Ведь представьте себе, действительно, вы только представьте: бить и бить в глубине эти черные норы, в которых тяжелая земля во время обвала навсегда засыпает твоих товарищей… Если пласт угля невысок, годами потом стоять в этих норах на коленках; пить после безрадостной смены вусмерть, чтобы забыться и хоть как-то отдохнуть… И вдруг по городу слух: джигиты приехали!

За тридевять земель от родного дома сидеть среди немногих выживших станичников под брезентовым пологом «шапито», втягивать жадными ноздрями лошадиные запахи, слышать тихое ржанье, и — вдруг, вдруг!

С лихим гиканьем, стремительно врываются на арену горячие кони с лихими наездниками в черкесках и высоких папахах — будто из недавнего прошлого…

Да так ведь оно и было: полвека назад на ростовском ипподроме совсем молодой тогда осетин Алибек Кантемиров учился джигитовке у донских казаков, а теперь их детям и внукам передавал, несчастным страдальцам, привет с их зеленой и теплой родины…

…Они восстали-таки, но поздно, поздно, когда позвали их уже не свои — позвали чужие, недаром ведь среди шахтерских вождей оказалось столько немцев или якобы немцев, которые преспокойно потом уехали кто в Германию, кто в Израиль: приторговывать там сибирским угольком да металлом…

— Говоришь, недавно был у нас, тогда, может, видел эту картину? — расспрашивал меня возле Горбатого моста «дежурный сторож» Петюня. — Её теперь на всех митингах выставляют, на всех праздниках: «Прокопьевский петух» называется. На перекладине мощный кочет с такими шпорами, что будь-будь, ударил крыльями, задрал голову — прямо-таки слыхать, как орет… А перед ним вполнеба — заря!

Занялась над родиной, как же…

— И Норильск, и Воркута — это уже потом. И междуреченские ребята с шахты Шевяковой — это после. А первыми наши прокричали: в Прокопьевске!.. Почему я себе и кликуху эту — Петюня. Наш петух первый свободу объявил!

Как все же хорошо, что я не стал тогда Ирбеку о Петюне из любимой его Прокопы рассказывать!..

Почему ещё рвался в Краснодар — хотел позвонить по междугородной. И в Москву, и в Новокузнецк… далее, как говорится, везде. Само собой, что это можно бы и в Майкопе, но цены, цены!

Разговорился было из дома, где коротаем зиму около больной мамы жены, и тут же — ну, не успел трубку положить! — принесли такой счет, что жена спросила со вздохом: мол, что, отец, тебе прибавили пенсию, а ты нам ничего не сказал?

Прибавят, жди.

Хоть бы не отобрали последнее.

А в Краснодаре есть пока один чисто кубанский дядька, который, уловив жадный взгляд на многочисленные его, с кнопками и кнопочками, телефонные аппараты, благодушно скажет:

— Ну, позвони, братка, позвони!

Само собой — по межгороду.

Странное, вообще-то, скажу я вам, дело!

Есть у меня живущий в Сан-Франциско кубанский землячок, Петя Величко, отец которого в Гражданскую ушел с известным генералом Шкуро… Приезжает в Москву, и чуть ли не первым делом звонит из гостиницы «Украина», где с компанией восьмидесятилетних кадет, среди которых он самый младший, каждый раз останавливается:

— Позволишь, Гурка, приехать к тебе — телефонировать в Передовую?

Ну, что за вопрос, как говорится!

Человек он не бедный, ещё недавно занимал должность европейского директора знаменитой джинсовой фирмы «Ливайс», что давало мне основание над ним пошучивать: спасибо, мол, что доказываешь — напугавшей чуть не весь белый свет казацкой шашкой можно не только развалить человека до пупа, но тихо и мирно раскроить материал для того, что у всех у нас ниже.

Занятие это позволило Петру не только безбедно жить в Сан-Франциско, но неустанно по всему миру путешествовать. Лишь на Пасху в Иерусалим, чтобы увидать схождение благодатного огня, он приезжал уже шесть раз, как всякий основательный человек, упрямо собирается догнать это число до десяти, а чтобы на пути к заветной цели ощущать себя не абы как — с привычным комфортом, приобрел дом в Швейцарии: оттуда поближе не только к Иерусалиму, но и к Кубани, к родной станице отца, которая для него тоже — святое место…

Вот приедет он ко мне на Бутырскую, всласть с земляками наговорится и потом спрашивает: ты, мол, мне, Гурка, объясни. Почему разговор с моей Передовой из Сан-Франциско обходится намного дешевле, чем из московской гостиницы?

