Андрей извинился, поклялся, что она у него на тот момент в другом месте, дал слово, что сам на днях найдет меня с моей шашкой… эге!
Может, эти цыганские штучки тоже приносят «кошкодерам» удачу?
И раз, и другой пожаловался Мухтарбеку: пристыди, мол, младшего коллегу, по сути — твоего подопечного. Заставь вернуть шашку!
Но не для Миши, видать, такие просьбы: с мягким его характером, с вечной суетой, с многочисленными заботами посерьезней этой моей.
— Мухтарбек Алибекович! — сказал ему, пытаясь придать голосу официальный тон. — Теперь-то, и точно, могу предупредить: не отберешь у Тюгая шашку сам — Тадеуша попрошу. Уж он-то его в один миг обезоружит: лет пятнадцать назад на квартире у поэта Гриши Поженяна, он отнимал японский меч у Алёши Штурмина, по сути первого у нас «черного пояса» — любо-дорого посмотреть было!
— Отберу, Гаринька, отберу…
— А то ведь, и правда, Тадеуш ему руки переломает!
— Марик тебе привет передавал, — как будто припомнил Миша. — Был тут один денек, летел из Лондона в Сеул…
— Как он там?
И Миша зажегся:
— Ты знаешь, у него все прекрасно. Англичане снова продлили контракт, но корейцы не захотели отсрочки, и тогда он разделил наездников на две группы. Одна так в Лондоне и осталась, вторая уже выступает в Сеуле, да так у них здорово выходит: полный аншлаг!
— А он теперь как инспектор?
— Душу-то он отводит, не бросает лошадку, но что правда, то правда — много времени в самолете…
— Ай, молодец! — сказал я.
И сердце сжалось: в собственном голосе поймал интонацию покойного Юры, Ирбека Кантемирова, — отца Марика… как, и действительно, Юра бы сейчас за Марика радовался!
Перед этим он настрадался.
В цирковой династии Кантемировых Маирбек уже из третьего поколение джигитов, но не в добрый час передавал ему отец символическую уздечку с хлыстом!.. «Госцирк» рухнул, основная арена переместилась за Кремлевскую стену, главный клоун Боб ударил в долгий загул.
«Цирковые» выживали кто как мог, каждый цеплялся чуть не за соломинку, а тут «Джигитам „Али-бек“» предложили долгий контракт в Саудовской Аравии. У Маирбека гора упала с плеч, но перед первым же выступлением, уже там, ему заявили, что бумаги придется переделывать: нужен контракт на языке страны пребывания… О, этот арабский язык и эти арабские цифры! Их-то Марик в основном и сверял. Они остались теми же, но смысл контракта был изменен настолько, что через месяц все до одной лошадки были арестованы, а джигитов милостиво отпустили на все четыре стороны.
Бедный Юра бился тогда, как рыба об лед: чтобы Марику вернули коней, надо было арабам заплатить пятьдесят тысяч долларов. Это уже отдельная и очень грустная история, как долго и с какой неохотой скидывались его богатые земляки. Но вот в прошлом году я пришел по творческим своим, как говорится, делам к Татьяне Владимировне Никулиной…
В просторном кабинете Юрия Владимировича, превращенном теперь в мемориальную комнату, среди всякого рода призов Печального Клоуна, сувениров, удивительных поделок ручной работы она сама смотрелась как живая реликвия, хранившая семейную историю в причудливом переплетении с историей цирка…
Чувствовала она себя неважно, это было заметно, тем более, что к нездоровью её прибавилась в тот день ещё печаль: у бронзового автомобиля, стоявшего неподалеку от входа в цирк рядом с как-бы вот-вот, только что, вышедшим из него тоже бронзовым, в клоунском наряде, Никулиным, ночью открутили баранку…
— Не понимаю, как это могло произойти, — с тихой грустью в уставших глазах негромко говорила Татьяна Владимировна. — Камера наблюдения выходит ну, прямо-таки на памятник, охранники от неё глаз не отрывают, а тут: не видели, и всё!.. Народу, правда, приходит ой сколько, многие, особенно малыши, забираются в машину, рулить пытаются — там уже все кругом повытерто, все блестит… Но для ребенка это непосильный труд, оторвать баранку, Ясно, что взрослые, ясно — глубокой ночью…
Не только посочувствовал милой Татьяне Владимировне, в такой нелегкий день выкроившей для меня время, — отважился попробовать настроение ей поднять.
— Насчет того, кто это мог сделать, у меня есть одно серьёзное, смею думать, предположение, — сказал с нарочитой, на грани озорства, серьезностью. — Вы же помните группу клоунов Зураба Церетели на бульваре напротив?
