И опять он с кавалькадой осетинских наездников проезжал по ликующей имениннице-Москве. Так распорядилась судьба: во главе кавалькады.

− Оставайся! — снова на полушутке предлагает мой друг. — Бывает, ребята спят — кто на раскладушке, кто — завернувшись в бурку, седло под головой, а сегодня выбирай: хочешь — диван тебе, хочешь — тахта. Ты же еще хотел табун посмотреть…

Это, и в самом деле, особая тема: его табун. Сколько я собирался написать: мол, все пошучиваем, что зрение стало плохое — денег не видать. Все анекдоты рассказываем: «Хочешь работать в цирке?» — «Нет, я хочу каждый день обедать!» Или еще один, который касается не только «цирковых», но нас всех: «Как живешь?» — «Хорошо живу». — «А газеты читаешь?»— «А откуда бы я иначе узнал, что — хорошо?» Всех нас нынче объединили одни и те же клоуны, правда, раньше, бывало, мы потешались над «рыжим», такое в цирке у него официальное амплуа. А теперь потешается он над нами: всякому овощу — свое время!.. Но какой, скажите мне, «новый русский» либо какой «новый осетин» может похвастать ста двадцатью без малого скакунами, которые находятся прямо-таки в идеальном — по нынешним-то временам — состоянии — даже тот, из папье-маше, которого первым подарил ему, еще мальчишке, отец в трудном сорок втором. Не просят есть и остальные лошадки из этого табуна: чугунные, бронзовые, из черного дерева, из красного, из сандала, из стекла, из фарфора, из глины, из фаянса.

− В нашем землячестве все предлагают устроить выставку, — вздохнул Ирбек, когда мы с ним переходили от одной «конюшни» к другой — от книжного шкафа до серванта. — Но как подумаешь, сколько будет хлопот!

−А сколько радости, Ирбек?

− Соглашаться? — спрашивает он и снова переходит на обычный свой мягкий иронический тон. — Ладно: осетинам не удалось — казаки уговорили!

Это тема тоже особая: казаки.

Когда в июне 1990 года в Москве собрался первый Большой круг России, среди дорогих гостей были два осетина: профессиональный джигит Ирбек Канте миров и профессиональный военный, генерал Ким Цаголов. Много воды с тех пор утекло, но пену она так и не унесла: пена и нынче пышно покрывает многие казачьи сообщества. Виноваты в том не одни казаки, но не о том нынче речь. Иной раз, когда начинали вместе по поводу казаков горько пошучивать, я Кантемирову напоминал: вы ведь тогда, Ирбек Алибекович, в почетном первом ряду сидели — ответственности своей не ощущаете?

Он всегда отвечал с дружеской готовностью: мол, чем я могу помочь?

Как-то недавно, и в самом деле, попросил его: помоги!

Один горе-атаман из-под Звенигорода решил поощрить своих казачат коллективным походом в цирк, но хватился, как всегда с нынешними атаманами случается, когда поезд уже уходил: зимние каникулы на исходе, билеты в цирк давно проданы, а перекупщики слишком хорошо знают, кому и за сколько пару-тройку «лишних билетиков» предложить….

«Сколько их?» — спросил джигит. Я вздохнул: семеро!.. Он сперва шутливо схватился за голову, потом серьезно сказал: «Пусть приезжают — будем соображать».

Как нарочно, у служебного входа в тот день надолго обосновался пожар ник, рвение которого опровергало все байки насчет того, что публику эту медом не корми — дай поспать… Друг мой бросился искать администратора, вернулся с пропуском на пять человек: о семи говорить язык не повернулся. Мне было неловко, я, и в самом деле страдал, а он все пошучивал: «Жаль, что старого друга нет, Игоря Кио — придется самому!» «Да ты, и в самом деле, — фокусник!» — растроганно сказал я ему, когда он, весело отшучиваясь от знакомых контролерш, протолкал в фойе цирка на Цветном даже не семь человек — добрый десяток!

Народу было битком, и наши подшефные во главе со своим горе-атаманом уселись в затылок один другому на каменных ступеньках. «Пошли на конюшню!» — скомандовал мне Ирбек. Пока молодые осетины искали там войлочные подстилки, мы с ним ломали пустые коробки, сплющивали картон: нельзя, чтобы поход в цирк для казачат окончился простудой!

