Где уж там — забыть: в перерыве пошла беседа.

— Ты в школе списываешь? — сочувственно спросил Ирбек.

— Это у меня списывают! — горячо откликнулся внук.

И старый мастер явно обрадовался:

―Тогда ты меня поймешь!.. У меня тоже списывают. Это — «всадники без голо вы». Так их мой отец называл. Наш отец. Твои однокашники не указывают потом в своей тетради: содрал у такого-то?

— Не-а! — искренне вздохнул внук.

— И эти тоже не пишут. Полностью сдерут — номер за номером. И у себя поставят. Хоть в Узбекистане, а хоть в Киргизии. Знаешь, где это?

Внук нашелся:

— Очень далеко! Очень.

— От аланов! — подхватил Ирбек. — Верно. И если уж ты пригласил в свою программу осетинских всадников, то так о них и скажи: это аланская езда. Аланские поединки!.. Аланские игры. Наш отец никогда не зазывал чужих наездников — учил своих. Теперь их больше двухсот: в каких только странах не работают. И никогда не пользовался чужими мыслями, другое дело, что всегда любил расспрашивать уважаемых джигитов…

— Старых? — переспросил внук.

— Старых на Кавказе никогда не было, — объяснил Ирбек. — Были только — старшие и старейшие, понимаешь? И раньше это было в порядке вещей: учиться у них. Во время войны с немцами я был чуть больше тебя… Все джигиты, которые с нашим отцом работали, ушли на фронт, лошадей мы отдали тоже — отец оставил себе ту, что забраковали. И вот рано утречком мы едем с ним на арбе по окраине Владикавказа, и встречные останавливаются, чтобы поклониться отцу, а те, кто сидит около двора, непременно встают. И отец говорит мне: подбежишь потом, сынок, в этот двор. Скажешь, отец прислал спросить, не надо ли чем помочь — он даст лошадь… ты понимаешь?

— Еще бы! — горячо откликнулся внук.

Поглядывая на них двоих, я иногда с невольной печалью размышлял: и впрямь жаль, что нет yже нынче этого обычая — отдавать мальчика на воспитание опытному джигиту-аталику. Когда-то на Кавказе это была одна из самых славных традиций, которая объединяла не только разные семьи и разные фамилии, но и разные народы. Хорошо зная о крепости и о значении этого обычая его пытались соблюсти за рубежом потерявшие родину эмигранты… Один из наших общих с Ирбеком товарищей, нет-нет, да и приезжающий в Россию из Брюсселя Михаил Жданов, тоже бывший профессиональный джигит и каскадер, кубанский казак, воспитанный вдали от родины другом его отца — «царским» генералом из знаменитого осетинского рода Мистуловых, страдая от нынешней казачьей расхлябанности как-то рассказывал: «Что такое настоящий казак?.. Что такое — настоящий джигит? Однажды мы шли по улице в самом центре Парижа: Асламбекович, мой аталик, как положено старшему, посредине, слева от него — мой отец, справа — я. Все в ладных черкесках, с кинжалом на поясе, в кубанках. Говорил генерал Мистулов, и мы с отцом так внимательно его слушали, что пошли на красный свет… это в Париже, представляете?! Но у нас был такой вид, что полицейский тут же перекрыл движение автомобилей, а потом подошел к нам, от дал честь и каждому посреди улицы пожал руку. И мой аталик сказал мне: ты видел, Михаил?.. Достоинству не нужен язык. И оно не знает преград!»

Не может быть, чтобы мы не сохранили его в себе под напором «общечеловеческих ценностей», которые на самом-то деле обернулись для нас забившим все телевизионные каналы космополитическим мусором!.. Чего нам искать на стороне?!

Нынче из-за рубежа только ленивый не напоминает нам о «цивилизованном мире». Бывает, еще громче стараются подпевалы — якобы из «своих».

Но разве Кавказ — не цивилизация?

Удивительная. Уникальная. Другую такую не земле — поискать.

В каждом народе есть люди, которые своим подвижническим примером и безукоризненным нравственным опытом не только скрепляют прошлое с настоящим, но и настоящее с будущим: они наверняка останутся — в благодарной памяти соотечественников. Таков Ирбек Кантемиров, одним своим незапятнанным именем сплачивающий нынче и многострадальную Осетию, и сбитый с толку прежде всего самою Москвой Северный Кавказ, и всю неспокойную страдающую Россию.

