Пока друзья шли к кочевью, там уже собралось множество народу. Дымились тамдыры и котлы: женщины готовили плов и шурпу, кипятили чай, пекли чуреки. Около входа в белую Киятову кибитку стояли вооруженные казаки. Они близко на подпускали никого. Кеймир догадался: «Кият угощает Урусов».

Шли толки, что русские привезли много хлеба. От кибитки к толпе и обратно беспрестанно бегал Атеке — приносил свежив вести. Не успел народ «проглотить» слухи о хлебе, как стало известно о договоре с ак-патшой: «Будут теперь по три, четыре раза в год приходить к острову русские корабли, привозить хлеб и добро разное, а туркмены станут продавать урусам нефть и соль».

К вечеру русские офицеры вместе с Киятом и другими ханами вышли наружу. Пальван, растолкав толпу, приблизился к Муравьеву:

— Хов, Мурад-бек, помнишь меня?

Полковник курил чубук. Затянувшись и выпустив клубы дыма, он улыбнулся:

— Как не помнить? Помню. Только почему ж ты из сукна, какое тебе подарил, халат не сшил?

Кеймир засмеялся, польщенный тем, что Муравьев узнал его. Он пустился в объяснения, что сукно променял на коня, на коне ходил в аламан, привез себе жену, а теперь остался от нее только сын, — но сбоку подошел Кият, процедил сквозь зубы:

— Уходи отсюда и не появляйся... С тобой у меня разговор еще впереди...

Удрученный столь внезапной нападкой, пальван потоптался на месте и пошел прочь. Всю дорогу думал: «Чем же я мог прогневить хана? Может, за свою Тувак боится, не хочет, чтобы я подходил к его кочевью? Или — того хуже: наговорили, что заглядывался на нее?» Войдя в кибитку, он лег на спину, посадил малыша на грудь. Забавлялся с ним и все время думал: «что могло случиться?»

Бостан-эдже поставила сыну чайник и пиалу.

— Скажи, сынок, кто приплыл и с какими вестями? — спросила она.

— Кият с урусами, — со вздохом ответил Кеймир. — Злой приехал, не пойму, отчего бы ему таким быть. Хлеба много привез, товаров разных...

— Люди злятся от величия и богатства, — отозвалась мать, опускаясь рядом и сажая на колени внука. — Выпей молочка, Веллек-джан, — уговаривала она малыша, всовывая ему в рот кожаную соску. Внук зачмокал губами, тараща большие черные глаза — глаза Лейлы. Кеймир вспомнил ее, вздохнул и долго думал о ней.

Прослышав, что русские будут продавать пшеницу по три риала за восемь пудов, Кеймир на другой день запряг в арбу верблюда, прихватил с собой друзей. Втроем направились к западному берегу, где стояли русские корабли. Преодолев вершину Чохрака, спустились в низину и, действительно, попали на торжище. Русские продавали пшеницу мешками, без веса; подвозили ее на баркасах и предлагали каждому, кто подходил. Риалы за хлеб собирал Иван Муратов. Рядом с ним стояли ханы и старшины.

Кеймир подогнал свою арбу к самому баркасу. Слез, вынул из кушака деньги, хотел было браться за мешок, но тут к нему важно подошел Булат-хан.

— Хлеб не для всех, пальван, — проговорил он, растягивая слова. — Тебя пусть Гамза-хан кормит.

— Ну, ну, — толкнул хана Кеймир. — Уж не ты ли хочешь оставить меня без хлеба. Смотри, как бы сам не остался!

Пальван опять потянулся к мешку, но тут его остановили Мулла Каиб и Мирриш.

— Не затевай ссоры, пальван, уходи, — посоветовал Мирриш. — Тех, кто каджарам помогал, сегодня Кият-ага с острова прогоняет. Нет места на Челекене пособникам Бабахана. Смотри, как бы твоя кибитка не исчезла, а не о хлебе думай. Хлеб не для тебя привезен!

Кеймир стоял как оплеванный. Грудь его наполнилась яростью. «Да, зря я отвез своих друзей к Джадукяру,— подумал он. — Сейчас бы мне они пригодились. Будь они здесь, я по-другому бы разговаривал с этими вонючими жуками». Но делать было нечего: силой хлеб не возьмешь. На стороне Кията урусы. Они к каждому слову хана прислушиваются. Кеймир отошел в сторону, сел на песок. Меджид и Смельчак взяли по мешку. Больше им не продали. Ханы побоялись, что хлеб попадет в руки Кеймира. Пальван, возвращаясь и своим кибиткам, думал: «Теперь понятно, за что преследует Кият, Только прав ли он? Не помирать же нам с голоду!»