Она только слабо повела рукой, будто отмахнулась.
Но это и требовалось!..
Вроде бы и замысел гиганта от скульптуры хорош: посреди асфальтового пятачка, как посреди манежа, большой «цирковой» чемодан, как символ вечной дороги, «безразмерные» башмаки, колпак, тросточка, а на все на это, ладонями опершись о колени, жадно глядят стоящие вокруг четыре клоуна.
Но лица-то у них не клоунские — дурацкие. Позы — тоже.
Шел как-то мимо и увидал группу оживленно споривших меж собой старшеклассников, явно сбежавшую с уроков. Они умно и весело острословили, расположился к ним, разулыбался уже не только «про себя» — совершенно открыто.
И тут один из них сзади подбежал к чугунному клоуну и картинно дал ему «пенделя». Бывшие с ними девчонки залились смехом, но я — уже на правах старшего, только что одобрявшего предыдущую их браваду — подошел к парню и покачал головой:
— Ты меня огорчил, по правде сказать: только что слышны были такие умные речи, я за вас радовался — и вдруг, вдруг!..
Мальчишка так искренне удивился:
— Решили, что это — клоуну?
— А кому же ещё?
Одна из девчонок поправила на изящном лице модные очечки, объяснила чуть ли не с вызовом:
— Это он скульптору!
Я виновато вскинул обе руки: сдаюсь!
Глаза у них тут же оттаяли, и я протянул пареньку ладонь, а второй наше рукопожатье пришлепнул, что в переводе с малоизвестного в Москве языка «лиц кавказской национальности» значило: молодец!
Само собой, что историю эту рассказывать Татьяне Владимировне я не стал, но тем не менее как бы невольно её продолжил:
— Вы, конечно, заметили, что к творению великого Зураба Константиновича Юрий Владимирович спиной стоит?
— Это да, — сказала она.
— Он как бы отвернулся от него…
— Да-да.
— Но разве скульптору-академику… всех, какие есть и каких только нет художественных академий, это не обидно?.. И перед самым утром, когда все спят, и охрана обычно тоже, он садится за бронзовый руль легковушки Юрия Владимировича и пытается развернуть её, чтобы перегнать на другую сторону бульвара. Тогда туда бы пришлось перейти и самому Юрию Владимировичу — к зурабовским собратьям лицом стать…
Она слабо улыбнулась.
— Более того! — сказал я уже решительней. — Можно предполагать, что невольных похитителей было двое: второй пытался машину подталкивать сзади… догадываетесь, кто это?
Татьяна Владимировна только слегка повела головой: мол, кто же?
— Юрий Михайлович! — твердо сказал я. — Наш мэр!
Плечи под темным платком у неё слегка шевельнулись, усталый взгляд только чуть повеселел…
Но как она потом ожила, как у неё зажглись глаза, как буквально помолодела, когда я приступил к основной цели визита — начал расспрашивать её о Кантемировых:
— Юрию Владимировичу симпатизировал ещё их отец Алибек. Алибек Тузарович, если полностью, хотя у них все больше без отчества… Часто они просили включить их в одну гастрольную группу. Тогда мы почти всегда вместе питались. Тетя Марьям, их мама, готовила, а я помогала ей, была у неё, что называется на подхвате. Если бы вы знали, какая она умелая была повариха, как она всех нас кормила! Даже в то время и в тех городах, где и суп-то сварить было не из чего… Научила меня готовить кавказские блюда, я часто её потом вспоминала. А тогда… тогда у нас хоть любой обед, хоть поздний ужин после программы превращался в дружеское застолье… в широкий братский пир, поверьте. А какие они тогда были молодцы, какие весельчаки, какие красавцы: и покойный Юрик, светлая ему память. Ирбек. И Миша, Миша, дай ему, Господи, ещё надолго здоровья!
Есть такая расхожая фраза: «следы былой красоты». Как нельзя больше подходила она в ту минуту к Татьяне Владимировне: она прямо-таки преобразилась — так вдохновили её воспоминания молодости. И как было не умилиться этим её словам, которых, стало ясно, очень мне не хватало для полного знания истории славного осетинского рода: рыцари рыцарями, но все они были «цирковыми», тем более второе поколение, все представители которого уже «родились в опилках». Как все-таки хорошо, что догадался, наконец, напроситься на беседу с Татьяной Владимировной! Как здорово, что она, хоть прихварывала, согласилась поговорить — теперь-то понятно, почему!