И скифские безымянные курганы в причерноморских степях, и европейские хроники о легендарных аланах, и могильная плита с фамилией офицера русской армии Кантемирова, оставленая на Шипке в Болгарии сто двадцать лет назад — все это памятники и древнему, и еще недавнему рыцарству, которое и нынче неистребимо живет, пока живы те, кто помнит о нем и чтит его…

Попробуем представить себя на его месте: вот он уже столько месяцев ходит в Москве по самым разным инстанциям, все пытается выкупить своего Асуана… Кто-то за это время стал владельцем гигантского алюминиевого завода в Братске, кто-то купил себе старинную виллу в Ницце, а другой — самый дорогой дворец в Брюсселе, столице Бельгии. Продаются и покупаются авиакампании и пароходства, из рук в руки переходят крупнейшие производства и самые богатые банки, а твой как будто все это понимающий, твой верный конь смотрит на тебя полными печали глазами: а ты-то, мол, что со мною медлишь? Ты-то что?!

«Знаешь, как он в то время смотрел на меня? — рассказывал мне Ирбек. — Так выразительно, что я как будто читал у него в глазах: ну, и где, мол, эти твои застольные товарищи, эти герои-благодетели, которые тут сперва похлопывали меня по шее и поддерживали ладонью морду, а потом в соседнем ресторане так били себя в грудь, что и мне тут, на конюшне, слыхать было: ну, какой разговор!.. Такого красавца и такого молодца — да не выкупить? Все, на днях решим, все!.. Он так, ты веришь, глядел, что мне казалось, как будто не толь ко он на меня смотрит — все лошадки, с которыми я когда-то работал и которые меня никогда не подводили и не предавали — тем более… у меня тогда голова падала на грудь!»

Но вот, наконец, наступил счастливый миг, когда Ирбек сказал Асуану: ну, все, успокойся. Мы снова будем вместе. Ты — мой!

Пока главной целью оставалось — выкупить Асуана, все остальное казалось куда более достижимым, но вот, наконец, и остальные проблемы поднялись во весь — так и хочется тут сказать, финансовый — рост: куда поставить коня? Как раздобыть для него корм?

Отцы-командиры единственного в России конного полка — «киношного» — предложили забрать пока Асуана к себе в Голицыно, но ежедневно добираться туда, за пятьдесят километров, на машине — значит, больше за ней следить, ее обихаживать, на нее тратиться, ездить по железной дороге, а дальше — автобусом, — тоже не выход.

Старые знакомцы из конного дивизиона московской милиции сперва дали Ирбеку грузовик-коневозку, чтобы он перевез Асуана в конюшни при манеже ЦСК, но ездить туда тоже было неблизко, а самое главное — и там теперь конники с лошадками жили беднее некуда. К чести их они делились последним, но принять такой жертвы Ирбек не мог: ни сам он, ни его трудяга и умница Асуан никогда не были на хлебниками. И опять прислали коневозку все понимающие «менты»: на этот раз перевезли Асуана в свой денник — недалеко от метро «Аэропорт». Около года жеребец квартировал там, а потом Юрий Никулин, хорошо знавший еще старшего Кантемирова, Алибека Тузаровича, предложил: давай, так и быть, ко мне, Ирбек, — на Цветной!.. Я тут, правда, уже пригрозил правительству Москвы: не будут давать деньги на содержание животных — придется мне их однажды на волю выпустить. Рядом Центральный рынок, и когда тигры да львы съедят продавцов, какая радость будет всем этим добрым парнокопытным: маленько подпитаться и яблоками, и урюком, и бананами, и традиционными кавказскими травками… Тогда уж, дорогой джигит, не взыщи: вместе будем отвечать за потраву. А пока веди своего друга, определяй, так и быть, на цирковой конюшне.

Надо было ковать железо, пока горячо, а у милиционеров-конников как раз начались учения, коневозка тоже застряла под Москвой, и тогда Ирбек с вечера приехал в денники со скатанной, перевязанной ремешками буркой, неподалеку от Асуана прикорнул в ней до полу ночи, а там, когда Москва погрузилась в сон и улицы опустели, начал своего любимца седлать.