— В общем, да.

— Так он тебе избу не сожрет?.. Начнет снизу…

— Ну, первый-то венец он слегка попортил… сильно погрыз. А потом я перевязал его на другое место. Правда, одну бечевку он тут же сжевал…

Я все же не выдержал:

— Как это так, слушай?.. Ничего для него не приготовив — и вдруг коня привести!..

— У меня уже, между прочим, скребок есть.

— Скребок? — принялся я насмешничать. — Это, конечно, главное — да, в конном деле, тут главное — скребок…

— А разве это не важно, в самом деле, чтобы лошадь ухоженная была?

— А где ты его купил?

— Да, купишь, как же — в продаже днем с огнем. Это мне одна бабушка передала с другого края деревни — лечил ее как-то… теперь внуки приходят: вот, бабушка послала, велела вам передать. И тут же спрашивают: а для чего эта штука, дядь Гоша? Что ею делают? Пришлось показать сразу. Ну, и приходят теперь каждый день — Орлика скрести…

— Ты, я вижу, не дурно устроился…

— А им плохо, что ли?.. Они катаются на нем…

— Ну, правильно: чего там в больнице дурака валять? Откроешь конноспортивную школу…

— Тут люди подошли звонить, — говорил сын. — Очередь.

— Ну, пока давай… Привет передавай.

Он спрашивал:

— Орлику?

— И Орлику тоже.

— Ты бы ему лучше хоть полмешка овса передал! — ехидно говорила жена, которая в такие минута, когда он звонил, конечно же стояла рядом. — Не знает, чем кормить…

— А что? — сказал я. — Это ли проблема — полмешка овса… вот делов!

Тут же открыл записную книжку, набрал номер своего старого доброго знакомца Мухтарбека Кантемирова и, когда он, признаться неожиданно для меня сам взял трубку, победно глянул на жену: не отходи, мол, и тут послушай!.. Что ж нам осетинские братья, думаешь, полмешка не подкинут?.. Да для джигита это — раз плюнуть!

Поздоровался с Мухтарбеком — и сразу же быка за рога:

— А почем у нас нынче, Миша, овес?

Тут надо Мухтарбека знать: вот-вот стукнет шестьдесят, а все — как ребенок. Сдается иногда, что человека с более чистым сердцем вообще не встречал… Может, как раз потому, что всю жизнь — с лошадками? А они ведь редко обманывают…

И он так дружески, так благородно откликнулся:

— Спасибо тебе, дружище!.. Хоть ты мне хочешь посочувствовать. Нынче это уже невыносимо: был пять рублей килограмм, а теперь — восемь!.. Что мне делать? Ты же знаешь, что у меня их шестьдесят… и какие лошадки!.. Как и людей, как наездников своих, всю жизнь собирал… Но кому он нынче нужен, конный театр?.. Когда кругом такое творится… Кроме нашей общей трагедии у меня своя, представляешь?.. Кони мои, но седла — их, вот они тайком берут свои седла и уходят потихоньку… им стыдно, но что делать?.. И что я ему скажу, если, он, профессиональный наездник, каких даже на Кавказе немного, получает триста рублей. А килограмм овса — ты представляешь?..

— Дела-а!..

И о причине своего звонка я, конечно, не заикнулся. Поподробней расспросили совершенно искренно посочувствовал — помог, словом, душу отвести… бедный Миша! Один из самых искусных и самых бесстрашных джигитов… Если на нынешней-то лад: лучший, пожалуй, несмотря на свой возраст, каскадер… Но разве выдержат и действительно нервы? Даже если, как у него пяток лет назад после травмы, десять часов подряд их сшивали самые опытные нейрохирурги…

Сын, когда позвонил, первым делом радостно сообщил:

— А меня уже хомут есть!

Как старый игрок словами — это конечно же чтобы не сказать о себе мастер слова — я просто не мог не воспользоваться тем, как он совершено беззащитно подставился. С нарочитой строгостью спросил:

— Понял наконец?

Он, конечно, поймался:

— Что я понял?

— Насчет хомута…

— А откуда вы знаете? Кто сказал?

— Никто нам ничего не сказал. Это мы тебе сразу сказали, когда ты его только купил, коня своего. Сказали: понимаешь, какой хомут на себя надел?

— Вон ты все о чем! — сказал он беззаботно. — Понял тебя, понял, но я — в прямом смысле, понимаешь?.. Приходит одна старушка и говорит: должно ты мне, Гоша, дай какой-никакой мази, а то я спину не разогну… И знаешь почему? Надо было тебе сказать, чтобы ты на чердак слазил, а я сама, дурочка старая, говорит, полезла — давай там нагибаться по углам да рухлядь ворошить.