Э-э, брат!

Чего захотел.

От вас оно, с капиталистических-то высот, может быть, и виднее, почему так теперь в России устроено. А мы можем только догадываться.

Тебе небось, Петя, специалисту по новым технологиям, такое и в страшном сне не привидится, а у нас в цехах, которые пока не растащили, до сих пор постукивают да полязгивают станки марки «Дип», выпущенные ещё перед второй мировой войной — в «эпоху индустриализации». Расшифровывается эта вечная марка так: «Догнать и перегнать.»

Т-твою Америку, разумеется, Петя.

При Никите Хрущеве, который из темных партийных запасников снова этот лозунг достал и на Божий свет вытащил, у нас в России пошучивали: догонять, мол, — это куда ни шло. Постараемся. А перегонять нельзя. Ни в коем случае! Иначе увидят нашу голую задницу.

Но теперь-то никого ею не удивишь: это даже признанный всей мировой общественностью, а, может, уже и одобренный каким-нибудь подкомитетом ООН по глобализации, знак хорошего тона — голая задница. Ну, наши стрекулисты-реформаторы и рванули. «Яйцеголовые» наши липиздроны: хоть тут мы уже да в первой строке — по самым высоким в мире ценам, эх ты!..

— Ну, позвони, братка, позвони! — благодушно разрешает чисто кубанский дядька, который уже начал небось за свои телефонные аппараты потихоньку волноваться: обуглятся ещё под моим пылким взглядом.

Первым делом набрал мобильник Мухтарбека Кантемирова: далеко от своей московской ставки, спрашиваю? Если рядом, зайди к себе, Миша, через пяток минут перезвоню по твоему городскому номеру.

Столько лет беспризорный Конный его театр приютил, наконец, в Новогорске, на своей подмосковной базе министр МЧС, и каскадеры-конники не только его жеребца теперь обихаживают, это как бы дружеская, вполне понятная обязанность, но и обучают почти таких же, как сами они, сорви-голов, «эмчээсников», верховой езде и кое-каким другим необходимым в наше-то время навыкам да премудростям: разве не доброе, и действительно, дело?

Дозвонился, наконец, поздравляю Мишу с высокой, выходит, честью — избрали недавно председателем Гильдии каскадеров России, — так вот, поздравляю, а Миша не то что в мягкой своей манере — как бы даже чуть виновато, говорит:

— Я не председатель, нас двое, я — со!

— А кто второй со-председатель?

— Тадеуш Касьянов, рукопашник.

Тадеуша знал, когда он был ещё «черный пояс» у каратистов. «Пират 20-го века», ну, что ты: чисто пират!.. Хороша пара: изящный конник и пеший костолом.

Дабы поддержать там угасающий Мишин дух, посмеиваюсь: мол, ничего-ничего! Помни: «Смелые люди» всегда рядом. Ну, и — «Не бойся, я с тобой». Если что.

Напомнил, значит, о фильмах, в которых снимался он, а тут пришло новенькое: да вот же вот!

Ещё во времена моего мифического атаманства в Московском землячестве старший сын, Сергей, подарил мне старую дореволюционную шашку. У младшего пока шашки не было, взял на какой-то казачий праздник мою, а тут её попросил у него «на одно выступление» каскадер Андрей Тюгай, наполовину кореец… Ну, и «плакала моя шашка», как это в нашей станице раньше называлось: зажили её Тюгай!

У них, у «кошкодеров», считается, видишь ли, что украденное оружие приносит удачу, а купленное — ни-ни…

Мне-то она как бы и ни к чему, но ведь — подарок!

Да и у кого Андрей её зажилил-то? У родоночальника, можно сказать, казачьего возрождения: тоже губа — не дура!

Рассердился на младшего, сам разыскал однажды Андрея в гостиничке спорткомплекса ЦСКА. Рано утречком поднял тепленького с постели, взял за грудки: думаешь отдавать шашку, парень?