Концерт был великолепный, что там и говорить!.. Может, настроение зала передалось и политикам?.. В ударе были и выступивший с короткой, но очень точной, судя по настроению зала, речью президент Осетии, и ответивший ему сердечными и доброжелательными словами московский мэр…
Но мы, конечно, ждали минуты, когда на своем Асуане на сцене появится еще один нестареющий лидер, столько лет отдавший тому же самому: искреннему служению верному братству меж осетинами и русскими…
Вот он, наконец, вот он!
Торжественным, парадным шагом выступает на середину сцены и замирает напротив всего притихшего зала красавец-Асуан и в древнем приветствии прикладывает руку к сердцу влитой в седло всадник — словно выточенный самим временем джигит в строгой черкеске. И зал, конечно же, отвечает ему жаркими аплодисментами.
Начинается эффектный проезд по кругу, и снова остановка посреди сцены, поближе к рампе: свеча!..
Как изящно, как охотно становится «на оф» Асуан: тоже понимает, что нынче — большой праздник?
Наконец, он выставляет переднюю ногу и вытягивает над ней шею: это «комплимент» — глубокий поклон.
«С Богом! — подталкиваю я свою молодую станичницу. — И не волнуйся, иди с достоинством — Ирбек тебя непременно подождет!»
Зал неистовствует, и джигит заставляет Асуана кланяться еще и еще раз. Наташа с цветами успевает: вот она, приподняв букет, стоит совсем неподалеку, ждет, пока на все четыре копыта опустится Асуан: чтобы доставить радость сидящим в зале землякам, Ирбек снова поднял его «на оф». Вот наша казачка подходит к лошади, протягивает всаднику цветы, он слегка наклоняется, чтобы принять их и легким кивком благодарит ее… нет!
Решил, что поблагодарить должен еще раз и Асуан?.. Еще один «комплимент»!
После поклона Ирбек — это видно! — направляет лошадку за кулисы, та делает несколько шагов к занавесу, но потом вдруг резко берет влево и возвращается на круг… Останавливается посреди сцены и сперва мотает головой — просто кланяется, а потом снова выходит на «комплимент»…
Что такое?! Неужели Асуан ослушался и не хочет уходить?.. Нет, не хочет!
Может, так же, как я — Ирбеку, ему тоже кто-нибудь шепнул перед этим на ушко: дождись, мол!.. За мною — охапка душистого сена с родных тебе альпийских лугов!.. Не торопись уходить, Асуан!
Мы сидим близко — вижу, как смеется Ирбек, лицо его молодеет… ишь ты!
Понравилось Асуану: давно не выступал и снова вошел во вкус…
Или он, умница, и в самом деле, слишком хорошо все понимает и многому знает истинную цену?..
Весь зал стоит, зал тоже все понял: он аплодирует, говорит что-то радостное и доброе, смеется, во-всю хохочет, здесь и там что-то весело кричат по-осетински. И мне вдруг представляется другая картина: как холодною ночью в мокрой бурке едет Ирбек по пустынному проспекту, как мимо проносится блестящий от дождя «мерседес» с догоняющими его черными «джипами», как автомобильный кортеж замедляет ход и начинает разворачиваться… Кто он, на самом деле, таков — этот одинокий всадник, этот странный джигит, этот горец?
Разошелся Асуан: опять кланяется…
Глаза у Ирбека блестят: тоже от смеха слезы выступили?… Или это — другие слезы?
Единственные, которые может себе настоящий джигит позволить?
Смотрю на его руки: сейчас он все-таки подберет повод, сейчас…
Слегка поводит плечами, и я вдруг понимаю, что недавно видел эту черкеску… неужели та самая, которую столько лет назад ему, тогда почти мальчику, сшила мама, светлая ей память, — Мариам Хасакоевна?!
Говорил, надевает ее в особых случаях… счастливая, мол, черкеска!
Пожалуй, — как раз такой случай. И — как раз такие минуты…
Для него самого. Для его родных. Для товарищей. Для земляков. Для всей маленькой, но гордой Осетии. И, если вдуматься, — для всей переживающей свой нелегкий час большой его родины — России.