В начале антракта он вдруг появился в обычной своей «рабочей» форме — старая джинсовая курточка, выцветшие галифе, мягкие кавказские сапоги: «Берем ребят на малый манеж — быстренько?»

Наездники Маирбека вываживали уже отработавших лошадок, а сам он, все еще с одним костылем, сидел у входа на отведенном в сторону бортике. «Что, осетины? — спросил Ирбек весело. — Дадите казакам покататься?» Когда обалдевшие от неожиданного счастья казачки не только, наконец, расправили плечи, приподняли подбородки, но уже и носы стали задирать, он всем велел спешиться и вывел в центр манежа солового жеребца: «Сегодня этого в программе не было — смотрите здесь!»

Легко, как прежде, опрокинулся на спину, стал подманивать лошадь, и жеребец сперва потянулся к нему гyбaми, легонько фыркнул и стал послушно укладываться рядком… «Раненый» джигит перекатился набок, медленно перенес ногу через седло… труженик! Какой все-таки беззаветный труженик!

Ясное дело, что у этих, у казачков-то, за кулисами глаза разбежались — один до сих пор провожает глазами лошадь, на которой ему посчастливилось проехаться, другой — и вообще, как говорится: исподтишка трогает «хвост», пришитый пониже спины у вымазанного черной краской молодого наездника. На представлении для детей давали сказку, и лихим джигитам пришлось на время переквалифицироваться в нечистую силу… Казачки «ловили ворон», но старый мастер работал с полной отдачей: ничего-ничего!.. Ведь главное-это честно посеять, а там уж судьба распорядится: взойдет ли?.. Вырастет?

Вот уже и поднял на себе конь раненого джигита, вот и вынес его с «поля боя». Друг мой передает повод молодому наезднику и собирает казачат вокруг себя: «Вопросы будут?»

Я-то спросил его об этом чуть раньше, когда мы сидели у него дома: эти, мол, твои красные дипломы-свидетельства взлета. А следы падений и травм?

Прекрасное это все-таки у него свойство: переводить разговор на полушутку. A сказать, чем одно от другого отличается? — проговорил, посмеиваясь. — О том, что тебе собираются звание присвоить, знаешь заранее… Застольные друзья то и дело напоминают: мол, стараемся, — жди! А тут ни сном ни духом, и — на тебе… Работали как-то в Ленинграде. Номер был: прыжок на лошади через огненное кольцо. И вот конь уже в прыжке, а тут — мелькнуло: высоко взял!.. И сразу хруст: слишком резко упал грудью на луку — у кавказского седла вон какая высокая! Кто виноват?.. Что сам у себя решил ребра пересчитать? Или кости на ноге решишь вдруг без надобности поправить… Но что я тебе скажу: за всю свою жизнь, за всю работу в цирке и на съемках в кино, когда пятнадцать раз на дню падаешь, — ни одного денька на бюллетене. Ни одного! Так что рядом с этой «красной горкой» ни единой белой бумажки положить нельзя — не было!

− Прямо-таки для «Книги рекордов Гиннеса» — подзадорил я. — Может, напишем туда?

Он дотронулся до моей руки:

— Оставь для своей. Договорились?

―А в плохую погоду, Ирбек?

Тут я, кажется, угадал.

— Да что ты! — воскликнул он. — В ненастье чуть ли не всякий перелом о себе напоминает: ты меня не забыл?.. В нашем деле каждый из таких как я — ходячий барометр.

Преувеличение тут не в том, что настоящий барометр может поточней оказаться, нет. Дело в другом: таких какон, может быть, единицы. Может быть — вообще больше нет.

Как-то мы смотрели представление в цирке на Цветном из директорской ложи, откуда, само собою, лучший обзор. Ирбек то присаживался рядом, то отходил по каким-то своим делам и снова возвращался. Мой внук, один из тех самых казачат, которых добрый джигит иногда баловал, все посматривал куда-то вбок, потом горячо зашептал: «Дедушка Ирбек!.. Предупредили, что на видео нельзя снимать, а там вон рядом сразу две камеры: им можно?..»

Поглядывая вниз, друг мой вытянул шею, и его сухощавое лицо напомнило профилем горного орла. Сочувственно сказал: «Им нужно!..» «Почему им нужно? — таким же горячим шепотом взялся допытываться внук. — Это кто?» «Не забудешь меня спросить в перерыве?»