В тс время, как пальван был на торжище, Кият-хан изгонял с острова неугодных ему людей, прибирал к рукам нефтяные колодцы. К полудню он объехал всю южную сторону острова и выехал к кибитке Кеймира.

День был в самом разгаре, на дворе — ни души. Знойная тишина разливалась по войлоку юрт, по черному песку и кустикам полыни.

— Эй, кто-нибудь есть? — позвал Кият-хан.

В ответ послышалось блеяние. Всадники подъехали ближе к кибитке и увидели странное. У входа на привязи стояла коза, а под ней ползал годовалый малыш в белой рубашонке. Он приподнимался на колени и сосал козье вымя.

— Бай-е, — засмеялся Кият. — Смотри, какой йигит растет! Уж не пальвана ли сын?

— Его, — отозвался Таган-Нияз. — Мать ребенка украли каджары. Напрасно, Кият-ага, ты хочешь прогнать пальвана.

Подошла мать Кеймира.

— Салам алейкум, эдже, — сердито поздоровался Кият.— Что-то у вас тихо, будто все умерли. Где сын твой?

— За хлебом уехал, — ответила Бостан-эдже и указала рукой в сторону.

— За хлебом! — обозлился Кият. — Твой сын, видно, любит хлеб. А я хотел ему напомнить, что надо чтить память отца. Веллек-батыр никогда не заигрывал с каджарами. А в кого же твой сын удался! Скажи ему, пусть как-нибудь зайдет ко мне.

— По молодости да по глупости услужил пальван каджарам. Еще не знает, на каком туйдуке играть.— сказал Таган-Нияз.

— Нет, Таган-Нияз. Я знаю — он мстит мне за Тувак! — с раздражением заявил Кият-хан. — Не уговаривай, я проучу его как следует.

— Напомню тебе, хан, еще раз, что пальван спас твою семью от верной гибели! Неужто забыл об этом?

Кият промолчал, повернул коня и хлестнул его камчой.

Муравьев, не откладывая, приступил к топографической съемке острова. Передвигался пешком. За ним вели в поводу навьюченных лошадей подпоручики Рюмин и Катани. Процессию замыкал взвод казаков. Солдаты несли треногу и шанцевый инструмент. Время от времени полковник останавливался, велел ставить веху и начинал съемку. Демка крутился возле своего господина, покрикивал на солдат:

— Да втыкай, шельма... Шеста никогда не видел, что ли?

— А ты чего стоишь? Помоги товарищу!

— А еще с Дону, — ворчал он, усмехаясь, — Бусолей никогда что ли не видывали и вешек не ставили...

Отряд Муравьева неотступно сопровождала толпа любопытных. Демка успевал покрикивать и на них. То он отгонял их, чтобы не «пялили бельма», то спрашивал о чем-нибудь и хохотал, то посылал за молоком и чуреками. Туркмены охотно выполняли все, что он приказывал.

Днем, когда по острову расплылся белесый зной, Муравьев вывел отряд к берегу и приказал поставить палатку. Пока казаки натягивали на колья брезент, он прошел с подпоручиками к воде: офицера привлекла толпа собравшихся туркмен. Кочевники, раздетые до пояса, в штанах, засученных до колен, стояли в воде и сосредоточенно смотрели в глубь моря.

— Любопытно — чем так увлечены эти люди? — заинтересовался Муравьев. — Кажется, что-то вроде соревнования.

— Стараются, кто глубже нырнет, — предположил Рюмин.

— А для чего ножи у них в руках? — усомнился Катани.

— Они что-то режут на дне! — подсказал Демка, догнав офицеров. - И опять этот здесь, как его... батыр что ли по-ихнему? Богатырь, словом.

Русские подошли как раз в то время, когда Кеймир вынырнул из воды и стоял на мокром песке, тяжело дыша. В руках он держал большой нож. На гостей он не обратил внимание.

— Здравствуй, пальван, — осторожно сказал полковник. — Чего стоишь сердитый, как буйвол?

Кеймир ухмыльнулся и ничего не ответил. Муравьев понял, что пальван на него обижен. И догадался почему: в день приезда, когда Кият прогнал пальвана из своего кочевья, полковник не заступился за него, а надо бы.

— Хлебом запасся? — спросил Муравьев, и это прозвучало откровенной насмешкой. Николай Николаевич не знал, что и тут пальвана обидели. А Кеймир решил, что полковник знает обо всем и насмехается.