самых любимых нынче нами, скороспелыми новообращенными, образов — тоже афонский: икона Божией Матери «Скоропослушница»… в век скоростей живем, нам помощь срочно нужна — ещё вчера!
Но ведь бумага-то моя с разрешением посетить наши корабли в Средиземном море почти три десятка лет, выходит, ждала своего часа.
До Средиземного, правда, мы не дошли… мало лежала?
Всякая дельная, говаривали раньше, бумага должна до желтизны вылежаться…
А наше дело известное: терпи, молись, работай.
И — жди.
Когда вручал мне Мухтарбек дорожную кожаную иконку, в мягкой своей манере наставлял дружелюбно:
— Помни всегда, что это наш с тобой покровитель — святой Георгий: мужчин. Путников. А когда придется, и воинов. И шутку осетинскую не забывай: Уастырджи недаром у нас — министр путей сообшения. Куда попросишь, довезет. Откуда необходимо будет, — вывезет. Только обращайся к нему: проси!
Отчего же, и правда, не попросил?
Яркий овальный образок висел над иконою Николая Чудотворца отца Георгия, освящая таинство крещения на борту нашего «Азова»: как я этим гордился!
Но дальше гордыни этой размышления мои не простирались… для горнего поиска душа мертва была.
Почему лишь теперь, когда взялся за этот рассказ, вспомнил о ходатаях своих на небесах, о давно ушедших заботниках и печальниках?.. В поминальничке моем один Георгий записан в части «О здравии»: младший сын. И два в раздельчике «О упокоении»: ни за что, ни про что десять лет отбухавший в магаданских лагерях родной дядя, Георгий Миронович, страдалец, и сын его, которому биография отца жизнь испортила, мой двоюродный брат, мой товарищ и рано ушедший сверстник.
А покойный друг детства и соратник всей жизни Георгий Черчесов, осетинский писатель, породнивший меня со своею древней Аланией?..
На аллее Героев во Владикавказе теперь их могилы рядом: его и легендарного джигита Ирбека Кантемирова, тоже принявшего после святого крещения на склоне лет это дорогое всякому кавказскому сердцу, а осетинскому — тем более, имя: Георгий.