Помнила, что должен быть хомут — не ошиблась!.. Думала, уже совсем склероз, — нет! Еще когда гоняли, говорит, в колхоз, мы коней отвел, а хомуты оставили. И сам хомут, и седелка с подпругой — пойдем, заберешь, а то одна не дотащу, сосем из сил выбилась, пока лазила на чердак… ты представляешь?

— Да, представляю, — сказал я, представляю… и правда, трогательно, но чем кормить-то его чем кормить?

— Да в общем так… деревня… потихоньку…

И снова я почувствовал родительскую свою правоту:

— Что — деревня?.. Ну, что — потихоньку?!

— Да все спрашивают: не голодает ли конь?.. Мы-то, говорят, ладно, сами давно голодать привыкли, а коня жалко. Одна бабушка пришла: забери, говорит, немножко сенца — осталось еще от кроликов.

— Что это у тебя там — все бабушки?

— Да нет: вчера пришел тракторист… Наверное, ты его не знаешь, он из барака, недавно тут. Я, говорит, ругался, что скирду неаккуратно забрали, не по-хозяйски вышло — половина зарода осталась; а ну-ка, давай теперь с тобой съездим, одонки заберем… так что вот! И хомут теперь есть…

— Да зачем тебе хомут?

Он сказал опять:

— Не знаю пока!

Зато в следующий раз с этого начал:

— Ты спрашивал, зачем мне хомут?.. А знаешь зачем?.. Был бы ты! Видел бы эту картину!.. Дядя Митя устроил, представляешь? Серебряков. Слышим через окно: забирай, ну ее, надоела, только место во дворе занимает!.. Выбегаю, а он стоит между оглоблей, нарочно их не бросает: забирай, кричит, телегу — твоя!.. Говорю: позвали бы! А он: нет!.. Специально один притащил, чтобы ты понял, какая легкая! Раньше умели делать! Думаешь, я одни гитары мастерил?.. Я и телеги ладил — вот увидишь. Стояла меня. Я про нее, можно сказать, забыл. Дровами заложил, она, говорит, и стояла, чурки и под ней, и на ней…

— Хорошая телега?

— Что ты! — радовался сын. — И новенькая, можно сказать, совсем, хоть ей уже лет и лет, как ты любишь говорить. Как на консервации у него стояла: все честь честью.

Я тоже не удержался:

— Ну, Петрович!.. Прикатил, значит?.. Телегу. «В ажуре — в темпе?»

— Да так и сказал, ага.

Бывший гитарный мастер — в нашем Кобякове почти до войны гитары делали — и добровольный участник всех — начиная с Хасана — войн… Когда маленько выпьет, начинает рассказывать: «В ажуре — в темпе, Серебряков!.. Опять война!.. Пойди в коридор и добровольно подумай: пойдешь ты или нет?.. То были пловцы родине нужны, теперя лыжники, а ты у нас — на все руки-ноги… Пойди добровольно подумай, е-мое, откуда раньше можешь вернуться: с фронта или с тюрьмы?!.. Если не пойдешь на фронт. Добровольно! В ажуре, в темпе!..»

— Он, наверно, никак решиться не мог, — рассказывал сын. — Думаешь, легко, говорит, Гошка, мне нею расставаться?.. Я, может, тоже хотел коня купить, да все некогда и бабка, говорит, не разрешает — тетя Наташа… Но обратно, говорит, ты меня домой на телеге отвезешь — запрягай!.. Чтобы видела бабка, какое к Петровичу на деревне уважение… запрягай, кричит!.. Знаешь, чего он говорит: мы с тобой на этой телеге за гуманидармовой помочью ездить будем. Она, говорит, мне от немцев как никому полагается: в ажуре — в темпе!.. Потому что я санитаром был и исправлял их немецкое безобразие — с поля раненых выносил!.. А если бы я автомат взял в руки?.. Тогда бы некому было нам эту помощь сегодня присылать, е-мое! Уж я бы их пошмолял — знаешь, какая злость была: за наших раненых?!

— Ну, и ты отвез его?

— А как же!.. Вместе запрягли… знаешь, какая тележка, и правду, легкая? И удобная — Петрович в ней сидел, как король!.. Едем, а он кричит: в ажуре — в темпе!

Пока я мысленно возвращался к «дохлятине» Орлику, которого потихоньку подкармливала теперь вся деревня, и к самой к ней, такой маленькой и, казалось, совершенно разоренной и беспросветно забитой, а на самом деле все помнившей, все хранящей — не только хомуты да уздечки, сын добавлял новые подробности: