Она желала Эдвину добра; оба они — и Уиф и Эгнис — считали, что не стоит Дженис принимать его предложение, что ничего путного из этого не выйдет, оба вздохнули бы облегченно, узнав, что она наконец отказала ему; оба в душе надеялись, что, может, все-таки не откажет.
Эдвин решил, что с него хватит жить надеждами. Пришло время что-то предпринять и выяснить наконец, на что он может рассчитывать.
Он до последней мелочи продумал программу вечера, и сейчас его тревожило лишь одно: как бы им не опоздать в ресторан. Гостиниц в Озерном краю было много; некоторые из них казались гораздо более роскошными, чем были на самом деле, благодаря красивому местоположению и ресторанным ценам, с точки зрения людей, живших и работавших в окрестностях, баснословным. До прошлой недели Эдвин и не замечал их существования; если ему случалось проезжать мимо, он не отводил глаз от дороги, а голова была занята сложными расчетами стоимости того или иного вида работ и сравнительными выгодами банковских вкладов, ссуд и наличного капитала; мысли о Дженис, как всегда в деловой сутолоке дня, были упрятаны в волшебную шкатулку, которая обладала способностью сужаться до невидимых размеров и разрастаться до того, что вытесняла из головы все остальное.
Но, решив сделать ей предложение, он начал к гостиницам присматриваться. Оставляя свой фургончик на стоянке, шел к заранее намеченной и внимательно изучал меню, висевшее рядом с входной дверью; интересовали его не цены — с затратами он не только не считался, но даже хотел, чтобы обед обошелся ему подороже — чем несусветней сумма, тем лучше! Выстаивал он под дверью главным образом затем, чтобы определить, что это за люди такие посещают подобные места. Он вовсе не хотел лезть туда, где будет чувствовать себя не в своей тарелке и только испортит себе настроение — хотя и допускал, что некоторая неловкость будет неизбежной расплатой за роскошь; не хотел он также беспокоиться из-за всяких мелочей. Поэтому, найдя наконец гостиницу по вкусу, он съездил туда — дважды.
Первый раз это было что-то ужасное: его усадили за столик в самом центре зала, и там он сидел с лицом, пылающим от жары и духоты, окруженный разнаряженной публикой, чувствуя, как впиваются в него стрелы пренебрежительных взглядов, и, цепенея под ними, он ел, напрягая всю свою волю, чтобы не забыть, как это делается, упрямо выполняя заданный себе суровый урок. Он никого не видел; был так потрясен парадом столового серебра, что уж не знал, как подступиться к супу, пока в памяти не возник голос парня, работавшего у них в гараже, который любил прихвастнуть, что ему к красивой жизни не привыкать, шепнувший: «Иди от краев к центру»; а когда ему наконец принесли кофе, он осушил чашку одним глотком и чуть не перевернул стол, ринувшись к выходу. И тут-то узнал, что платят в таких ресторанах не за прилавком у выхода — там оказалась вешалка, и ему пришлось дожидаться, пока не подошел официант со счетом в руке и непроницаемым выражением на лице, которое Эдвин истолковал как полное презрение. Мало того, выйдя на улицу, он сообразил, что не оставил на чай, и, поскольку выбор его твердо остановился на этом ресторане, он заставил себя вернуться, дождался появления подававшего ему официанта и сунул ему полкроны со словами: «Забыл вам это передать».
Очнувшись в фургоне, который он оставил на дороге поодаль, Эдвин добрых пять минут сидел, не в силах унять дрожь, — дрожь от стыда, злобы, отвращения к самому себе, жгучей неприязни ко всему лакейскому племени, не в силах завести мотор, пока наконец не принял утешившего — или успокоившего — его решения: завтра вечером снова приехать сюда и постараться, чтобы на этот раз все сошло гладко.
На второй раз его усадили у стены. По крайней мере один фланг был прикрыт. И столик был на двоих — не на четверых, как в первое посещение, — так что ему не пришлось трястись, как бы к нему не подсела компания лощеных незнакомцев, рядом с которыми он будет выглядеть деревенщиной. Кроме того, подавал ему тот же официант, был любезен, поболтал о том о сем, выразил удовольствие, что Эдвину понравилось, как у них кормят. А Эдвин и не разобрал, чем его кормили, — даже сейчас, обедая здесь вторично, он почти не различал никакого вкуса. На этот раз он украдкой поглядывал на других посетителей, особенно на мужчин — как одеты? В костюмах. Значит, с этим порядок. Большинство посетителей разговаривали вполголоса, а многие молча пережевывали пищу, кое-кто — как он смутно догадался — чувствовал себя здесь далеко не на месте, как и он сам. На этот раз он выпил кофе маленькими глоточками и попросил еще, а затем дождался, чтобы подали счет.
Заказы на обед прекращали принимать в четверть девятого, и, чтобы не опоздать, он ехал очень быстро. Мысли о предстоящем разговоре с Дженис, о том, что она тут, рядом, о машине, которую нужно беречь, о том, чтобы поспеть в ресторан вовремя, полностью завладели его вниманием, и, на счастье, ему было не до разговоров.
Гостиница стояла на берегу озера Бессентуэйт. Она была не так велика, как прочие приозерные гостиницы, но было в ней спокойное достоинство, которое приходит только с возрастом и которое Эдвин сразу же отметил, решив, что это как раз «то, что надо». Она стояла в большом парке, и днем из окон открывался вид на озеро, которое находилось в нескольких шагах. По отделке и общему тону она была несколько старомодна; еда была незамысловата и обильна, автомат-проигрыватель отсутствовал, так же как и пианино: ничто не должно было отвлекать от главной цели, ради которой сюда приезжали, — хорошо поесть. Гостиница знавала лучшие времена, служила пристанищем большим компаниям седоусых рыболовов, и на стенах ее висели гравюры и всевозможные чучела, столь милые сердцу спортсмена. Мебель была дубовая, ковры — чуть потертые, персидские, пестрые; стены оклеены неброскими обоями теплых тонов. Хотя было ясно, что гостинице уже не видать былой знатной публики, сейчас она переживала пору доходного бабьего лета, которое — как надеялся владелец — могло обернуться для нее весной. Владелец сам ведал кухней, жена его следила за чистотой в номерах и общим порядком, брат стоял за стойкой в одном из двух баров. Летом гостиница сотрясалась под напором туристов, приезжавших сюда целыми автобусами, однако не только справлялась с ними, но и приветствовала эти набеги, ничуть от них не страдая. Зимой, как сейчас, она служила отрадой пожилым людям; заглядывала сюда, в порядке эксперимента, и молодежь или же случайные aficionados[4] озерного царства, которые распинались в похвалах зимнему сезону, поскольку летний испорчен туристами.
Эдвин сумел войти в зал с уверенным видом и сразу же с удовольствием заметил, что, хотя Дженис отнюдь не разрядилась ради него в пух и прах, она, бесспорно, была самой привлекательной женщиной в зале. Все взгляды обратились к ней, и он исполнился гордости, оттого что был ее эскортом. Он и действительно эскортировал ее, проведя чуть ли не церемониальным маршем к столику, который, слава богу, оказался угловым, пододвинул ей стул, взял меню с таким видом, будто собирался изучать боевое задание.
Он хотел сказать ей, чтобы она заказала самое дорогое блюдо, какое только есть, но удержался. И был очень доволен скромностью ее выборе, свидетельствовавшей о хорошем вкусе.
Заказать бутылку вина или нет, было серьезной проблемой. Иметь на столе бутылку и потягивать вино было бы чудесно. Но как заказать, не выказав своего невежества, и как пить, не обнаружив непривычки к нему? Обедая здесь во второй раз, он напряженно слушал, стараясь уловить тон, каким заказывают вино, — интонацию-то он уловил, но произношение, конечно, подвело бы его. Ну и потом, вино полагается пробовать — тут уж вышла бы одна комедия. Он решил не заказывать.
— Если хочешь, можно взять вина, — сказал он.
— Нет, спасибо, — ответила Дженис, — оно только нагоняет на меня сон. А ты пей, если хочешь.
— Возьмите пива, сэр! — сказал официант, который считал себя вправе вмешаться в разговор по своему усмотрению. — Пиво пойдет куда лучше с тем, что вы заказали, — по правде говоря, я считаю, что все эти вина — одно баловство. Пиво — вот что должен пить нормальный англичанин.