ГОТОВЫЙ РАССКАЗ
Само собой, что среди моих знакомых довольно много писателей да журналистов, пишущей братии, как говорится, и вот кому ни стану эту историю рассказывать, каждый тут же чуть ли не категорически заявляет: «Да ведь готовый рассказ!» И так они меня убедили, что отложил я другие свои рукописи и взялся за эту: не пропадать же добру!
Началось с того, что месяца три назад младший наш сын коня купил… Конечно, это по порядку он младший, а так-то ему под тридцать, у него у самого теперь два сына, а живут они нынче в крохотной деревеньке под Звенигородом. Квартира у нас маленькая, вместе тесно, а времена наступили сложные, и вот когда молодые поняли, что надежд на собственное жилье у них никаких, в эту самую деревеньку они и перебрались — была там у нас изба-развалюха, которую мы не без гордости звали дачей.
Решили жить в селе — хорошо, врачу везде работа найдется… но с этого ль надо начинать?
Жена вернулась от них в ужасе:
— Представляешь, он коня купил?!
Я сперва не понял, машинально переспросил:
— Какого коня?
— Откуда я знаю?.. Громадный такой… очень высокий… А худой!
— Сильно худой?
— Кожа да кости, — сказала жена. — Потому и купил эту дохлятину — откуда у него деньги на нормальную лошадь?
— Что, уж совсем дохлятина?
— Совсем! — подтвердила жена. — Что теперь делать будем?
Но мне уже успело понравиться: коня купил, а?!.. Все-таки заговорила кровь, заговорила. Да и как ни ряди — поступок. Это вам не плейер, не какой-нибудь пейджер там или «видак» — это конь!
И я спокойно сказал жене:
— Как это что будем делать? Кормить будем.
Она нарочно вплеснула руками:
— Теперь еще — и коня?! — и тут же, естественно, «нашла крайнего».
— Это ты виноват, ты!
Вообще-то, конечно, я. Хоть вовсе и не в том, что имела в виду жена…
Он родился в Сибири, когда мы жили на большой стройке, и я все говорил себе: мальчик не должен забывать, кто его предки да откуда они, нет!.. Мы — казаки, что там не говори… Кубанцы! И вот летом, когда он гостил у одной из бабушек, в Майкопе, непременно уезжал потом и к другой, в станицу Отрадную — к моей маме. Вместе с сыновьям старых моих друзей, со своими одногодками, пас овец либо маточкино молоко собирал, но и на коше, и на пасеке главной радостью конечно же были для всех для них кони… ну, в самом деле, виноват!
— В деревне к нему хорошо относились, — сказала жена. — А теперь все смеются!
Углубившись в сибирские да кубанские дали, я уже потерял было нить разговора, потому переспросил:
— Смеются?.. Почему?
— Ты что, не слышишь, о чем я тебе рассказываю? — обиделась жена. — Его сын покупает лошадь…
— И деревня смеется?
— А что же они должны делать? — спросила она запальчиво. — Конечно, смеются: и над дохлятиной этой, и над Жорой над твоим…
В те дни я был сильно занят, никак не мог выбраться, чтобы хоть одним глазком взглянуть на «дохлятину», зато, когда со станции в Звенигороде звонил сын, засыпал его вопросами:
— Зачем он тебе, конь?
— Не знаю пока, — честно отвечал сын.
— А где он у тебя все-таки стоит, не пойму?
Он пытался успокоить:
— В ямке пока, ты знаешь… В той части будущего подвала, где я собираюсь гараж потом строить.
— Она же у тебя без верха?
— Да я накрыл быстренько — хоть кое-как пока…
— А в ней не холодно?
— Да с зимой повезло — пока морозов не было.
— Но там же коню темно, в ямке?
— А зачем ему свет?
— Правильно! — говорил я. — Это раньше черкесы подолгу выдерживали лошадь в конюшне без света, чтобы она потом хорошо видела в темноте и в ночном набеге не подвела… Ты что же, на Тимухово собираешься потом ночью напасть?
— Да почему? — хихикал сын, пробовал смехом поддержать мне настроение.
— На Аляухово, что ли?
— Вообще-то его можно пустить, Орлика…
— Куда?
— Ну, деревню развалить — справится.
— Справится?
— У него прикус, понимаешь?.. что-то все время должен грызть…
— Потому-то тебе его и отдали задарма?
